10 лет назад, 3 августа 2008 года, ушел из жизни знаменитый клеветник советской цивилизации Александр Солженицын. Что интересно, этого писателя любят как на Западе, так и российская власть и провластные СМИ. Дело в том, что Солженицын изображал СССР «империей зла», что было выгодно как хозяевам Запада, ведущим тысячелетнюю войну против русского народа, так и западникам-либералам, которые возглавили Россию в 1990-е годы и которым нужно было всячески очернить и замазать грязью Союз. Поэтому довольно посредственного писателя и раскрутили, подняли его имя как знамя борьбы с советским тоталитаризмом, а всё, что он понаписал, объявили чистой правдой.
Александр Исаевич Солженицын родился 11 декабря 1918 года в Кисловодске, в крестьянской семье. В 1924 году семья Солженицына переехала в Ростов-на-Дону, где мальчик и пошел в школу. Литературой начал увлекаться в старших классах, пробовал силы в эссе и поэзии. Однако после школы поступил в РГУ на физико-математический факультет. Но, будучи студентом, не оставлял своего писательского увлечения и написал первые главы «Августа четырнадцатого».
В начале Великой Отечественной войны уехал по распределению с женой в Морозовск, где работал учителем (его по состоянию здоровья признали негодным к строевой службе). Но непригодный к строевой службе рядовой Солженицын каким-то загадочным образом, о котором история умалчивает, попал в артиллерийское училище. На фронт лейтенант Солженицын попал весной 1943 г. В сражениях и битвах непосредственного участия не принимал, так как командовал батареей звуковой разведки. На фронте, судя по всему, Александр Исаевич чувствовал себя хорошо: много читал и писал, хорошо питался. В один прекрасный день ординарец Александра Исаевича по фальшивым документам привез из эвакуации в Казахстане жену капитану Солженицыну. Наталья Решетовская с теплом вспоминает время, проведенное с мужем на фронте: они много гуляли, читали, фотографировались, он учил её стрелять. Получил награды: ордена Отечественной войны и Красной Звезды.
Незадолго до победы в 1945 году Солженицына арестовали за переписку - капитан занимался тем, что рассылал знакомым письма с критикой главнокомандующего и советского строя и предлагал создать конспиративные «пятерки». Капитан Солженицын не мог не знать о существовании военной цензуры и контрразведки. Кроме того, друзья детства и юности Александра Исаевича Кирилл Симонян и Лидия Ежерец так отзывались об эпистолярной активности своего друга: «Эти письма не соответствовали ни извечной трусости нашего приятеля, – а Солженицын самый трусливый человек, которого когда-либо знали, – ни его осторожности, ни даже его мировоззрению...» Вывод профессор К. С. Симонян сделал простой: «Он ясно видел, как, впрочем и каждый из нас, что в условиях, когда победа уже предрешена, предстоит еще через многое пройти, и не исключена возможность гибели у самой цели. Единственной возможностью было попасть в тыл. Но как? ...Стать моральным самострелом было в этом случае для Солженицына наилучшим выходом из положения. А отсюда и этот поток писем, глупая политическая болтовня».
С конца 1945 до 1953 года он находился в заключении. «Кровавые сталинские застенки» для Солженицына были довольно сносными. Вот сам Александр Исаевич описывает свое пребывание в центральной политической тюрьме: «Ах, ну и сладкая жизнь! Шахматы, книги, пружинные кровати, пуховые подушки, солидные матрацы, блестящий линолеум, чистое белье. Да я уж давно позабыл, что тоже спал вот так перед войной...» Наслаждаясь сладкой жизнью, Александр Исаевич охотно давал показания против своих друзей и даже против жены. Однако серьезно пострадал только Н. Д. Виткевич. Позднее реабилитированный Виткевич смог ознакомиться со своим делом и тогда же узнал, что посадил его друг детства – Александр Солженицын, написавший, что Виткевич «замышлял создать подпольную подрывную группу, готовил насильственные изменения в политике партии и правительства, злобно чернил Сталина...»
После Лубянки был Новый Иерусалим, потом стройка в Москве, потом Рыбинск, Загорск и, наконец, Марфино, то есть опять же Москва. А в Марфине – по полкило белого хлеба в день, в Марфине – сливочное масло, любые книги, волейбол, музыка по радио и работа в акустической лаборатории. В заключении писатель, по мнению ряда исследователей, стал информатором и провокатором по кличке Ветров. Из Марфина попал в Экибастузский лагерь, где был бригадиром, работал каменщиком, потом библиотекарем. Все это время он сочинял и держал в памяти стихи, чтобы позже переложить на бумагу. Он описал лагерную жизнь в романе «В круге первом» и рассказе «Один день Ивана Денисовича».
После освобождения писателя отправили жить в южный Казахстан без права выезда из села Берлик. Там Солженицын работал учителем математики и физики. В 1956 году писатель был реабилитирован, ему разрешили вернуться из ссылки. Он поселился во Владимирской области, затем в Рязани. Впервые произведения Солженицына были опубликованы в 1962 году в журнале «Новый мир» - это был рассказ «Один день Ивана Денисовича». Важно помнить, что всего несколько лет назад прошел знаменитый XX съезд КПСС, где Н. С. Хрущев развенчал культ личности Сталина. Развенчание сопровождалось большой ложью: Хрущев, зная, что на момент смерти его предшественника в лагерях оставалось около двух миллионов заключенных, сказал во всеуслышание о десяти миллионах. С тех пор тема репрессий, великих и кровавых, стала официальным оружием в руках всех антисоветчиков, и Запад получил отличное информационное оружие против советской цивилизации. И стоило сказать о преимуществах советского строя, о том, как много СССР дал своим гражданам, как тут же начинался плач о «ста миллионах расстрелянных». Хрущев начал с десяти миллионов заключенных, а Солженицын пошел дальше и предложил сто миллионов, и не просто заключенных, а уничтоженных (хотя в СССР просто не было столько людей, чтобы спокойно уничтожить 70-100 млн., а население продолжало расти). Тем самым Хрущев и Солженицын повторили пропагандистские материалы, которые сочинили ещё гитлеровские идеологи.
Тема репрессий, внушившая многим советским людям отвращение к собственному государству и комплекс вины, стала активно использоваться в «холодной войне». От СССР стали отворачиваться и те, кто счел Хрущева ренегатом и предателем (в Китае, Албании), и те левые на Западе, кто до сих пор поддерживал советский строй и коммунистическую идею. В самом СССР неприятие советского строя также входило постепенно в моду, особенно с учётом «перегибов» Хрущева в области национальной безопасности, народного хозяйства, культуры и т. д. Александр Исаевич попал в эту «волну», и его заметили враги советской цивилизации внутри самого Союза и на Западе. После этого Солженицын принялся за «Архипелаг ГУЛАГ». Солженицын и в СССР, и на Западе становится самым модным, самым знаменитым писателем.
Однако вскоре писатель теряет расположение властей (при Брежневе критика сталинского периода была в целом свернута), ему запрещают печататься. Но дело уже было сделано, автора раскрутили, и его поддерживают на Западе. Так, в 1970 г. большая группа французских писателей, ученых и деятелей искусств выдвинула Александра Исаевича на Нобелевскую премию. Вскоре премию присудили. Романы «В круге первом», «Раковый корпус», «Архипелаг ГУЛАГ» были напечатаны за рубежом. За это в 1974 году Солженицына лишили советского гражданства и выслали за границу. Автор уютно устроился сначала в Швейцарии, потом в Канаде, а затем и в США, в имении за высоким забором. А американцы так сумели раскрутить образ ГУЛАГа, что у многих обывателей по всему миру Россия по сей день прочно ассоциируется с какими-то кровавыми ужасами, массовыми арестами и поголовными казнями миллионов людей. «Архипелаг…» стал одним из самых видных образов СССР.
Российских школьников с целью оболванивания заставляют штудировать «Архипелаг ГУЛАГ» (хотя в книге нет ни литературных достоинств, ни исторической правды). В этой книге Сталину приписываются страшные злодеяния, превосходящие все злодейства немецких нацистов. Солженицын запустил миф о десятках миллионов репрессированных при Сталине (аж 70 или даже 100 млн. человек!). Американцы, которые приютили Солженицына, не стали оспаривать эту ложь, так как вели холодную войну (информационную, идеологическую) против СССР. США надо было представить СССР как «империю зла», чему и помог Солженицын.
Хотя один из «мозговых центров» американской империи, аналитический центр ЦРУ «Рэнд Корпорэйшен», опираясь на данные демографии и архивные документы, подсчитал количество репрессированных в сталинскую эпоху. Оказалось, что за всё время, когда Сталин стоял во главе страны, было расстреляно 700 тыс. человек. Эти же данные приводятся в других исследованиях сталинской эпохи, авторы которых не заинтересованы в очернении лично Сталина и СССР. При этом на долю приговорённых к статье по политической 58-й статье приходится не более четверти дел. Такая же доля наблюдалась среди заключённых трудовых лагерей. Таким образом, количество репрессированных в сталинский период в сто раз меньше, чем ему приписали. Это подтверждается данными демографической статистики, согласно которой, за исключением провала во время войны, население СССР всё время правления Сталина стабильно увеличивалось. Для сравнения: в годы правления либерально-демократических правителей (Ельцина, Путина и Медведева) население России стабильно сокращается, если не сказать: вымирает (т. н. депопуляция). Ещё хуже ситуация с демографией в ещё одном «самостийном» обломке СССР (Великой России) – Украине-Малороссии, которая вымирает стремительно.
Второй важный вывод из реальной статистики: только четверть репрессированных и заключенных можно считать жертвами политических репрессий, а остальные три четверти получили по заслугам за уголовные преступления (стоит помнить, что и в настоящее время большая часть народа выступает за смертную казнь в отношении убийц, насильников, наркоторговцев и прочих вырожденцев). А поклонники Солженицына и ему подобных всех скопом выставляют невинными жертвами.
Не всё так просто и с «политическими». Среди них были и реальные «враги народа», которые работали на западные спецслужбы; троцкисты-вредители, мечтающие уничтожить советский проект; бывшие палачи, работники ЧК–НКВД, у которых самих руки были по локоть в крови и которых «зачистили» из органов; разного рода власовцы, бандеровцы, басмачи, «лесные братья», то есть люди, которые сознательно боролись против советской власти. При этом нельзя забывать о той эпохе, которая кардинальным образом отличалась, скажем, от мирного и стабильного времени правления Брежнева. Только что завершилась страшная геополитическая катастрофа – гибель Российской империи, смута и гражданская война. Советский проект имел множество врагов как в самой России, так и за рубежом. Наши внешние враги старались подготовить «пятую колонну», чтобы та в решающий момент совершила новый «февраль». Так, одной из главных причин поражения гитлеровского Третьего рейха стал роковой просчёт: в Берлине считали СССР колоссом на глиняных ногах по образцу Российской империи 1914–1917 гг. или Советской России 1920-х годов. Война должна была привести к развалу СССР - военному мятежу, дворцовому перевороту и многочисленным восстаниям на Украине, в Прибалтике, на Кавказе и в Средней Азии. Однако наши враги просчитались, в СССР успели вывести большую часть разнородной «пятой колонны». В годы «перестройки» и реформ» всех репрессированных скопом (и невиновных, и реальных врагов народа) записали в «невинные жертвы» сталинизма.
В 1991-1993 гг. в России победила контрреволюция, власть захватили противники советского проекта, сторонники западной «матрицы» - хищного капитализма, кастового неофеодализма, либерального социал-дарвинизма с разделением людей на «успешных и избранных» и «неудачников», на «двуногие орудия». Советский проект, который стремился построить идеальное общество будущего – общество знания, служения и созидания с господством этики совести, разрушили. Полное доминирование получило западное общество «золотого тельца», общество потребления и самоистребления.
Неудивительно, что такие перевертыши, как Солженицын, получили в новом российском обществе «зеленый свет». Именем Солженицына, вопреки желанию большинства народа, называют улицы, устанавливают на улицах ему памятники или мемориальные доски; произведения его включают в обязательную школьную программу, а в прессе отзываются о нем с придыханием как о гениальном писателе, мыслителе всех времен и народов, пророке и отважном правдорубе.
Поучаствовал великий провокатор и развале СССР. 18 сентября 1990 года одновременно в «Литературной газете» и «Комсомольской правде» была опубликована статья Солженицына «Как нам обустроить Россию». В ней и «Россия, которую мы потеряли», и лжерусофильство (ложное «возвращение к истокам», лживый великорусский национализм), и избавление от «балласта» в виде республик СССР, и разрыв связей с бывшим социалистическим лагерем, и обострение национальных отношений, и т. д. В этом же году Солженицын был восстановлен в советском гражданстве с последующим прекращением уголовного дела, в декабре удостоен Государственной премии РСФСР за «Архипелаг ГУЛАГ».

Здравствуйте! Хочу рассказать вам одну историю. Я не обладаю какими-то ораторскими навыками, так что буду рассказывать как есть. Начнем…
Почти у каждого подростка лето проходит в основном на даче, мое проходило так же. Место было не очень хорошим, да и слухи, которые там ходили, не внушали доверия. Что в одном из домов на окраине жил мужик, который убил 6 человек и сжег их трупы в своей печи. Что видели силуэты в заброшенных домах. И что один человек умер от инфаркта, увидев то, что нельзя объяснить. Ну, а теперь моя история. Было у нас место, где мы сидели, можно сказать, почти в лесу. Место было непримечательное: везде деревья, кусты и железный мост неподалеку. Врать не буду, было это ближе к концу лета. Сидели мы как всегда: костер, ночь, веселье, все дела… И вдруг слышим, по дороге звук, достаточно странный для часа ночи. Звук был похож на тележку – как будто кто-то очень быстро бежал с тележкой по каменистой дороге. Все посмеялись, якобы бабка на автобус опаздывает, и хотели забыть. Но звук становился все ближе и ближе, все стали уже более напряженными. Вдруг звук очень резко прекратился. И тут случилось то, что заставило нас покинуть наше место. Со стороны железного моста послышался очень сильный топот (когда идешь по этому мосту, он гремит, скрежещет). Потом, после моста, уже вдалеке, вновь послышался звук этой тележки. Но в чем проблема: на мосту во время шума никого не было. Я думал, что мне это показалось, но лица всех, кто сидел со мной, говорили о том, что это не было галлюцинацией. Все мы бежали столько, сколько могли. Пробежав достаточно, все мы очень тупо засмеялись, приняв это за чей-то крутой прикол, и разошлись по домам.
На следующий день, забыв про то, что случилось ночью, все, включая меня, конечно же, пошли обратно на то место. Наступила ночь, никто уже не вспоминал про тележку и шаги на мосту. Но тут я начал вслушиваться, что происходит вокруг нас. Не знаю, зачем я вообще это сделал – лучше бы не делал. А именно: я начал слышать чьи-то шаги. Ну подумайте, какой нормальный человек будет ходить ночью за грибами? Все начали прикалываться, якобы мыши-мутанты, нападут и съедят тебя. Но шаги становились все ближе и ближе, уже отчетливо было слышно шарканье по траве. Я был уже на пределе! И вдруг мы слышим, как почти сзади нас с треском ломается палка. Вот тут уже весь юмор был глубоко спрятан. Опять же вся наша бравая компания ломанулась в сторону своих домов. На этот раз мы уже не были столь веселы, просто, пожав друг другу руки, ушли домой.
Очередной день на этом месте начался уже с ожидания чего-то сверхъестественного.Шутили: типа, достань зеркало и посмотри, что или кто сзади тебя, иди проверь – вдруг тебя там леший ждет, и все в таком роде… Но как не странно, день прошел очень спокойно.
Наконец наступил тот день, когда я уезжал домой. Погода была ужасно паршивой, хотя обещали солнце и жару. Однако уже к 5 часам вечера небо было черного цвета, дул очень сильный ветер и видны были яркие молнии. Распрощавшись со всеми, я уехал домой, забыв про то, что с нами случилось. Когда я уже находился в Москве, мне написали в аську сообщение примерно такого типа: “Леха, не поверишь, мы сфоткали это.. “. Когда друзья приехали в Москву, они скинули мне эту фотку. Меня это ввело в полный ступор и страх. На фотке был изображен мой друг, по всей фотке были шарики странного цвета, как их называют – эктоплазма, а на фоне его лица находился сгусток дыма. И в этом сгустке можно было разглядеть 3 лица: женщина с сильно открытым ртом и большими глазами, и с обеих сторон – лица детей, лет 3-5. В момент съемки на улице не было тумана, никто не курил и камера была абсолютно исправна. К счастью или к сожалению, я больше не ездил на дачу, а как говорит мой друг, который и был на фото, ему кажется, что за ним кто-то следит..

Таинственное исчезновение Рудольфа Дизеля в сентябре 1913 года до сих пор считается одной из самых интригующих загадок ХХ века. Известно, что изобретатель поднялся на борт следующего в Англию парома "Дрезден", и… больше его никто не видел. Что же произошло на самом деле ненастной ночью последнего мирного года перед Первой мировой войной?

Среди людей, без открытий и разработок которых научно-технический прогресс в прошлом столетии был бы невозможен, особое место занимает немецкий инженер и изобретатель Рудольф Кристиан Карл Дизель, автор эффективного и экономичного двигателя внутреннего сгорания. Сейчас сложно представить, каков бы был современный мир, если бы этот талантливый изобретатель в далеком 1894 году не представил модель своего двигателя.

И особенно обидно то, что люди, живущие в современном мире, не могут лично выразить свою благодарность одному из его создателей, пусть даже и посмертную. Дело в том, что никто не знает, как окончил свои дни Рудольф Дизель и где покоится его прах. Известно лишь то, что 29 сентября 1913 года изобретатель взошел на борт парома "Дрезден", следующего из Антверпена в Лондон, после чего бесследно исчез.

Дело было так: незадолго до этого случая Дизель получил приглашение прибыть в Англию для того, чтобы торжественно открыть новый завод одной из британских компаний, которая производила его двигатели. Те, кто виделся с ним перед отъездом, утверждали, что инженер был в приподнятом настроении — великий изобретатель, хоть и обладал множеством патентов, не был хорошим бизнесменом, и к 1913 году находился на грани разорения (чему, кстати, способствовал начинающийся экономический кризис). Открытие же в Англии нового завода могло поправить его финансовые дела.

Более того, некоторые знакомые Дизеля позже вспоминали, что будто бы он говорил им, что приглашение ему прислал лично Уинстон Черчилль, который в то время уже возглавлял Адмиралтейство. Энергичный герцог Мальборо собирался перестроить весь английский флот, и изобретатель якобы нужен был ему в качестве технического консультанта. Так это или нет — сказать сложно, поскольку Черчилль никогда никому не говорил о желании встретиться с Дизелем.

Еще одна странность заключается в том, что… до сих пор нет надежных доказательств того, что именно Рудольф Дизель, а не похожий на него человек взошел в тот день по трапу парома "Дрезден". Как это не странно, но имени изобретателя не оказалось в списках его пассажиров. Поэтому версия о том, что это все-таки был он, основывается лишь на свидетельских показаниях инженеров Георга Грейса и Альфреда Люкмана, которые направлялись в Англию вместе с Дизелем, а также корабельного стюарда.

Грейс и Люкман рассказали, что после отплытия Дизель пригласил их погулять на палубе, а после все трое спустились в кают-компанию поужинать. Во время еды изобретатель был очень оживлен, постоянно рассказывал о новых предполагаемых модификациях своего двигателя, а также о радужных перспективах сотрудничества с британцами.

Около 10 часов вечера Рудольф Дизель наконец-то раскланялся со своими коллегами, после чего спустился к себе в каюту. Перед тем, как открыть дверь, он остановил стюарда и попросил разбудить его утром ровно в 6.15. Больше изобретателя никто не видел. Утром, когда его хватились и взломали дверь каюты, выяснилось, что Дизель вынул из чемодана пижаму и разложил ее на постели, а также извлек из кармана часы, завел их и повесил на стенку рядом с койкой.

Дальнейшие опросы показали, что никто в ту ночь не видел, чтобы изобретатель выходил из своей каюты. Иллюминатор тоже оказался закрыт. Это обстоятельство делало весьма уязвимой исходную версию полиции о самоубийстве — служители закона предположили, что психика Дизеля, который был мнительным человеком, не выдержала тяжелых предчувствий о неминуемом банкротстве, и он просто утопился. Однако каким образом самоубийца, вылезая из иллюминатора, смог закрыть его за собой, причем изнутри?

Также следователям показалось весьма странным, что человек, собравшийся свести счеты с жизнью, предусмотрительно заводит часы, а также просит стюарда разбудить его точно в указанное время. Предсмертной записки, кстати, в каюте тоже не нашли. Более того, показания Грейса и Люкмана свидетельствовали о том, что изобретатель весь вечер находился в прекрасном настроении. А после ужина, как было установлено, Дизель кроме стюарда ни с кем не общался.

Другая версия, которую выдвинуло следствие, говорила о том, что, возможно, Дизель ночью вышел погулять, встал у борта, и тут у него вдруг случился сердечный приступ. Несчастный оказался за бортом и даже не смог позвать на помощь. В пользу этой версии говорило то, что плащ и шляпу изобретателя утром нашли именно на палубе. Однако аргументы против были куда весомее: высота бортов "Дрездена" составляла более полутора метров, и через них с трудом мог перелезть даже здоровый человек. Кроме того, родные, друзья и личный врач Дизеля как один заявляли, что проблем с сердцем у изобретателя никогда не было.

Также было высказано предположение, что изобретателя могли убить — например, по заданию конкурирующих фирм, выпускавших бензиновые карбюраторные двигатели (изобретение Дизеля, работавшее на дешевых мазуте и солярке и более безопаснее, отнимало у них значительный сегмент рынка). Или же к убийству приложили руку спецслужбы кайзеровской Германии, которым вовсе не хотелось, чтобы в канун возможной войны британцы, их потенциальные противники, модернизировали флот. Однако кто в таком случае был убийцей?

Напомним, что Дизель общался в тот вечер лишь с тремя людьми — Грейсом и Люкманом и стюардом. У все них оказалось стопроцентное алиби, подтвержденное многими другими людьми. А больше о том, что на пароме едет великий изобретатель, как выяснилось позже, никто из пассажиров и членов команды не знал — имени-то в списках не было! Кроме того, необходимо было найти тело и обследовать его на предмет возможности насильственной смерти, поскольку изучение каюты, коридора и палубы не дало никаких улик, по которым можно было бы заподозрить убийство.

Забегая вперед, скажем, что тело так и не было найдено. Правда, чуть позже несколько бельгийских рыбаков рассказали полиции о том, что ранним утром 30 сентября 1913 года они, выйдя на промысел, выловили в устье реки Шельды тело хорошо одетого господина. Посовещавшись, рыбаки решили отвезти его в Гент, однако им помешал внезапно налетевший шторм. Решив, что духи моря разгневались из-за того, что они отняли у стихии ее законную добычу, рыбаки бросили тело обратно в волны.

Однако перед этим с пальца утопленника было сняты два кольца, которое шкипер и передал полиции. Эти кольца были предъявлены сыну изобретателя, который признал, что они очень похожи на те, что носил его отец. Однако на них не было никаких гравировок, по которым можно было точно определить владельца (одно было обручальным, другое — перстнем с камнем, но без имени хозяина). Ювелир, у которого Дизель покупал этот перстень, признал свою работу, однако заметил, что похожие кольца у него заказывали многие.

Итак, как видите, утверждать наверняка, что выловленный бельгийскими рыбаками утопленник при жизни был изобретателем дизельного двигателя, нельзя. Поэтому до сих пор никто не знает, где покоятся останки Рудольфа Дизеля. Да и обстоятельства его исчезновения за прошедшие без малого сотню лет не стали более отчетливыми. В германской полиции изобретатель до сих пор числится как пропавший без вести.

Что касается версии убийства Дизеля конкурентами или спецслужбами, то она, как и все гипотезы, относящие к так называемой "теории заговоров", имеет один типичный недостаток. Совершенно непонятно, зачем нужно было убивать изобретателя, чье "детище" уже давно производилось на всех заводах мира, в том числе и на британских. Устройство двигателя было известно тысячам инженеров и техников, которые сами могли и собрать его, и, если нужно, усовершенствовать (кстати, именно с их помощью Черчилль все-таки смог произвести модернизацию английского флота). Убивать Дизеля имело смысл лишь до того, как двигатель поступил в серийное производство.

Кроме того, сложно заподозрить наемных убийц или сотрудников спецслужб в столь вопиющем непрофессионализме — ведь получается, что человека устранили так, что на следующий день весь мир узнал об этом. Зачем нужно было разыгрывать весь этот нелепый спектакль? Куда проще было убить Дизеля перед посадкой на "Дрезден" и сделать так, что бы его тело нашли в портовых трущобах со следами ограбления. Тогда никто бы не усомнился, что изобретатель стал жертвой собственной неосмотрительности — ведь о грабителях антверпенского порта ходила самая дурная слава.

Вообще, если внимательно изучить некоторые детали этой истории, то выясниться, что исчезновение Дизеля в первую очередь было выгодно… самому Дизелю. Его финансовые дела в тот момент действительно были в плачевном состоянии, все шло к суду и долговой тюрьме. Может быть, гениальный изобретатель просто решил скрыться от кредиторов таким интересным способом? То есть на самом деле он не поднимался ни на какой паром (поэтому-то его имени и не было в списках), не ужинал с друзьями и не просил стюарда разбудить его. Он заранее обговорил показания с друзьями, а стюарда вполне могли подкупить.

Это объясняет и то, что кроме этих троих, никто не помнил о том, что Дизель присутствовал на пароме (за ужином прислуживал все тот же стюард) — и еще одну непонятную вещь. Дело в том, что в каюте изобретателя не обнаружили ни одного предмета, про который с уверенностью можно было сказать, что он принадлежал Рудольфу Дизелю — ни документов, ни бумажника, ни записной книжки, ни чертежей. Найденные часы были без имени владельца, плащ и шляпа — тоже. О том, что это вещи Дизеля, известно лишь из показаний Грейса и Люкмана — ну а цена им, если следовать данной версии, весьма невысока.

Есть еще один интересный момент — после исчезновения изобретателя его семья смогла справиться с финансовыми затруднениями и отдать долги. После его родные говорили, что продали некоторые патенты изобретателя. Однако, если вспомнить, что за них в то время шла ожесточенная судебная война, вряд ли бы кто-то купил их за высокую цену. Так откуда же взялись средства у семьи, потерявшей кормильца?

Итак, если собрать все факты воедино, то получается, что великий изробретатель вполне мог инсценировать собственное исчезновение. Он распустил слухи о том, что отправляется в Англию, проинструктировал двух своих знакомых, которые действительно туда ехали, о том, как надо себя вести, а они, в свою очередь, подкупили стюарда. Последний принес несколько вещей в пустую каюту, оставил на палубе шляпу и плащ, а потом заявил об исчезновении пассажира.

И хотя позже многие говорили о том, что вечером видели в компании Грейса и Люкмана третьего пассажира, но никто (кроме, опять-таки, стюарда) не знал, кто это. То есть, возможно, на судне был какой-то третий знакомый изобретателя, который "исполнял" роль Дизеля, а потом просто ушел на дно и показаний полиции не давал. Что касается находки бельгийских рыбаков, то кольца опознал сын Дизеля — а он явно был посвящен в планы своего отца. На самом деле, они могли принадлежать кому угодно — и совсем не факт, что их владельца выловили из моря 30 сентября, а не раньше.

Не исключено также, что позже Дизель под чужим именем уехал в какую-нибудь страну и устроился инженером на одном из своих заводов. Возможно, он обосновался в России — с нашей страной изобретателя связывали давние деловые отношения. И когда он помог своей семье расплатиться с долгами, то, скорее всего, продолжил трудиться над усовершенствованием своего двигателя — но уже под другой фамилией.

Гений войны Кутузов [«Чтобы спасти Россию, надо сжечь Москву»] Нерсесов Яков Николаевич

Глава 26 Судьбоносная «вечеря в Филях»: до сих пор никто толком не знает, как это было…

Судьбоносная «вечеря в Филях»: до сих пор никто толком не знает, как это было…

После ужасных жертв Бородина, казалось, все требовало обороны древней столицы. Солдаты, да и сами москвичи были готовы скорее умереть, чем пустить неприятеля в город. Потеря Москвы могла подорвать дух русской армии, отрицательно сказаться на дисциплине, породить пораженческие настроения. Но с военной точки зрения оборона Москвы была невозможна. Под Москвой не было удобной для обороны позиции. К тому же, во-первых, действительные потери оказались страшнее худших опасений; во-вторых, из отступивших с Бородинского поля примерно 90 тысяч солдат и офицеров только 60–65 тыс. были не только опытны, но и еще более или менее боеспособны, а это было, безусловно, мало для повторного сражения с Наполеоном. А он, получив подкрепление, силами до 95 тыс. человек, а значит, имея почти что полуторное превосходство в силах, уже шел от Рузы на Звенигород, обходя Москву с юга корпусом Понятовского по Боровской дороге. И наконец, русская армия не получила после Бородинского сражения свежих подкреплений (в частности, от губернатора Москвы Ростопчина) и ей требовалось время, чтобы подтянуть резервы. Получить это время можно было, только сдав Москву вопреки желанию царя, настроению армии и народа.

Кутузову предстояло принять очень трудное, крайне непопулярное решение.

Поначалу планировалось защищать Москву силами Дохтурова – со стороны Воробьевых гор и принца Евгения Вюртембергского – со стороны Драгомиловской заставы. Учитывая аналитический склад ума Барклая, Кутузов именно ему приказал оценить все плюсы и минусы предложенной на рассмотрение главнокомандующему позиции на берегу Москвы-реки между Филями и Воробьевыми горами для последнего, решающего сражения под стенами Москвы. Методичный Михаил Богданович сделал подробный анализ расположения русской армии, потом показал Михаилу Илларионовичу рисунок позиции, который произвел на «старую лисицу севера» сильное впечатление.

Выбранная кутузовским любимцем К. Ф. Толем новая 6-километровая позиция на берегу Москвы-реки между Филями и Воробьевыми горами для боя действительно не подходила. Правый фланг упирался в лес, и от того, кто им завладеет, зависела ситуация с обходом в тыл справа. Левое крыло находилось на вершине Воробьевых гор, но перед ним была ровная местность, на которой противник мог сосредоточить для атаки порядка 30 тыс. человек. И хотя тыл русской позиции, составлявшей всего лишь два километра, прикрывала Москва-река, но она же, а также большой город в тылу значительно затрудняли бы отступление. Тем более что спуски к наведенным восьми плавучим мостам были очень круты и пришлось бы бросать всю артиллерию, обоз, да и кавалерии пришлось бы несладко. В случае неудачи всю армию переправить на другой берег не удалось бы, а переправившаяся часть была бы потеряна при прохождении через Москву. Помимо этого, местность была «изрезана оврагами» и двумя извилистыми речками Сетунью и Карповкой, протекавшими через расположение войск с запада на восток. Это затрудняло маневрирование войсками и действия пехоты в колоннах и каре. В целом местность не позволяла занять господствующее положение над противником, могла хорошо просматриваться им, и войска и артиллерийские позиции, расположенные здесь, могли быть подвержены губительному артиллерийскому огню. Полагали также, что фронт боевого порядка будет слишком уж растянут для весьма ослабленной русской армии.

«Он ужаснулся, выслушав меня», – писал потом Барклай. Все штабные офицеры – и Мишо, и Кроссар, и Ермолов, и его зять Кудашев, его особо доверенное лицо – все, с кем консультировался «премудрый карась» «Ларивоныч», были примерно такого же мнения.

1 (13) сентября в 5 часов вечера он созвал военный совет в Филях, в избе крестьянина Андрея Фролова, куда отступила русская армия. Принято считать, что там собрались генералы Л. Л. Беннигсен, М. Б. Барклай де Толли, Д. С. Дохтуров, Ф. П. Уваров, А. И. Остерман-Толстой, П. П. Коновницын, Н. Н. Раевский, А. П. Ермолов, (генерал-интендант), В. С. Ланской и два полковника – К. Ф. Толь с П. С. Кайсаровым, который исполнял обязанности дежурного генерала штаба главнокомандующего.

…Впрочем , существуют разночтения в составе членов совета, поскольку протокола заседания не велось и сведения о дебатах дошли до нас в опосредованном виде – от участников судьбоносной «вечери в Филях». В мемуарах, как известно, участники или очевидцы событий порой некоторые детали «забывают», а кое-что от себя «добавляют»; так бывает: людская память избирательна…

Милорадович по чину (генерал от инфантерии) мог присутствовать на совете, но он отсутствовал по уважительной причине: ему Кутузов доверил командовать арьергардом, сдерживавшим постоянно наседавший авангард Мюрата. А вот наличие или отсутствие донского атамана-«вихря» М. И. Платова осталось под вопросом.

…Между прочим , действительно в исторической литературе до сих пор нет единства – «а был ли донской атаман Платов на том судьбоносном совете или «лечился» с помощью столь обожаемых им перцовки, горчичной либо кизлярки?!» Какая-то часть исследователей, в основном опираясь на данные мемуаристов, полагает, что Платов там был и со свойственной ему решительностью и бескомпромиссностью выступал против оставления Москвы и за новое сражение. Впрочем, не все согласны, что Матвей Иванович все же там был на самом деле: протокол заседания не велся, а запись в «Журнале военных действий» столь скупа, что там не оказалось ни Раевского, ни Уварова…

По одной из наиболее распространенных версий, проходило оно примерно так! На правах и. о. начштаба армии Леонтий Леонтьевич Беннигсен поставил на обсуждение риторический вопрос: «Выгодно ли сразиться под стенами Москвы или оставить ее неприятелю без боя?!» Пользуясь правом главнокомандующего, Михаил Илларионович Кутузов – большой мастер «перевода стрелок на выгодное ему время» – ловко перевел предмет обсуждения в иную плоскость: «Ожидать ли нападения в невыгодной позиции или уступить неприятелю Москву?!»

…Кстати сказать , свидетельства окружавшего Кутузова генералитета или, как их называл известный среди них ёра А. П. Ермолов – «совместников», жаждавших при определенных обстоятельствах занять его место, если старик вдруг «оступится», о том, как проходило судьбоносное заседание того памятного всем военного совета в Филях, весьма разнообразны. Не исключено, что именно этот факт позволяет предполагать, что главнокомандующий очень мало доверял своим «совместникам», предпочитая в очных беседах с ними не говорить ни слова правды о своих истинных намерениях. Вполне возможно, что после судьбоносного случая много лет назад с «передразниванием» фельдмаршала П. А. Румянцева Михаил Илларионович строго следовал аксиоме – «даже подушка не должна знать мыслей полководца»: что знают «двое», то знают – все…

Взявший слово вопреки субординации первым (первым по традиции военных советов полагалось выступать младшим по чину, должности и возрасту командирам), Барклай высказывался категорично и по делу! Он раскритиковал, выбранную для боя Толем позицию в пух и прах. По авторитетному мнению Михаила Богдановича, уж очень она была похожа на позицию под… Фридландом! Он твердо высказался за оставление Первопрестольной в целях спасения армии и предложил отступить на Владимирскую (Нижегородскую) дорогу, чтобы сохранить сообщение с Петербургом.

И тем не менее генералы Беннигсен, Дохтуров, Коновницын и Ермолов высказались за то, чтобы бой Наполеону дать! Но генералы Раевский и Остерман-Толстой поддержали Барклая, предложив отступать. Уваров – по одним данным, голосовал за отступление, по другим – против него.

Тогда Беннигсен начал взывать к… патриотизму русской души! Кое-кто из историков не исключает, что тот проголосовал за еще одну битву во многом из-за своего противостояния с Кутузовым, которому он с некоторых пор был готов «вставлять палки в колеса»: был бы только случай. Остерман-Толстой, уже давно презиравший Беннигсена, задал ему риторический вопрос: «Кто вам поручится в успехе боя?» Ловкач Леонтий Леонтьевич отпарировал в свойственной ему манере: «Если бы в этом сомневались, не состоялся бы военный совет и вы не были бы приглашены сюда».

…Между прочим , бывший в ту пору в силу своей должности (начальник штаба армии) в курсе многих событий, Алексей Петрович Ермолов высказал потом весьма любопытное предположение. Он отнюдь не исключал, что Кутузов, твердо повторяя всем о необходимости нового сражения с наполеоновской армией под стенами Москвы, на самом деле вовсе не собирался еще раз рисковать своей репутацией в решительной баталии с Бонапартом и тем более снова искушать судьбу! Дело в том, что второй раз категоричный приказ армии «Стоять и умирать!» (во многом за счет этого Бородинское сражение и было им «сведено вничью»!) мог не пройти: «дважды в одну реку не войти»! Для себя лично «старая лисица севера» уже давно все решил: сдать Москву, чтобы спасти армию и Россию. Но первым об этом вслух он по ряду весомых причин сказать никак не мог ! Тем более что совсем недавно во всех своих письмах к московскому генерал-губернатору Федору Васильевичу Ростопчину Михаил Илларионович писал, что никогда не сдаст Москвы, клялся сединами, обещал лечь костьми, писал, что «с потерею Москвы соединена потеря России», что никогда не уступит древней столицы. А сам делал ровным счетом все наоборот: отступал и решил сдать Москву. Такое бывает с… людьми, которые знают, что говорить правду… нельзя!!! Кутузова тогда на совете в Филях «спас» Барклай! Он, как бывший военный министр, категорично заявил, что еще одного подобного Бородинскому сражению боя обескровленная русская армия точно не выдержит: «Я говорю как солдат: не от Москвы зависит спасение России; более всего должно сберегать войска; надо оставить Москву без сражения… Если мы не лишимся мужества и будем деятельны, то овладение Москвой приготовит гибель Наполеону». По словам все того же Ермолова, когда Барклай первый заговорил о необходимости отступления, Кутузов «не мог скрыть восхищения своего, что не ему присвоена будет мысль об отступлении». «Ларивоныч» (так его звали среди генералитета) ловко воспользовался замешательством, которое наступило после такого резкого заявления Барклая де Толли и неудачного препирательства с ним Беннигсена. В наступившей гнетущей тишине «Ларивоныч» очень вовремя произнес историческую фразу: «…Приказываю отступать!» Согласившись с Барклаем в необходимости отступления от Москвы, он все же выбрал другое направление, как оказалось, стратегически самое правильное…

С чувством глубочайшего горя русские солдаты покидали Москву.

Москва! – как много в этом звуке

Для сердца русского слилось,

Как много в нем отозвалось…

Русские оставили свою древнюю столицу, которая впервые за 200 лет оказалась в руках иноземцев. Кроме того, должных мер по эвакуации из города материальных и других ценностей заблаговременно произведено не было.

Решение Кутузова об оставлении Москвы вызвало раздражение и страх у императора Александра I. Царь испугался, что, взяв Москву, Наполеон пойдет на северную столицу Российской империи – Санкт-Петербург.

…Кстати сказать , царь был очень недоволен не только потерей своей древней столицы, но и тем, что она потом сгорела! Сегодня, кстати, не секрет, что подожгли ее сами русские! Он написал раздраженное письмо новоиспеченному фельдмаршалу Михаилу Илларионовичу Голенищеву-Кутузову: «Вы… обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы…» Письма к нему от императора, наполненные в этот период упреками и выговорами, дают полное основание считать, что Александр I в сложившейся критической ситуации был не просто недоволен Кутузовым, но и готовился при появлении веских оснований отстранить его от командования (по некоторым данным, на этот пост уже обсуждалась кандидатура П. А. Зубова ). Кутузов смог ловко прикрыться на совете в Филях жесткими выводами Барклая, но отвечать за решение должно было ему. В Москве остался не только весь арсенал (156 орудий, 74 974 ружья, 39 846 сабель и 27 119 артиллерийских снарядов), но и тысячи раненых. По разным источникам, в Москве осталось от 2 до 15 тыс. раненых. (Правда, кое-кто из историков поднимает численность брошенных до 20–22 тыс.) На их эвакуацию у московского генерал-губернатора Федора Васильевича Ростопчина не нашлось… подвод, которые он пустил на вывоз пожарных команд и «огнегасительного снаряжения», чтобы французам нечем было гасить пожары. Царя раздражало, что лукавый старик (до этого он божился, что Москва не будет оставлена ни при каких обстоятельствах!), принимая такое решение, не поспешил известить о нем государя. Михаил Илларионович понимал, что отвечать придется, и, в конце концов, отправил рапорт, в котором не было ни слова правды: «Все сокровища, арсенал и почти все имущества, как казенные, так и частные, из Москвы вывезены, и ни один дворянин в ней не остался». Изворотливый Михаил Илларионович прикрылся запиской начштабу наполеоновской армии маршалу Бертье, в которой написал, что «раненые, остающиеся в Москве, поручаются человеколюбию французских войск». При этом он точно знал от болтливого Федьки Ростопчина, что Москва будет сожжена и многие из его раненых солдат – героев Бородина – погибнут в огне гигантского пожара, вскоре охватившего столицу. (Количество погибших остается предметом острых споров среди историков!) Правда, большинство раненых русских офицеров были спасены французами. Дотошный Александр I отправил спецгонца, своего особо доверенного дознавателя, генерал-адъютанта князя П. М. Волконского, чтобы узнать всю подноготную у… Алексея Петровича Ермолова, «как так случилось, что Москву сдали… без единого выстрела?!» Ермолов сумел каким-то образом узнать истинную цель приезда «дознавателя» и мастерски исчез на какое-то время, «оказавшись вне зоны доступа». Знал Алексей Петрович, когда лучше «выйти из игры». Вместе с тем государь был злопамятен и с годами припомнит «премудрому пескарю» Ермолову его маневр-исчезновение. Но это случится очень нескоро…

Глава 6 Так о войне не писал никто! Надо специально доказывать, что Жуков был выдающимся стратегом. Но этого никто никогда не обосновывал, поэтому мы можем принять пока за факт, что в этой области «маршал Победы» разбирался постольку-поскольку (да и сам безумно скучный