К какому направлению относится мандельштам. Осип эмильевич мандельштам, краткая биография. Осознание трагизма своей судьбы

ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ

Образ твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
Господи!- сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.

Божье имя, как большая птица,
Вылетало из моей груди.
Впереди густой туман клубится,
И пустая клетка позади.

ЖЕНЩИНЫ В ЖИЗНИ ОСИПА МАНДЕЛЬШТАМА

НАДЕЖДА ХАЗИНА

Художница Наденька Хазина стала женой Осипа Мандельштама в мае 1919 года. Они познакомились в Киеве, когда ей было девятнадцать лет.

«Мы легко и безумно сошлись на первый день, и я упорно твердила, что с нас хватит и двух недель, лишь бы «без переживаний», – вспоминала она позже. – Я не понимала разницы между мужем и случайным любовником… С тех пор мы больше не расставались… Он так не любил расставаться потому, что чувствовал, какой короткий нам отпущен срок, – он пролетел как миг».

Наденька Хазина (по свидетельству Анны Ахматовой, некрасивая, но очаровательная) родилась в Саратове в семье адвоката, ее детские и юношеские годы прошли в Киеве. Родители (судя по всему, люди отнюдь не бедные) возили ее в Германию, Францию и Швейцарию. Наденька прекрасно знала французский и английский языки, владела немецким, а испанский выучила позже – что-то понадобилось прочесть…

После окончания гимназии девушка занялась живописью. Но все перечеркнула ее встреча с Осипом Мандельштамом. Поженившись, они попеременно жили в Ленинграде, Москве, на Украине и в Грузии.

«Осип любил Надю невероятно, неправдоподобно, – вспоминала А. Ахматова. – Когда ей резали аппендикс в Киеве, он не уходил из больницы и все время жил в каморке у больничного швейцара. Он не отпускал Надю от себя ни на шаг, не позволял ей работать, бешено ревновал, просил ее советов о каждом слове в стихах. Вообще, я ничего подобного в своей жизни не видела. Сохранившиеся письма Мандельштама к жене полностью подтверждают это мое впечатление».

Осенью 1933-го Осип Мандельштам наконец получил московскую квартиру – две комнаты на пятом этаже, предел мечтаний для того времени. До этого ему и Наде пришлось помыкаться по разным углам. Уже много лет его не печатали, работы не давали никакой. Однажды Осип Эмильевич сказал жене: «Надо менять профессию – теперь мы нищие».

Еще не умер ты, еще ты не один,
Покуда с нищенкой-подругой
Ты наслаждаешься величием равнин,
И мглой, и холодом, и вьюгой.

В роскошной бедности, в могучей нищете
Живи спокоен и утешен, –
Благословенны дни и ночи те,
И сладкогласный труд безгрешен…

«Когда Маяковский в начале десятых годов приехал в Петербург, он подружился с Мандельштамом, но их быстро растащили в разные стороны, – вспоминала Надежда Яковлевна позднее в своей книге. – Тогда-то Маяковский поведал Мандельштаму свою жизненную мудрость: «Я ем один раз в день, но зато хорошо…» В голодные годы Мандельштам часто советовал мне следовать этому примеру, но в том-то и дело, что в голод у людей не хватает на этот «один раз в день».

И – тем не менее… Как вспоминал поэт Виктор Шкловский: «Живя в очень трудных условиях, без сапог, в холоде, он умудрялся оставаться избалованным». Как правило, Мандельштам как должное принимал любую помощь, оказанную ему и его Наде. Вот цитата из воспоминаний другой его современницы, Елены Гальпериной-Осмеркиной:

«Осип Эмильевич посмотрел на меня небрежно, но и надменно. На язык слов это можно было перевести так: «Да, мы голодны, но не думайте, что покормить нас – это любезность. Это обязанность порядочного человека».

О молодой жене Осипа Эмильевича многие вспоминают как о женщине тихой и незаметной, безмолвной тени поэта. Например, Семен Липкин:

«Надежда Яковлевна никогда не принимала участия в наших беседах, сидела с книгой в углу, вскидывая на нас свои ярко-синие, печально-насмешливые глаза… Только в конце 40-х у Ахматовой на Ордынке я смог оценить блестящий едкий ум Надежды Яковлевны».

С мужем Надежде Яковлевне приходилось нелегко. Он был живым человеком, влюбчивым и довольно непосредственным. Увлекался часто и много, и, весьма ревнивый по отношению к жене, приводил в дом своих подруг. Происходили бурные сцены. С Надей, здоровье которой оставляло желать лучшего, обращался, судя по всему, пренебрежительно. Дошло до того, что отец поэта, навестив сына и застав его с двумя женщинами – женой и очередной любовницей с ласковым прозвищем Лютик, изрек: «Вот хорошо: если Надя умрет, у Оси будет Лютик…»

Судьба распорядилась иначе: Лютик, то есть Ольга Ваксель, натура увлекающаяся и эмоциональная, покончила с собой в 1932-м. А Надя… Надя осталась с Осипом.

Сегодня в большинстве публикаций семейная жизнь четы Мандельштамов показана в розовом свете: любящий муж, преданная жена… Надежда Яковлевна действительно была предана поэту. И однажды, измучившись двойственностью своего положения и покинув супруга с наспех собранным чемоданом, вскоре пришла обратно… И все вернулось на круги своя. «Почему ты вбила себе в голову, что обязательно должна быть счастливой?» – отвечал Мандельштам на упреки жены.

…Прочитывая жене свои новые стихи, Осип Эмильевич сердился, что она тут же их не запоминала. «Мандельштам не мог понять, как я могу не помнить стихотворение, которое было у него в голове, и не знать того, что знает он. Драмы по этому поводу происходили тридцать раз в день… В сущности, ему нужна была не жена-секретарша, а диктофон, но с диктофона он не мог бы требовать еще вдобавок понимания, как с меня, – вспоминала она. – Если что-нибудь из записанного ему не нравилось, он недоумевал, как я могла безропотно записывать такую чушь, но если я бунтовалась и не хотела что-нибудь записывать, он говорил: «Цыц! Не вмешивайся… Ничего не понимаешь, так молчи». А то, разойдясь, ехидно советовал послать в Шанхай… телеграмму следующего содержания:

«Очень умная. Даю советы. Согласна приехать. В Китай. Китайцам».

История ссылки поэта в Воронеж широко известна. В мае 1934 года за стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…» его на три года сослали в Чердынь-на-Каме. Говорили, что нервный, слабый Ося «сдал» на Лубянке тех девять или одиннадцать человек, которым читал свои стихи, – среди них и близкий его друг Анна Ахматова, и ее сын Лев Гумилев, и поэтесса Мария Петровых, которой он был сильно увлечен. На тюремном свидании с женой он перечислил имена людей, фигурирующих в следствии (то есть названных им в числе слушателей), чтобы Надежда Яковлевна могла всех предупредить.

После хлопот Бориса Пастернака, Анны Ахматовой и других писателей Мандельштамам разрешили выехать в Воронеж. Кстати, это место они выбрали сами, очевидно, из-за теплого климата; им запрещалось жить только в двенадцати городах России.

После первого ареста Осип Эмильевич заболел, по словам Надежды Яковлевны, травматическим психозом – с бредом, галлюцинациями, с попыткой самоубийства. Еще в Чердыни поэт выбросился из больничного окна и сломал себе руку. Очевидно, разум его действительно помутился: арки в честь челюскинцев Осип Эмильевич посчитал поставленными… в связи с его приездом в Чердынь.

В мае 1937-го Мандельштамы вернулись домой, в Москву. Но одна из их комнат оказалась занята человеком, писавшим на них доносы, к тому же разрешения остаться в столице поэт не получил. Впрочем, до следующего ареста оставалось не так уж много времени…

В эти страшные годы, скрываясь от бдительного чекистского ока, Надежда Яковлевна бережно хранила все, что было написано ее мужем: каждую строчку, каждый клочок бумаги, которого касалась его рука. Как сотни тысяч жен «безвинно корчившейся под кровавыми сапогами Руси» (А. Ахматова), она обивала все пороги, выстаивала длиннющие очереди для того, чтобы хоть что-то узнать о муже. По тем временам ей повезло. Она узнала, «за что» и сколько лет получил ее муж, но не знала, куда его направили этапом из Бутырской тюрьмы.

Еще не ведая о смерти мужа, Надежда Яковлевна просила Берию о заступничестве…

Осталось ее письмо, адресованное Осипу Эмильевичу, «пронзительной силы человеческий документ», по определению приморского краеведа Валерия Маркова.

«Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память.
Оксюша – наша детская с тобой жизнь – какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь… И последняя зима в Воронеже. Наша счастливая нищета и стихи…
Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка – тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой слепой поводырь…
Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному – одной. Для нас ли – неразлучных – эта участь?..
Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Ты всегда со мной, и я – дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, – я плачу, я плачу, я плачу. Это я – Надя. Где ты? Прощай. Надя».
«В те дни, когда писалось это письмо, О. Мандельштам уже находился во Владивостоке в пересыльном лагере (район нынешнего Морского городка), – повествует В. Марков. – Наверное, он чувствовал, когда рождались строки неотправленного письма. Иначе чем объяснить, что именно в эти дни, в двадцатых числах октября, он написал письмо брату Александру (Шуре), которое, к счастью, дошло до адресата.
«Родная Наденька, не знаю, жива ли ты, голубка моя…» – вопрошал в письме Мандельштам. Это были последние строчки поэта, прочитанные его женой… 27 декабря 1938 года, в наполненный метелью день, Осип Мандельштам умер на нарах в бараке № 11. Его мерзлое тело с биркой на ноге, провалявшееся целую неделю возле лагерного лазарета вместе с телами других «доходяг», было сброшено в бывший крепостной ров уже в новом – 1939 году».

Кстати, по последним архивным изысканиям поэт умер все-таки в магаданских лагерях…

В июне 1940-го Надежде Яковлевне вручили свидетельство о смерти Мандельштама. Согласно этому документу, он скончался в лагере 27 декабря 1938 года от паралича сердца. Существует множество других версий гибели поэта. Кто-то рассказывал, что видел его весной 1940-го в партии заключенных, отправлявшихся на Колыму. На вид ему было лет семьдесят, и производил он впечатление душевнобольного…

Надежда Яковлевна поселилась в Струнине, поселке Московской области, работала ткачихой на фабрике, затем жила в Малоярославце и Калинине. Уже летом 1942-го Анна Ахматова помогла ей перебраться в Ташкент и поселила у себя. Здесь жена поэта окончила университет и получила диплом преподавателя английского языка. В 1956-м она защитила кандидатскую диссертацию. Но только через два года ей разрешили жить в Москве…

«Характер у нее своенравный, – вспоминает ташкентская писательница Зоя Туманова, в детстве учившаяся у Надежды Яковлевны английскому языку. – Ко мне она добрей, чем к мальчишкам, иногда ласково треплет по волосам, а друзей моих всячески шпыняет, словно испытывая на прочность. В отместку они выискивают в книжечке стихов Иннокентия Анненского строчки – «Ну, прямо про Надежду! Слушай»:
Люблю обиду в ней, ее ужасный нос,
И ноги сжатые, и грубый узел кос…»

Увидев у преподавателя толстый фолиант на итальянском, дети спросили: «Надежда Яковлевна, вы и по-итальянски читаете?» «Детки, мы две старые женщины, всю жизнь занимаемся литературой, как же нам не знать итальянского?» – ответила она.

Надежда Яковлевна дожила до того времени, когда стихи Мандельштама уже можно было перенести на бумагу. И стихи, и «Четвертую прозу», и «Разговор о Данте» – все то, что она запомнила наизусть. Мало того – еще успела написать и три книги о муже… Ее воспоминания впервые были напечатаны на русском языке в Нью-Йорке в 1970 году. В 1979-м вдова поэта безвозмездно передала архивы Принстонскому университету (США).

Когда Надежда Яковлевна получала гонорары из-за границы, то многое раздавала, а то просто брала своих приятельниц и вела их в «Березку». Отцу Александру Меню она подарила меховую шапочку, которую в ее кругу называли «Абрам-царевич». Множество знакомых ей женщин ходило в «мандельштамках» – так они сами прозвали коротенькие полушубки из «Березки», подаренные Надечкой. И сама она ходила в такой же шубке…

Из архивных публикаций последних лет известно, что Надежда Яковлевна пыталась устроить свою жизнь в личном плане еще в то время, когда муж находился в заключении, да и после тоже. Не получилось… Однажды она призналась:

«Я хочу говорить правду, только правду, но всю правду не скажу. Последняя правда останется со мной – никому, кроме меня, она не нужна. Думаю, даже на исповеди до этой последней правды не доходит никто».

Мандельштама полностью реабилитировали только в 1987-м. Не обошлось, по российской традиции, и без крайностей – произведения пусть и даровитого, но все-таки не в полную меру раскрывшего свой творческий потенциал автора зачастую ставятся в один ряд с шедеврами Пушкина…

Вдова Осипа Эмильевича не дожила ни до полной реабилитации, ни до возвеличивания погибшего поэта. Перед своим уходом она часто возвращалась к мысли, что Ося зовет и ждет ее. Умерла Надежда Яковлевна в конце декабря 1980 года.

ОЛЬГА ВАКСЕЛЬ

"Я тяжкую память твою берегу..."

Остались пять бессмертных стихотворений с посвящением ей и заметка Ахматовой на полях рукописи - книги: "Кто такая Ольга Ваксель мы не знаем..."

Ольга Ваксель – адресат пяти стихотворений Осипа Мандельштама: «Жизнь упала как зарница...», «Я буду метаться по табору улицы тёмной...», «Я скажу тебе с последней прямотой...», «На мёртвых ресницах Исакий замёрз...», «Возможна ли женщине мёртвой хвала?...»
Ольга Ваксель и сама писала стихи. Правда, Мандельштам не знал об этом - она их ему - да и никому - не показывала. Сохранилось около 150-ти ее стихотворений.
Есть в судьбе этой красивой и незаурядной женщины какая-то загадка, что-то недосказанное и непонятое, какой-то разительный, ошеломляющий контраст между её жизнью - для всех - и её стихами - для себя самой.
Историю знакомства с человеком, сделавшим бессмертным ее имя, Ольга включала в число своих неурядиц. Страницы ее мемуаров, посвященные Мандельштаму, полны горечи и сарказма.

Перед революцией в Царском Селе жила удивительная девочка Ольга Ваксель.
Она еще играла в куклы, но уже писала взрослые, не по возрасту, стихи.
Как оказалось впоследствии, этот царскосельский период в ее жизни был самым счастливым. Дальнейшая ее судьба оказалась мучительной, иногда даже - кромешной. Не помогли ни ее красота (Ахматова говорила, что подобные красавицы появляются раз в столетие), ни ее многочисленные таланты (она не только писала стихи, но рисовала).

И даже играла в кино и театре). В 1932 году, уехав в Осло вместе со своим последним мужем, норвежским дипломатом, она покончила жизнь самоубийством.
Странная судьба, сложный, противоречивый характер... Она сама провоцировала многие свои горести, торопила разрывы. Казалось, несчастье ей более привычно, чем удача и, тем более, благополучие.
И все-таки в этой женщине было нечто такое, что буквально завораживало многих людей. В 1925 году она пережила бурный роман с Осипом Мандельштамом. Как и большинство историй в ее жизни, этот роман тоже не оказался счастливым...

Ольга Ваксель, или Лютик, как называли её родные, познакомилась с Мандельштамом в коктебельском доме Волошина, когда она была ещё двенадцатилетней девочкой, длинноногой, не по годам развитой.

По вечерам она незаметно взбиралась на башню дома, усаживалась в уголке на полу, подобрав под себя ноги, и слушала всё, о чём говорили взрослые. А среди них, как всегда у Волошина, были люди интересные…

Несмотря на разницу в возрасте, Осип и Ольга подружились, и он даже навещал её в Царском Селе, где она училась в заведении закрытого типа с приёмными днями по воскресеньям.

В аллеях царскосельского парка Ольга однажды познакомилась с государем.

После при встречах он узнавал её, спрашивал о школьных успехах, о здоровье мамы.
Во время Октябрьского переворота занятия прекратились. Заведение закрылось, когда Николай Второй и его семья навсегда покинули Царское Село.

Из стихов Ольги Ваксель:

Деревья срублены, разрушены дома,
По улицам ковёр травы зелёный…
Вот бедный городок, где стала я влюблённой,
Где я в себе изверилась сама.

Вот грустный город-сад, где много лет спустя
Ещё увижусь я с тобой, неразлюбившим,
Собою поделюсь я с городом отжившим,
Здесь за руку ведя беспечное дитя.

И, может быть, за этим белым зданьем
Мы встретим призрачную девочку - меня,
Несущуюся по глухим камням
На никогда не бывшие свиданья.

Ольга Александровна Ваксель родилась 18 марта 1903 года в г. Паневежис (Литва). Она принадлежала к старой петербургской интеллигенции, к дворянской семье, в обеих ветвях которой - материнской и отцовской - были люди, причастные к искусству, и все они оставляли ей в наследство свою одарённость: она играла на рояле и скрипке, рисовала, искусно вышивала, снималась в кино, писала стихи.

Я люблю в старых книгах цветы,
тусклый запах увядших листов.
Как они воскрешают черты
милых ликов непрожитых снов...

Дочь Ю.Я. Львовой, высокообразованной и разносторонней женщины, юриста, композитора, пианистки, и А.А. Ваксель, блестящего петербургского кавалергарда, Ольга выросла в атмосфере интеллектуальных интересов и многообразных культурных традиций.

Её предком был знаменитый швед Свен Ваксель, мореход, сподвижник Витуса Беринга, дед с материнской стороны был петрашевцем, дед отца - скрипачём и композитором, автором музыки гимна «Боже, царя храни» (о нём в стихотворении на смерть Ваксель вспоминает Мандельштам: «и прадеда скрипкой гордился твой род»), к предкам Ольги принадлежал и известный архитектор Н.А. Львов, много строивший в Петербурге.
Гимназия в Царском Селе (рисованию и лепке её там обучала Ольга Форш, будущая советская писательница), привилегированный Екатерининский институт благородных девиц - её будущее казалось вполне безоблачным и определённым. Поездки вместе с матерью в Коктебель, дача Максимилиана Волошина, мир поэтов, музыкантов, художников, актёров, полудетская влюблённость…

А когда Ольге исполнилось 14 лет, всё в одночасье рухнуло. Всё - все жизненные ценности, эталоны, ориентиры и авторитеты. Вместо привилегированного института - советская школа. Вместо музыки и стихов - добывание еды и дров. Продавщица в книжном магазине, табельщица на стройке, манекенщица, (тогда говорили - «манекенша») корректор, официантка…
Новая жизнь, новые авторитеты, новые ценности. Надеяться ей можно было только на себя.

Спросили меня вчера:
«Ты счастлива?» - я отвечала,
Что нужно подумать сначала.
(Думаю все вечера.)

Сказали: «Ну, это не то»…
Ответом таким недовольны.
Мне было смешно и больно
Немножко. Но разлито

Волнение тонкое тут,
В груди, не познавшей жизни.
В моей несчастной отчизне
Счастливыми не растут.

Не родись красивой...

Из воспоминаний друзей и знакомых Ольги Ваксель:

«В Лютике не было как будто ничего особенного, а все вместе было удивительно гармонично; ни одна фотография не передает ее очарования» (Евгений Мандельштам, брат поэта).

"Лютик была красива. Светло-каштановые волосы, зачесанные назад, темные глаза... Ни одна из фотографий не передает ее тонкую одухотворенную красоту... Она была необыкновенной, незаурядной женщиной. Чувствовался ум, решительный характер. И в то же время ощущалась какая - то трагичность" (Ирина Чернышева - близкая подруга Ольги)

"Ей нравилась острота жизни. Могла легко увлечься, влюбиться... Влюблялась она без памяти и вначале все было хорошо. А потом тоска, полное разочарование и очень быстрый разрыв. Это была ее натура, с которой она не могла совладать... Браки ее быстро заканчивались. Она уходила и всё оставляла. Её сильный характер оказывал влияние на других. Заставлял как-то подтягиваться, что ли. Лютик делала много глупостей, но всегда чувствовалось, что она выше окружающих на несколько голов...В ней не было ничего такого, что называют мещанством... За модой не гналась никогда, но все в ней казалось модным и полным изящества... "(Елена Тимофеева, тоже одна из близких подруг, та что до конца жизни сохранила память о ней, ее стихи и ученические тетради...)

«Ослепительной красавицей» назвала её Анна Ахматова.
В июне 1921 года Ольга выходит замуж. Счастливый избранник - Арсений Смольевский, преподаватель математики, тоже царскосёл, в которого она был влюблена с детских лет, и которому посвящала свои первые стихи. Но брак оказался неудачным.

Из записок Ольги Ваксель:

«Дня через три, когда окончился ремонт у А. Ф., я переехала к нему. В первый вечер он заявил, что явится ко мне как грозный муж. И, действительно, явился. Я плакала от разочарования и отвращения и с ужасом думала: неужели то же происходит между всеми людьми? Я чувствовала себя такой одинокой в моей маленькой комнатке; А. Ф. благоразумно удалился…»

У нас есть растения и собаки.
А детей не будет… Вот жалко.
Меня пожалеет прохожий всякий,
А больше всех докторша, милая Наталка.

Влажной губкой вытираю пальму,
У печки лежит шоколадная Зорька.
А некого спрятать под пушистую тальму
И не о чем плакать долго и горько.

Для цветов и животных - солнце на свете,
А для взрослых - жёлтые вечерние свечи.
На дворе играют чужие дети…
Их крики доносит порывистый ветер.

«На дворе играют чужие дети»… Ольга очень хотела ребёнка, наивно полагая, что это сблизит её с мужем. Наконец, в ноябре 1923 года у Ольги Ваксель родился сын, которого назвали именем его отца - Арсений.
Но после рождения сына у неё уже не осталось никаких иллюзий: сохранить её брак с А. Смольевским было невозможно.

Как мало слов, и вместе с тем как много,
Как тяжела и радостна тоска…
Прожить и высохнуть, и с лёгкостью листка
Поблекшего скользнуть на пыльную дорогу.

Как мало слов, чтоб передать точнее
Оттенки тонкие, движенье и покой,
Иль вечер описать, хотя бы вот такой:
В молчании когда окно синеет,

Мятущаяся тишь любимых мною комнат,
А мерный звук - стекает с крыш вода…
Те счастье мне вернули навсегда,
Что обо мне не молятся, но помнят.

Муж оказался деспотичным ревнивцем, который держал жену тюремной затворницей: уходя из дому, запирал на ключ. «Султанизм» его проявлялся и в том, что он не только не интересовался духовной жизнью жены, но даже препятствовал её попыткам продолжать образование. После свадьбы Ольга была вынуждена прекратить занятия на всевозможных курсах, которые посещала. Слишком яркая внешность Ольги привлекала внимание окружающих. Муж требовал её постоянного присутствия дома, хотя сам был днями занят в институте.

Припомнилась зима с её спокойной дрёмой,
С жужжаньем ласковым моих весёлых пчёл.
Мне некому сказать, что мужа нету дома,
Что я боюсь одна, чтоб кто-нибудь пришёл.

Оставаясь в доме одна, Ольга занималась хозяйством, проверяла работы, которые писали студенты её мужа. А когда появлялось свободное время - брала свою заветную тетрадку и писала стихи. Это и была её личная жизнь.

Полудня зимнего янтарные лучи,
Как трав степных дрожащие волокна,
В обмерзшие тянулись окна,
И в синей тени вдруг поблекла
Вся жизнь, глядящая в опаловые стекла.
Как взгляды медленны и руки горячи!..

Арсению Федоровичу был чужд ее восторженный и тонкий внутренний мир, он смеялся над ее стихами, долго не хотел иметь ребенка, но Ольга настаивала, надеясь, что ребенок укрепит их союз, сблизит её с мужем, внесёт какой-то смысл в её жизнь. Однако после рождения сына она переносит тяжёлую инфекционную болезнь, последствием которой становятся частые приступы депрессии. Семейный разлад обострялся.

Ты счастлив: твой законен мир,
И жизнь течёт в спокойном русле,
А я - на землю оглянусь ли,
Иль встречусь с новыми людьми?

Всё - огорченья, всё - тревога,
Сквозь терния далёкий путь,
И негде, негде отдохнуть,
И не с кем, не с кем вспомнить Бога…

Всё же вопреки желанию мужа Ольга поступает на вечернее отделение Института Живого Слова в группу Н. Гумилёва, которому она приходилась дальней родственницей. Вечера коллективного творчества, упражнения на развитие художественного вкуса и на подбор рифм очень скоро переросли в гораздо более тесное знакомство Ольги со знаменитым поэтом и даже в индивидуальные занятия у него на дому.

«…Сепаратные занятия с Н. Гумилёвым… нравились мне гораздо больше… Он жил один в нескольких комнатах, в которых только одна имела жилой вид. Всюду царил страшный беспорядок, кухня была полна грязной посудой, к нему только раз в неделю приходила старуха убирать. Не переставая разговаривать и хвататься за книги, чтобы прочесть ту или иную выдержку, мы жарили в печке баранину и пекли яблоки. Потом с большим удовольствием мы это глотали. Гумилёв имел большое влияние на моё творчество, он смеялся над моими робкими стихами и хвалил как раз те, которые я никому не смела показывать. Он говорил, что поэзия требует жертв, что поэтом может называться только тот, кто воплощает в жизнь свои мечты. Они с А. Ф. терпеть не могли друг друга, и когда встречались у нас, говорили колкости…»

Занятия в кружке Гумилёва пришлось бросить.

Я не стану тебя упрекать,
Я сама виновата во всём,
Только в сердце такая тоска
И не мил мне мой светлый дом.

Я не знаю, как, почему
Я убила любовь твою.
Я стою на пороге в тьму,
Где просила себе приют.

Как никто не помог мне жить,
Не помогут мне и уйти.
Я скитаюсь от лжи до лжи
По неведомому пути.

Я не знаю, чего искать,
Я убила любовь твою.
И во мне такая тоска.
И такие птицы поют.

В истории с замужеством ошиблись оба. Ошиблась Ольга, приняв давнюю свою влюблённость в Смольевского за любовь. Ошибся и он, пытаясь удержать Ольгу традиционными методами ревнивых мужей. Масштабы личности, кругозора и интересов были несопоставимы. Долго себя обманывать Ольга не могла. Вести размеренную жизнь домохозяйки при нелюбимом муже, жить так, как живут миллионы других женщин, - ей было не под силу.

Ну, помолчим минуту до прощанья,
Присядем, чинные, на кончике дивана.
Нехорошо прощаться слишком рано,
И длить не надо этого молчанья.

Так будет в памяти разлука горячей,
Так будет трепетней нескорое свиданье,
Так не прерву посланьем ожиданья.
Не приходи, разлюблен, ты - ничей.

Так сохраню засохшие цветы,
Что ты, смеясь, мне положил за платье,
И руки сохранят желанными объятья,
И взоры дальние останутся чисты.

Ольга ушла от мужа и добилась развода, что было нелегко: Смольевский не давал развод, преследовал Ольгу письмами раскаянья, мелко шпионил за нею, устраивал бурные скандалы и в конце концов, нанес последний удар, оставил у себя сына, запретив матери приходить к нему. Только через год, в 24-м, он смирится наконец с неизбежным и оставит её в покое, вернув ребёнка.

Студия «ФЭКС»

Для Ольги начинается борьба за выживание. Чтобы прокормить себя и сына, она устраивается на работу официанткой. Параллельно поступает в производственную студию "ФЭКС" ("Фабрика эксцентрического актера"). Писание критических заметок о кино для газет и съемки в массовках время от времени давали небольшой заработок.

Из воспоминаний Ольги Ваксель:
«Осенью (1924 г.) я поступила в производственную киномастерскую под странным названием «ФЭКС», что означало «Фабрика эксцентрического Актёра». Руководители её были очень молоды, одному было 20 лет, другому 22».
Двадцать (почти) лет было Григорию Козинцеву, а двадцать два года - Леониду Траубергу.

В 1922 году именно они организовали театральную мастерскую «ФЭКС», которая как раз в 1924 году была преобразована в киномастерскую с тем же «странным названием». В 30-е годы Козинцев и Трауберг создали знаменитую кинотрилогию о Максиме («Юность Максима», «Возвращение Максима» и «Выборгская сторона»), за которую они вместе же стали лауреатами Сталинской премии первой степени (1941 год).

Известной киноактрисой Ольга Ваксель при всей своей артистичности так и не стала, по природе своей не умея и не желая ломать себя и менять выражение лица по требованию режиссера, хотя снялась в нескольких фильмах.
Вот что сама она писала об учёбе у Козинцева и Трауберга:
«Всё это нравилось мне, было для меня ново, но мои режиссёры не хотели со мной заниматься, отсылая меня к старикам Ивановскому и Висковскому, говоря, что я слишком для них красива и женственна, чтобы сниматься в комедиях. Это меня огорчало, но, увидев себя на экране, в комедии «Мишки против Юденича», пришла к убеждению, что это действительно так. В конце 1925 года я оставила ФЭКС и перешла сниматься на фабрику «Совкино». Здесь я бывала занята преимущественно в исторических картинах, и была вполне на своём месте. Мне очень шли стильные причёски, я прекрасно двигалась в этих платьях с кринолинами, отлично ездила верхом в амазонках, спускавшихся до земли, но ни разу мне не пришлось сниматься в платочке и босой. Так и значилось в картотеке под моими фотографиями: «типаж - светская красавица». Так и не пришлось мне никогда сниматься в комедиях, о чём я страшно мечтала».
В 1925 году Козинцев и Трауберг выпустили в прокат эксцентрическую киноленту «Мишки против Юденича», в которой снимались ученики киномастерской «ФЭКС», в частности: Сергей Герасимов (впоследствии наш выдающийся киноактёр, кинорежиссёр и педагог), Янина Жеймо (будущая всесоюзная «Золушка») и - и Ольга Ваксель.

Некоторые наиболее яркие ее мгновения можно было отнести к ведомству даже не экрана и сцены, а цирка. Чего стоит фокус с превращением занавески в платье или проезды по центральным улицам Питера на велосипеде!

Из документальной повести Александра Ласкина «Ангел, летящий на велосипеде»:
«…В двадцать третьем году Ольга стала актрисой небольшого театрика.

«Компания наша, - пишет Лютик дальше, - состояла из молодёжи, такой же легкомысленной, как и я… Мы были одними из первых, кто осмелился пуститься в этот дальний путь после ухода белых. Наше путешествие до Читы продолжалось десять дней. Там, усталые от дороги, немытые, голодные, мы дали три спектакля в один вечер. Как это было в действительности, один Бог знает… На прощание нам закатили роскошный ужин; было весело, если бы не мрачная мысль о том, как мы доберёмся обратно. В самый разгар тостов и когда все были очень жизнерадостно настроены, я сняла с себя кружевные штанишки, вылезла на стол и, размахивая ими, как флагом, объявила, что открываю аукцион…»
Лютик морщилась, видя, что участники аукциона колеблются. Хлопала в ладоши, когда голос из зала называл новую сумму…
«Эта игра всем очень понравилась, - писала она с тайной гордостью, - моей выдумке пытались подражать, но неудачно, за свои штанишки я выручила столько, что смогла купить себе пыжиковую шубу…"
Однако больших ролей ей не дают. Её актёрские данные весьма средние. А маленькие роли - не для Ваксель. Она оставляет студию, бросает работу официантки, устраивается кинообозревателем в газету «Ленинградская правда». Но по вечерам, закрывшись в комнате, продолжает писать стихи.

Целый год я смотрела на бедную землю,
Целовала земные уста.
Отчего же внутри неизменно чиста
И словам откровений так радостно внемлю?

Оттого ли, что боль я носила в груди,
Или душу мою охраняли святые?
Только кажется вот - облака золотые
Принесут небывалые прежде дожди.

Треугольник

Вскоре после начала занятий в киномастерской «Фэкс» на пути Ольги Ваксель вновь появился Осип Мандельштам. Вновь - потому что познакомилась она с ним ещё девочкой, на даче у Максимилиана Волошина в Коктебеле.
Осип же Эмильевич был буквально ослеплен Ольгой в 1924 году. Из тринадцати - четырнадцатилетнего угловатого подростка, каким поэт ее запомнил, она превратилась в гармонично-красивую женщину, которая очаровывала поэтичностью и одухотворенностью облика, естественностью и простотой обращения. При этом на ней лежала, по словам многих, знавших ее, печать чего-то трагического.

В Петербурге мы сойдёмся снова.
Словно солнце мы похоронили в нём.
И блаженное, бессмысленное слово
в первый раз произнесём.

Кем она была - одной в ряду многочисленных увлечений, второй после Надежды, или единственной - если не Лаурой или Беатриче, то Миньоной (так назвал Лютика после её трагического самоубийства сам Осип Мандельштам - в одном из пяти посвящённых ей стихотворений)? Об этом вряд ли можно сказать с полной определённостью.

Из воспоминаний Ольги Ваксель:

«Около этого времени (осень 1924 г.) я встретилась с одним поэтом и переводчиком, жившим в доме Макса Волошина в те два лета, когда я там была. Современник Блока и Ахматовой, из группы «акмеистов», женившись на прозаической художнице, он почти перестал писать стихи. Он повел меня к своей жене (они жили на Морской), она мне понравилась, и с ними я проводила свои досуги. Она была очень некрасива, туберкулезного вида, с желтыми прямыми волосами.

Но она была так умна, так жизнерадостна, у нее было столько вкуса, она так хорошо помогала своему мужу, делая всю черновую работу по его переводам!
Мы с ней настолько подружились, я – доверчиво и откровенно, она – как старшая, покровительственно и нежно».

И всё было бы очень мило, если бы между супругами не появилась тень. Осип начал увлекаться Ольгой. Увлечение это оказалось настолько сильным, что Надежда поняла: её отношения с мужем - на грани разрыва.

«Ольга стала ежедневно приходить к нам, всё время жаловалась на мать, отчаянно целовала меня - институтские замашки, думала я, - и из-под моего носа уводила Мандельштама. А он вдруг перестал глядеть на меня, не приближался, не разговаривал ни о чём, кроме текущих дел, сочинял стихи, но мне их не показывал…
Всё это началось почти сразу, Мандельштам был по-настоящему увлечён и ничего вокруг себя не видел. Это было его единственное увлечение за всю нашу совместную жизнь, но я тогда узнала, что такое разрыв…

В Ольге было много прелести, которую даже я, обиженная, не могла не замечать, - девочка, заблудившаяся в страшном, одичалом городе, красивая, беспомощная, беззащитная…»

Из воспоминаний Ольги Ваксель:

« Я, конечно, была всецело на ее стороне, муж ее мне не был нужен ни в какой степени. Я очень уважала его как поэта… Вернее, он был поэтом и в жизни, но большим неудачником. Мне очень жаль было портить отношения с Надюшей, в это время у меня не было ни одной приятельницы, я так пригрелась около этой умной и сердечной женщины, но все же Осипу удалось кое в чем ее опередить: он снова начал писать стихи, тайно, потому что они были посвящены мне».
Вероятно она не оставалась равнодушной к проявлениям чувств поэта, к его строкам, написанным тайно и посвященным ей. Но она не могла брать то, что не принадлежало ей. Она не могла предать женщину, которую считала подругой и которая уже начинала всё видеть, ревновать и страдать...
«Помню, как, провожая меня, он просил меня зайти с ним в «Асторию», где за столиком продиктовал мне их. Они записаны только на обрывках бумаги, да еще – на граммофонную пластинку».
Во второй раз Мандельштам встретился с Ольгой уже совсем в другое время. Воспоминания Ольги Ваксель, касающиеся этой второй встречи, вызвали ярость у вдовы Мандельштама и у близких ей людей. Воспоминания эти до сих пор не опубликованы полностью, без купюр. Надежду Яковлевну можно понять, она была страдающей стороной во всей этой истории, но нельзя не отметить пристрастность и несправедливость её мемуаров. Она тоже была не ангел. В своём дневнике Ольга Ваксель сообщает, что жена Мандельштама была бисексуальна и описывала следующие сцены:
«Иногда я оставалась у них ночевать, причём Осипа отправляли спать в гостиную, а я укладывалась спать с Надюшей в одной постели под пёстрым гарусным одеялом. Она оказалась немножко лесбиянкой и пыталась меня совратить на этот путь. Но я ещё была одинаково холодна как к мужским, так и к женским ласкам. Она ревновала попеременно то меня к нему, то его ко мне».

Взбешённая Надежда, естественно, отрекается от этого и называет дневники Ваксель «дикими эротическими мемуарами»:
«Перед смертью Ольга надиктовала мужу, знавшему русский язык, дикие эротические мемуары. Страничка, посвящённая нашей драме, полна ненависти и ко мне, и к Мандельштаму…
Она обвиняет Мандельштама в лживости, а это неправда. Он действительно обманывал и её и меня в те дни, но иначе в таких положениях и не бывает. Не понимаю я и злобы Ольги по отношению ко мне…
И всё же я никогда не забуду диких недель, когда Мандельштам вдруг перестал замечать меня и, не умея ничего скрывать и лгать, убегал с Ольгой и в то же время умолял всех знакомых не выдавать его и не говорить мне про его увлечение, про встречи с Ольгой и про стихи… Эти разговоры с посторонними людьми были, конечно, и глупостью и свинством, но кто не делает глупостей и свинства в таких ситуациях?..»
Он разве лгал?.. Это неправда! Да, он лгал… Но всё равно это неправда, потому что в его положении лгут все!.. Такова женская логика…
Собственно говоря, Ольга никого и ни в чём не обвиняет. Она лишь сухо констатирует:
«Для того, чтобы говорить мне о своей любви, вернее, о любви ко мне для себя и о необходимости любви к Надюше для неё, он изыскивал всевозможные способы, чтобы увидеть меня лишний раз. Он так запутался в противоречиях, так отчаянно цеплялся за остатки здравого смысла, что было жалко смотреть…»

Жизнь упала, как зарница,
Как в стакан воды - ресница.
Изолгавшись на корню,
Никого я не виню.

Хочешь яблока ночного,
Сбитню свежего, крутого,
хочешь, валенки сниму,
Как пушинку подниму.

Ангел в светлой паутине
В золотой стоит овчине,
Свет фонарного луча -
До высокого плеча.

Разве кошка, встрепенувшись,
Черным зайцем обернувшись,
Вдруг простегивает путь,
Исчезая где-нибудь.

Как дрожала губ малина,
Как поила чаем сына,
Говорила наугад,
Ни к чему и невпопад.

Как нечаянно запнулась,
Изолгалась, улыбнулась -
Так, что вспыхнули черты
Неуклюжей красоты.

Есть за куколем дворцовым
И за кипенем садовым
Заресничная страна,-
Там ты будешь мне жена.

Bыбрав валенки сухие
И тулупы золотые,
Взявшись за руки, вдвоем,
Той же улицей пойдем,

Без оглядки, без помехи
На сияющие вехи -
От зари и до зари
Налитые фонари.

«Изолгавшись на корню / Никого я не виню» – Мандельштам признается, что в своем положении, в запутанных отношениях между ним, его женой и Ольгой виноват он сам. «Вспыхнули черты / Неуклюжей красоты» – можно понять как воспоминание о прежнем неловком смущенном подростке, образ которого вдруг проступил в чертах молодой женщины. Дворцовый куколь, и садовый кипень – возможно, имеются в виду купол Таврического дворца и Таврический сад, по соседству с которыми жила Ольга Ваксель с матерью.
В «заресничной стране» – зазеркалье оказывается возможно то, что никак не выходит в действительности. Только там поэт может быть счастлив с нею - без оглядки и помех:

Выбрав валенки сухие
И тулупы золотые,
Взявшись за руки, вдвоем
Той же улицей пойдем…

Ей же адресовано и стихотворение «На мертвых ресницах Исакий замерз...»: Исакий, архитектурная доминанта района, места, где чаще всего происходили встречи поэта с О.В. – гостиницы «Астория» и «Англетер», Морская улица (ныне Герцена), на которой жили поэт и его жена.

В стихотворении «Я скажу тебе с последней прямотой...» образ Ольги лишь мелькает, переводы четырёх сонетов Петрарки «Сонеты на смерть Лауры» тоже, как считает Н. Мандельштам, связаны с воспоминаниями о ней.

Н. Я. Мандельштам
«Вторая книга»:

«… В дни, когда ко мне ходила плакать Ольга Ваксель, произошёл такой разговор: я сказала, что люблю деньги. Ольга возмутилась - какая пошлость! Она так мило объяснила, что богатые всегда пошляки и бедность ей куда милее, чем богатство, что влюблённый Мандельштам засиял и понял разницу между её благородством и моей пошлостью…»
Да, одна любила деньги, другая - нет, но обе, увы, прозябали в бедности. Только Ольга, расхаживая в нелепой шубе, которую сама звала шинелью, «цвела красотой», а Надя похвастаться этим не могла. А кроме того, именно ей, жене, беспечный Мандельштам не раз говорил, что он и не обещал счастливой жизни. Возможно, он обещал её Ольге.
«Я растерялась, - пишет об этом времени и Надя. - Жизнь повисла на волоске…»

Словом, Надя слегла. У неё поднялась температура, и она незаметно подкладывала мужу под нос градусник, чтобы он испугался за неё. Но он спокойно уходил с Ольгой. Зато приходил отец его, и, застав однажды Ольгу, сказал: «Вот хорошо: если Надя умрёт, у Оси будет Лютик»…

Из воспоминаний Надежды Мандельштам:

«Однажды Осип договорился с Ольгой, что придёт к ней после Госиздата. Ольга потребовала передать трубку мне и сказала: «Вечером мы с Осей зайдём навестить Вас». После этого Осип потребовал чистого белья, переоделся и ушёл. Это и стало окончательным толчком. Я позвонила художнику Владимиру Татлину».

В. Татлин, художник-конструктивист, давно уже ухаживал за Надеждой, причём был весьма настойчив. На этот раз она ответила согласием. Возможно, таким образом хотела вызвать ревность мужа, а, может быть, просто боялась остаться одной.
Надя собрала чемодан, написала, что уходит к другому. Но, что-то забыв, вернулся Мандельштам, увидел чемодан, взбесился и стал звонить Ольге: «Я остаюсь с Надей, больше мы не увидимся, нет, никогда…».

Потом он скажет Наде, что бы сделал, если бы она ушла от него. «Он решил достать пистолет, … пишет она, … и стрельнуть в себя, но не всерьёз, а оттянув кожу на боку… Рана бы выглядела страшно - столько крови! - опасности же никакой - просто порванная кожа… Но я бы, конечно, не выдержала, пожалела самоубийцу и вернулась… Такого идиотизма даже я от него не ждала!..»

Встреча в Англетере

Из воспоминаний Ольги Ваксель:

«Для того, чтобы иногда видаться со мной, Осип снял комнату в «Англетере», но ему не пришлось часто меня там видеть. Вся эта комедия начала мне сильно надоедать. Для того, чтобы выслушивать его стихи и признания, достаточно было и проводов на извозчике с Морской на Таврическую. Я чувствовала себя в дурацком положении, когда он брал с меня клятву ни о чем не говорить Надюше, но я оставила себе возможность говорить о нем с ней в его присутствии. Она называла его «мормоном» и очень одобрительно отнеслась к его фантастическим планам поездки втроем в Париж.
Однажды он сказал мне, что имеет сообщить мне нечто важное, и пригласил меня для того, чтобы никто не мешал, в свой «Англетер». На вопрос, почему этого нельзя делать у них, ответил, что это касается только меня и его. Я заранее могла сказать, что это будет, но мне хотелось покончить с этим раз и навсегда. Он ждал меня в банальнейшем гостиничном номере, с горящим камином и накрытым ужином.

Я недовольным тоном спросила, к чему вся эта комедия, он умолял меня не портить ему праздника видеть меня наедине. Я сказала о своем намерении больше у них не бывать, он пришел в такой ужас, плакал, становился на колени, уговаривал меня пожалеть его, в сотый раз уверял, что он не может без меня жить и т.д. Скоро я ушла и больше у них не бывала. Но через пару дней Осип примчался к нам, повторил все это в моей комнате, к возмущению моей мамаши, знавшей его и Надюшу, которую он приводил к маме с визитом. Мне еле удалось уговорить его уйти и успокоиться. Как они с Надюшей разобрались во всем этом, я не знаю...»

Я буду метаться по табору улицы темной
За веткой черемухи в черной рессорной карете,
За капором снега, за вечным, за мельничным шумом...

Я только запомнил каштановых прядей осечки,
Придымленных горечью, нет - с муравьиной кислинкой,
От них на губах остается янтарная сухость.

В такие минуты и воздух мне кажется карим,
И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой,
И то, что я знаю о яблочной, розовой коже...

Но все же скрипели извозчичьих санок полозья,
B плетенку рогожи глядели колючие звезды,
И били вразрядку копыта по клавишам мерзлым.

И только и свету, что в звездной колючей неправде,
А жизнь проплывет театрального капора пеной;
И некому молвить: "Из табора улицы темной...

Судя по стихам, разрыв произошёл не так давно, ещё свежи и отчётливы приметы любимого лица. Такая пронзительная память - в запахах, прикосновениях - она бывает только в первый миг потери, потом всё притупляется, и слова уже другие для описания нужны. Так вот, первые три строфы - это как раз об этом, когда любое невольное напоминание - мелькнувший силуэт, профиль, знакомый фасон шляпки, да просто определённое место и время - и ты мечешься «по табору улицы тёмной»…

«Встреча брата с Лютиком в 1927 году была последней. Отношения между ними больше не возобновлялись…»

Из стихов Ольги Ваксель:

К губам цветы разлуки прижимая,
И всё-таки могу ещё уйти,
Как раненая упорхнуть голубка,
А ты не выплеснешь недопитого кубка,

Не остановишься в стремительном пути.
«Источник благодати не иссяк», -
Сказал монах, перелистнувши требник…
Служитель церкви для меня - волшебник,
А ты - почти разоблачённый маг.

И боль, что далеко не изжита,
Я претворю в безумье. Сила
Растёт… Я дух не угасила,
Но я изверилась, и вот почти пуста.

«Изменнические» стихи

Стихи, посвящённые Ольге Ваксель, Мандельштам называл «изменническими» и не мог их писать при жене. Ей эти стихи он не читал, зато читал их знакомым. «Ах, последнее стихотворение Осипа Эмильевича просто чудесно!» - Что она могла ответить на это? Эта неопределённая ситуация была невыносимой для всех троих.
«Изменнические стихи» очень пугали Мандельштама. Он выкидывал листки со стихами в ведро рабочего стола. Он знал, что Надежда всегда проверяет эту корзину, и бросал их туда, не осмелившись показать ей сам.

Из воспоминаний Надежды Мандельштам:

«В стихах Ольге Ваксель выдумана «заресничная страна», где она будет ему женой, и мучительное сознание лжи - жизнь «изолгалась на корню». Он не переносил двойной жизни, двойственности, разлада, совмещения несовместимого и всегда чувствовал себя «в ответе»... Печатать «изменнические» стихи при жизни он не хотел: «Мы не трубадуры»... Увидела я их только в Воронеже, хотя знала об их существовании с самого начала, когда он «под великой тайной» надиктовал Ахматовой и отдал на хранение Лившицу. По-моему, сам факт измены значил для него гораздо меньше, чем «изменнические стихи». И вместе с тем он отстаивал своё право на них: «У меня есть только стихи. Оставь их. Забудь про них».
Мне больно, что они есть, но, уважая право Мандельштама на собственный, закрытый от меня мир, я сохранила их наравне с другими. Я предпочла бы, чтобы он хранил их сам, но для этого ему надо было остаться в живых».
«Но история с Ольгой одарила меня новым знанием: страшной слепой власти над человеком любви. Потому что с Ольгой было нечто большее, чем страсть».
Надежда Мандельштам намного пережила своего мужа. Сохранила его стихи, даже «изменнические», посвящённые не ей, и выпустила несколько книг, в которых описала их совместную жизнь и свои размышления.

«Я только подозреваю одно: если бы в тот момент, когда он застал меня с чемоданом, стихи ещё не были бы написаны, он, возможно, дал бы мне уйти к Т. Это один из вопросов, которые я ему не успела задать.
Через много лет он мне сказал, что в жизни он только дважды знал настоящую любовь-страсть - со мной и с Ольгой…
У меня есть ещё один вопрос, на который нет ответа: почему в тот миг Мандельштам выбрал меня, а не Ольгу, которая была несравненно лучше меня? Ведь у меня есть только руки, сказала я ему, а у неё есть всё… У меня есть одно совсем не лестное объяснение, почему выбор пал на меня. Человек свободен, и строит не только свою судьбу, но и себя. Именно строит, а не выбирает. Я не мешала ему строить и быть самим собой».

«Дарю всем мучившим меня прощенье...»

Ухаживал серьезно за Ольгой и брат Осипа Мандельштама, Евгений, даже был с нею помолвлен, ездил на Кавказ, куда она отправилась отдыхать с маленьким сыном, но все закончилось размолвкой и поздними сожалениями о том, что «Лютик от него ускользнула..."
Да она ускользала и упархивала от многих, но так ли уж легка и беспечна была ее жизнь, как на первый взгляд казалось подругам, пусть и ближайшим?

Из воспоминаний Евгения Мандельштама:

«В те годы я был вдовцом. Отсутствие в моей жизни женщины, одиночество давало о себе знать и способствовало моему сближению с Лютиком. Ничего не предрешая, я предложил ей попутешествовать вместе. Хотелось дать ей передышку от жизненных трудностей и лишений. Лютик согласилась, и мы вместе с её сыном пустились в путь. Побывали на Кавказе, в Крыму, на Украине. Впечатлений было много, особенно от плавания по Чёрному морю…
Но отношения наши по-прежнему оставались неясными и напряжёнными. Душевный мир Лютика был скрыт от меня. Случай привёл к тому, что я в этом воочию убедился: в Батуме она под каким-то предлогом оставила меня в гостинице с сыном, а сама ушла на свидание с моим соучеником по Михайловскому училищу, с которым я её познакомил на пароходе. После того, как я застал их на бульваре, я остро почувствовал, насколько мы чужие друг другу люди…Мы вернулись в Ленинград. Я довез её до квартиры, и больше мы с ней никогда не встречались…»

Из воспоминаний Надежды Мандельштам:

«Прошло несколько лет, Ольге всё же удалось съездить на юг, но не с Мандельштамом, а с его братом Евгением. Видно, женщины уже тогда упали в цене,если такая красотка не сразу нашла заместителя…
Потом были другие браки. Помню, был врач, потом моряк, потом скрипач. Браки эти быстро кончались. Она уходила и всё оставляла…»
«После этой поездки Ольга ещё раз, уже в последний, пришла к нам. Она плакала, упрекала Осю и звала с собой. Всё это происходило в моём присутствии. Мандельштам молча слушал Ольгу, затем вежливо и холодно сказал: «Моё место с Надей».

Из стихов Ольги Ваксель:

Я плакала от радости живой,
Благословляя правды возвращенье;
Дарю всем, мучившим меня, прощенье
За этот день. Когда-то, синевой
Обманута, я в бездну полетела,
И дно приветствовало мой отважный лёт…

«Я недолго жила на земле...»

Из воспоминаний подруги:

« Помню, я встретила Лютика на Невском. Она была в модном платье – тогда были в моде длинные воротнички. Я заметила вскользь, что такие воротнички через год, наверное, выйдут из моды. «А я только до тридцати лет доживу, - сказала Лютик. – Больше жить не буду».
Тридцать лет Ольге должно было бы исполниться в марте 1933 года. А в 1932 году Ольга Ваксель опять вышла замуж. В который уже раз? В последний.
Какое-то время она служила во вновь открывшейся гостинице «Астория», где от персонала требовалось знание иностранных языков и строгих правил этикета, а также привлекательная внешность. Там на вечеринке она познакомилась с норвежским дипломатом, бывшим вице-консулом в Ленинграде. Его звали Христиан-Иергенс Винстендаль. Он был высокого роста, красив, хорошо знал русский язык. Он с первого взгляда влюбился в Ольгу и сделал ей предложение.

Из воспоминаний Евгения Мандельштама:

«В 1932 году её муж-норвежец увез её в Осло к богатым родителям. Сына Лютик оставила у матери в Ленинграде. Под Осло Лютика ждала вилла, специально для неё выстроенная. Ей ни в чём не было отказа…»
Незадолго до отъезда Ольга сфотографировалась и, взяв в руки своё размытое, нечёткое изображение, произнесла: «Это снимок с того света».

Ещё в Ленинграде, однажды она показала на компанию за соседним столиком и так представила будущему супругу этих людей:
- Каждый из них был моим любовником.

***
Я не сказала, что люблю,
И не подумала об этом,
Но вот каким-то тёплым светом
Ты переполнил жизнь мою.

Опять могу писать стихи,
Не помня ни о чьих объятьях;
Заботиться о новых платьях
И покупать себе духи.

И вот, опять помолодев,
И лет пяток на время скинув,
Я с птичьей гордостью в воде
Свою оглядываю спину.

И с тусклой лживостью зеркал
Лицо как будто примирила.
Всё оттого, что ты ласкал
Меня, нерадостный, но милый.

Не любимый, просто «милый», наверное, потому и «нерадостный»…
Норвежская родня с сердечностью приняла новую родственницу, муж относился к ней с любовью и восхищением, - казалось бы, жизнь наконец вошла в иное, счастливое русло. Но несмотря на благополучие и покой, Ольгой вновь овладел приступ тягчайшей меланхолии, на который наслоились мучительные ностальгические настроения. Как видно по одному из последних стихотворений, написанных ею в октябре 1932 года, всё - язык, который она ежедневно слышала, природа, которую видела вокруг себя, и даже близкий человек - стали ощущаться как чужие и непоправимо враждебные:

Я разучилась радоваться вам,
Поля огромные, синеющие дали,
Прислушиваясь к чуждым мне словам,
Переполняясь горестной печали.

Уже слепая к вечной красоте,
Я проклинаю выжженное небо,
Терзающее маленьких детей,
Просящих жалобно на корку хлеба.

И этот мир - мне страшная тюрьма,
За то, что я испепелённым сердцем,
Когда и как, не ведая сама,
Пошла за ненавистным иноверцем.

Прожив там всего три недели, Ольга Ваксель ушла из жизни: найдя в ящике стола у мужа револьвер, 26 октября 1932 года она застрелилась.

В 1928 году Анатолий Мариенгоф, близкий друг Есенина, написал роман под названием «Циники». Главную героиню там, по странному совпадению, тоже зовут Ольга.

Анатолий Мариенгоф, роман «Циники» (1928 год):

У телефона.
- Добpый вечеp, Владимиp.

Добpый вечеp, Ольга.
- Пpостите, что побеспокоила. Hо у меня важная новость.

Слушаю.
- Я чеpез пять минут стpеляюсь.

Из чёpного уха тpубки выплёскиваются весёлые хpипы.

Что за глупые шутки, Ольга!

Мои пальцы сжимают костяное гоpло хохочущего аппаpата:

Пеpестаньте смеяться, Ольга!
- Hе могу же я плакать, если мне весело. Пpощайте,

Владимиp.

Ольга!..
Пpощайте…

Была самая обычная среда, 26 октября 1932 года. Наутро, после ночи любви, проводив мужа, Ольга достала из его стола револьвер и выстрелила себе в рот…
Когда на выстрел вбежали в комнату, она была уже мертва. Странно, ее тонкие прелестные черты почти не исказила смерть... Просто они стали еще тоньше, но теперь в них как бы сквозила безмятежность... Может быть, в Смерти она, наконец, нашла то, что искала? Обезумевший от горя муж позже найдет в ящике своего кабинетного стола листочек с такими стихами:

Я расплатилась щедро, до конца
За радость наших встреч, за нежность ваших взоров,
За прелесть ваших уст и за проклятый город,
За розы постаревшего лица.

Теперь вы выпьете всю горечь слез моих,
В ночах бессонных медленно пролитых...
Вы прочитаете мой длинный-длинный свиток
Вы передумаете каждый, каждый стих.

Но слишком тесен рай, в котором я живу,
Но слишком сладок яд, которым я питаюсь.
Так, с каждым днем себя перерастаю.
Я вижу чудеса во сне и наяву,

Но недоступно то, что я люблю, сейчас,
И лишь одно соблазн: уснуть и не проснуться,
Всё ясно и легко - сужу, не горячась,
Все ясно и легко: уйти, чтоб не вернуться...

Выстрел был так рассчитан, что разнесло только шею с правой стороны. Лицо же сохранило красоту. А на губах, о которых слагал стихи поэт, застыла полуулыбка. Ей было только 29 лет.

Мне-то что! Мне не больно, не страшно -
Я недолго жила на земле.
Для меня, словно год, день вчерашний -
Угольком в сероватой золе.

А другим каково, бесприютным,
Одиноким, потерянным, да!
Не прельщусь театрально-лоскутным,
Эфемерным, пустым, никогда.

Что мне тяжесть? Холодные цепи.
Я несу их с трудом, чуть дыша,
Но оков, что стократ нелепей,
Хоть и легче, не примет душа…

За других, за таких же незрячих,
Помолилась бы - слов не найти…
И в стремленьях навеки горячих
Подошла бы к началу пути.

Одна из самых трагических судеб была уготована советской властью такому великому поэту, как О. Мандельштам. Биография его сложилась так во многом из-за непримиримого характера Осипа Эмильевича. Он не мог терпеть неправду и не хотел склоняться перед сильными мира сего. Поэтому иначе в те годы и не могла сложиться его судьба, что осознавал и сам Мандельштам. Биография его, как и творчество великого поэта, многому нас учит...

Будуший поэт родился в Варшаве 3 января 1891 г. Детство и юность провел в Петербурге Осип Мандельштам. Автобиография его, к сожалению, не была написана им. Однако воспоминания его легли в основу книги "Шум времени". Ее можно считать во многом автобиографичной. Отметим, что воспоминания Мандельштама о детстве и юности строги и сдержанны - он избегал себя раскрывать, не любил комментировать как свои стихи, так и свою жизнь. Осип Эмильевич был рано созревшим поэтом, вернее, прозревшим. Строгость и серьезность отличают его художественную манеру.

Мы считаем, что следует подробно рассмотреть жизнь и творчество такого поэта, как Мандельштам. Краткая биография в отношении этого человека вряд ли уместна. Личность Осипа Эмильевича очень интересна, а творчество его заслуживает самого внимательного изучения. Как показало время, одним из величайших русских поэтов 20 века был Мандельштам. Краткая биография, представленная в школьных учебниках, явно недостаточна для глубокого осмысления его жизни и творчества.

Происхождение будущего поэта

Скорее в мрачные тона окрашено то немногое, что можно обнаружить в воспоминаниях Мандельштама о его детстве и окружавшей его атмосфере. По словам поэта, семья его была "трудная и запутанная". В слове, в речи проявлялось это с особенной силой. Так, по крайней мере, считал сам Мандельштам. Своеобразной была семьи. Отметим, что еврейский род Мандельштамов был старинным. Еще с 8 века, со времен иудейского просвещения, он подарил миру известных врачей, физиков, раввинов, историков литературы и переводчиков Библии.

Мандельштам Эмилий Вениаминович, отец Осипа, являлся коммерсантом и самоучкой. Он был напрочь лишен чувства языка. Мандельштам в своей книге "Шум времени" отмечал, что у него абсолютно не было языка, было лишь "безъязычие" и "косноязычие". Иной являлась речь Флоры Осиповны, матери будущего поэта и учительницы музыки. Мандельштам отмечал, что словарь ее был "сжат" и "беден", обороты однообразны, однако это была звонкая и ясная, "великая русская речь". Именно от матери Осип унаследовал, вместе с музыкальностью и предрасположенностью к заболеваниям сердца, точность речи, обостренное чувство родного языка.

Обучение в Тенишевском коммерческом училище

Мандельштам в период с 1900 по 1907 год обучался в Тенишевском коммерческом училище. Оно считалось одним из лучших среди частных учебных заведений нашей страны. В свое время в нем учились В. Жирмунский, В. Набоков. Атмосфера, которая царила здесь, была интеллигентско-аскетической. В этом учебном заведении культивировались идеалы гражданского долга и политической свободы. В 1905-1907-е годы первой русской революции не мог не впасть в политический радикализм и Мандельштам. Биография его вообще тесно связана с событиями эпохи. Катастрофа войны с Японией и революционное время вдохновили его на создание первых стиховторных опытов, которые можно считать ученическими. Мандельштам воспринял происходящее как бодрую вселенскую метаморфозу, обновляющую стихию.

Поездки за границу

Диплом училища он получил 15 мая 1907 г. После этого поэт попытался вступить в боевую организацию эсеров в Финляндии, однако по малолетству не был принят туда. Родители, обеспокоенные будущим своего сына, поспешили отправить его от греха подальше на обучение за границу, куда Мандельштам ездил три раза. Первый раз он жил в Париже с октября 1907 года по лето 1908. Затем будущий поэт отправился в Германию, где в Гейдельбергском университете изучал романскую филологию (с осени 1909 года по весну 1910-го). С 21 июля 1910 года до середины октября он проживал в Целендорфе, пригороде Берлина. Вплоть до самых последних произведений в стихотворениях Мандельштама звучит эхо его знакомства с Западной Европой.

Встреча с А. Ахматовой и Н. Гумилевым, создание акмеизма

Встреча с Анной Ахматовой и Николаем Гумилевым определила становление Осипа Эмильевича как поэта. Гумилев в 1911 году возвратился из абиссинской экспедиции в Петербург. Вскоре они втроем стали часто видеться на литературных вечерах. Через много лет после трагического события - расстрела Гумилева в 1921 году - Осип Эмильевич писал Ахматовой, что только Николаю Гумилеву удалось понять его стихи, и что он и поныне с ним разговаривает, ведет диалоги. О том, как Мандельштам относился к Ахматовой, свидетельствует его фраза: "Я - современник Ахматовой". Только Осип Мандельштам (фото его с Анной Андреевной представлено выше) мог публично заявить такое во время сталинского режима, когда Ахматова была опальной поэтессой.

Все трое (Мандельштам, Ахматова и Гумилев) стали создателями акмеизма и виднейшими представителями этого нового течения в литературе. Биографы отмечают, что между ними вначале возникали трения, поскольку Мандельштам был вспыльчив, Гумилев деспотичен, а Ахматова своенравна.

Первый сборник стихов

В 1913 году создал свой первый сборник стихов Мандельштам. Биография и творчество его к этому времени уже были отмечены многими важными событиями, а жизненного опыта уже тогда было более чем достаточно. Поэт издал этот сборник за свой счет. Сначала он хотел назвать свою книгу "Раковина", однако затем выбрал другое название - "Камень", которое было вполне в духе акмеизма. Его представители хотели словно открыть мир заново, дать всему мужественное и ясное имя, лишенное туманного и элегического флера, как, например, у символистов. Камень - основательный и прочный природный материал, вечный в руках мастера. У Осипа Эмильевича он является первичным строительным материалом духовной культуры, а не только материальной.

Осип Мандельштам еще в 1911 году принял христианство, совершив "переход в европейскую культуру". И хотя он был крещен в (в Выборге 14 мая), стихи первого его сборника запечатлели увлеченность католической темой. Мандельштама пленил в римо-католичестве пафос всемирной организующей идеи. Под властью Рима единство христианского мира Запада рождается из хора народов, несхожих между собой. Так же "твердыня" собора складывается из камней, их "недоброй тяжести" и "стихийного лабиринта".

Отношение к революции

В период с 1911 по 1917 год в Петербургском университете, на романо-германском отделении, учился Мандельштам. Биография его именно в это время была отмечена появлением первого сборника. Сложным было его отношение к начавшейся в 1917 году революции. Скандалом и неудачей заканчивались любые попытки Осипа Эмильевича найти себе место в новой России.

Сборник Tristia

Стихи периода революции и войны у Мандельштама составляют новый сборник Tristia. Эта "книга скорбей" была издана впервые в 1922 году без участия автора, а затем, в 1923 году, под названием "Вторая книга" переиздана в Москве. Ее цементирует тема времени, потока истории, который устремлен к ее гибели. Вплоть до последних дней эта тема будет сквозной в творчестве поэта. Данный сборник отмечен новым качеством лирического героя Мандельштама. Для него не существует уже личного, непричастного к общему потоку времени. Голос лирического героя может быть слышен только как отзвук гула эпохи. То, что происходит в большой истории, воспринимается им как крушение и строительство "храма" собственной личности.

Сборник Tristia отразил и значительное изменение стиля поэта. Образная фактура движется все больше в сторону зашифрованных, "темных" значений, смыслового сдвига, иррациональных языковых ходов.

Скитания по России

Осип Мандельштам в начале 1920-х гг. скитался в основном по южной части России. Он посетил Киев, где познакомился со своей будущей женой Н. Я. Хазиной (на фото выше), провел некоторое время у Волошина в Коктебеле, затем отправился в Феодосию, где врангелевская контрразведка арестовала его по подозрению в шпионаже. Затем, после освобождения, отправился в Батуми его была отмечена новым арестом - теперь уже со стороны береговой охраны меньшевиков. Осипа Эмильевича из тюрьмы вызволили Т. Табидзе и Н. Мицишвили, грузинские поэты. В конце концов, до крайности изможденный, вернулся в Петроград Осип Мандельштам. Биография его продолжается тем, что он жил некоторое время в Доме искусств, затем снова отправился на юг, после чего поселился в Москве.

Однако к середине 1920-х годов не осталось и следа от былого равновесия надежд и тревог в осмыслении происходящего. Следствием этого становится изменившаяся поэтика Мандельштама. "Темнота" теперь все чаще перевешивает в ней ясность. В 1925 году происходит непродолжительный творческий всплеск, который был связан с увлечением Ольгой Ваксель. После этого поэт замолкает на долгие 5 лет.

Для Мандельштама 2-я половина 1920-х годов - период кризиса. В это время поэт молчал, не публиковал новых стихов. Ни одного произведения Мандельштама не появилось за 5 лет.

Обращение к прозе

В 1929 году Мандельштам решил обратиться к прозе. Он написал книгу "Четвертая проза". По объему она невелика, однако в ней в полной мере выплеснулось презрение Мандельштама к писателям-конъюнктурщикам, которые были членами МАССОЛИТа. Долгое время в душе поэта копилась эта боль. В "Четвертой прозе" выразился характер Мандельштама - неуживчивый, взрывной, импульсивный. Очень легко Осип Эмильевич наживал себе неприятелей, он не таил своих суждений и оценок. Благодаря этому Мандельштам всегда, почти все послереволюционные годы, был вынужден существовать в экстремальных условиях. В ожидании неминуемой смерти он находился в 1930-е годы. Почитателей таланта Мандельштама, его друзей оказалось не очень много, но они все-таки были.

Быт

Отношение к быту во многом раскрывает образ такого человека, как Осип Мандельштам. Биография, интересные факты о нем, творчество поэта связаны с его особым к нему отношением. Осип Эмильевич не был приспособлен к оседлой жизни, к быту. Для него понятие дома-крепости, которое было очень важным, например, для М. Булгакова, не имело никакого значения. Весь мир являлся домом для него, и одновременно Мандельштам был бездомным в этом мире.

Вспоминая об Осипе Эмильевиче начала 1920-х годов, когда он получил комнату в Доме Искусств Петрограда (как и многие другие писатели и поэты), К. И. Чуковский отмечал, что в ней не было ничего, что принадлежало бы Мандельштаму, кроме папирос. Когда поэт наконец получил квартиру (в 1933 году), Б. Пастернак, побывавший в гостях у него, сказал уходя, что теперь можно писать стихи - квартира есть. Осип Эмильевич пришел от этого в ярость. О. Э. Мандельштам, биография которого отмечена многими эпизодами непримиримости, проклял свою квартиру и даже предложил ее вернуть тем, кому она, видимо, была предназначена: изобразителям, честным предателям. Это был ужас от осознания платы, которая требовалась за нее.

Работа в "Московском комсомольце"

Вам интересно, чем продолжился жизненный путь такого поэта, как Мандельштам? Биография по датам плавно подошла к 1930-м годам в его жизни и творчестве. Н. Бухарин, покровитель Осипа Эмильевича во властных кругах, устроил его на рубеже 1920-30-х годов в газету "Московский комсомолец" корректором. Это дало поэту и его жене хотя бы минимальные средства к существованию. Но Мандельштам отказался принять "правила игры" советских писателей, которые обслуживали режим. Его крайняя порывистость и эмоциональность сильно осложнили отношения Мандельштама с коллегами по цеху. Он оказался в центре скандала - поэта обвинили в переводческом плагиате. Для того чтобы уберечь Осипа Эмильевича от последствий этого скандала, в 1930 году Бухарин организовал для поэта поездку в Армению, которая произвела на него большое впечатление, а также отразилась в его творчестве. В новых стихах уже явственнее слышится безысходный страх и последнее мужественное отчаяние. Если Мандельштам в прозе пытался уйти от нависшей над ним грозы, то сейчас он окончательно принял свою долю.

Осознание трагизма своей судьбы

Осознание трагизма собственной судьбы, сделанного им выбора, вероятно, укрепили Мандельштама, придали величественный, трагический пафос его новым произведениям. Он заключается в противостоянии личности свободного поэта "веку-зверю". Мандельштам не чувствует себя жалкой жертвой, ничтожным человеком перед ним. Он ощущает себя равным ему. В стихотворении 1931 года "За гремучую доблесть грядущих веков", которое называли в домашнем кругу "Волком", Мандельштам предсказал и грядущую ссылку в Сибирь, и собственную смерть, и поэтическое бессмертие. Многое этот поэт понял раньше, чем другие.

Злополучное стихотворение о Сталине

Яковлевна, вдова Осипа Эмильевича, оставила о своем муже две книги воспоминаний, в которых рассказывается о жертвенном подвиге этого поэта. Искренность Мандельштама часто граничила с самоубийством. Например, в ноябре 1933 г. он написал о Сталине резко сатирическое стихотворение, которое читал многим своим знакомым, включая и Б. Пастернака. Борис Леонидович был встревожен судьбой поэта и заявил, что стихотворение его - не литературный факт, а не что иное, как "акт самоубийства", одобрить который он никак не может. Пастернак посоветовал ему не читать больше это произведение. Однако молчать не мог Мандельштам. Биография, интересные факты из которой мы только что привели, с этого момента становится поистине трагической.

Приговор Мандельштаму, как это ни удивительно, вынесен был достаточно мягкий. В то время люди гибли и за гораздо менее существенные "провинности". Сталинская резолюция гласила всего лишь: "Изолировать, но сохранить". Мандельштама отправили в ссылку в северный поселок Чердынь. Здесь Осип Эмильевич, мучаясь от душевного расстройства, хотел даже покончить с собой. Друзья снова помогли. Уже терявший влияние Н. Бухарин в последний раз написал товарищу Сталину, что поэты всегда правы, что на их стороне история. После этого Осипа Эмильевича перевели в Воронеж, в менее суровые условия.

Конечно, его судьба была предрешена. Однако в 1933 году сурово наказать его означало афишировать стихотворение о Сталине и таким образом как будто сводить личные счеты с поэтом. А это было бы, конечно, недостойно Сталина, "отца народов". Иосиф Виссарионович умел ждать. Он понимал, что всему свое время. В данном случае он ожидал большого террора 1937 г., в котором Мандельштаму было суждено вместе с сотнями тысяч других людей безвестно сгинуть.

Годы жизни в Воронеже

Воронеж приютил Осипа Эмильевича, но приютил его враждебно. Однако не переставал сражаться с отчаянием, неуклонно подступавшим к нему, Осип Эмильевич Мандельштам. Биография его этих лет отмечена многими трудностями. У него не было средств к существованию, встречаться с ним избегали, была неясной дальнейшая его судьба. Мандельштам всем своим существом ощущал, как его настигает "век-зверь". А навестившая его в ссылке Ахматова свидетельствовала, что в его комнате попеременно "дежурят страх и муза". Неостановимо шли стихи, они требовали выхода. Мемуаристы свидетельствуют о том, что Мандельштам однажды кинулся к телефону-автомату и стал читать следователю, к которому был в то время прикреплен, свои новые произведения. Он сказал, что больше читать некому. Оголены были нервы поэта, в стихах он выплескивал свою боль.

Воронеже с 1935 по 1937 год были созданы три "Воронежские тетради". Долгое время произведения этого цикла не были опубликованы. Политическими их нельзя было назвать, однако как вызов воспринимались даже "нейтральные" стихи, поскольку они представляли собой Поэзию, неостановимую и неподконтрольную. А для власти не менее опасную, поскольку она, по словам И. Бродского, "колеблет весь жизненный уклад", а не только политическую систему.

Возвращение в столицу

Ощущением близкой гибели проникнуты многие стихи этого периода, как и в целом произведения Мандельштама 1930-х годов. Срок воронежской ссылки истек в мае 1937 г. Еще год Осип Эмильевич провел в окрестностях Москвы. Он хотел добиться разрешения остаться в столице. Однако редакторы журналов категорически отказывались не только публиковать его стихи, но и разговаривать с ним. Поэт нищенствовал. Ему помогали в это время друзья и знакомые: Б. Пастернак, В. Шкловский, В. Катаев, хотя самим им приходилось нелегко. Анна Ахматова писала впоследствии о 1938 годе, что это было "апокалиптическое" время.

Арест, ссылка и смерть

Нам осталось рассказать совсем немного о таком поэте, как Осип Мандельштам. Краткая биография его отмечена новым арестом, состоявшимся 2 мая 1938 года. Он был приговорен к пяти годам каторжных работ. Поэта отправили на Дальний Восток. Он уже не вернулся оттуда. 27 декабря 1938 года под Владивостоком, в лагере Вторая Речка, поэта настигла смерть.

Надеемся, вам захотелось продолжить знакомство с таким великим поэтом, как Мандельштам. Биография, фото, творческий путь - все это дает некоторое представление о нем. Однако лишь обратившись к произведениям Мандельштама, можно понять этого человека, ощутить силу его личности.

Осип Эмильевич Мандельштам (1891-1938) впервые выступил в печати в 1908 году. Мандельштам входил в число основателей , но занимал в акмеизме особое место. Большинство стихов дореволюционного периода вошло в сборник (первое издание - 1913 год, второе, расширенное - 1916). Ранний Мандельштам (до 1912 года) тяготеет к темам и образам .

Акмеистические тенденции наиболее отчетливо проявились в его стихах о мировой культуре и архитектуре прошлого ( , и другие). Мандельштам проявил себя как мастер воссоздания исторического колорита эпохи ( , и другие). В годы первой мировой войны поэт пишет антивоенные стихи ( , 1916).

В стихах, написанных в годы революции и гражданской войны, отразилась трудность художественного осмысления поэтом новой действительности. Несмотря на идейные колебания, Мандельштам искал пути творческого участия в новой жизни. Об этом свидетельствуют его стихи 20-х годов.

Новые черты поэзии Мандельштама выявляются в его лирике 30-х годов: тяготение к широким обобщениям, к образам, воплощающим силы «чернозема» (цикл «Стихи 1930-1937 гг.»). Значительное место в творчестве Мандельштама занимают статьи о поэзии. Наиболее полно изложение эстетических взглядов поэта помещено в трактате «Разговор о Данте» (1933).

Биография из Википедии

Осип Мандельштам родился 3 января (15 января по новому стилю) 1891 года в Варшаве. Отец, Эмилий Вениаминович (Эмиль, Хаскл, Хацкель Бениаминович) Мандельштам (1856-1938), был мастером перчаточного дела, состоял в купцах первой гильдии, что давало ему право жить вне черты оседлости, несмотря на еврейское происхождение. Мать, Флора Осиповна Вербловская (1866-1916), была музыкантом.

В 1897 году семья Мандельштамов переехала в Петербург. Осип получил образование в Тенишевском училище (с 1900 по 1907 годы), российской кузнице «культурных кадров» начала ХХ века.

В 1908-1910 годы Мандельштам учится в Сорбонне и в Гейдельбергском университете. В Сорбонне посещает лекции А. Бергсона и Ж. Бедье в College de France. Знакомится с Николаем Гумилёвым, увлечён французской поэзией: старофранцузским эпосом, Франсуа Вийоном, Бодлером и Верленом.

В промежутках между зарубежными поездками бывает в Петербурге, где посещает лекции по стихосложению на «башне» у Вячеслава Иванова.

К 1911 году семья начала разоряться и обучение в Европе сделалось невозможным.

Для того, чтобы обойти квоту на иудеев при поступлении в Петербургский университет, Мандельштам крестится у методистского пастора. 10 сентября того же 1911 года он зачислен на романо-германское отделение историко-филологического факультета Петербургского университета, где обучается с перерывами до 1917 года. Учится безалаберно, курса так и не кончает.

В 1911 году знакомится с Анной Ахматовой, бывает в гостях у четы Гумилёвых.

Первая публикация - журнал «Аполлон», 1910 г., № 9. Печатался также в журналах «Гиперборей», «Новый Сатирикон» и др.

В 1912 году знакомится с А. Блоком. В конце того же года входит в группу акмеистов, регулярно посещает заседания Цеха поэтов.

Дружбу с акмеистами (Анной Ахматовой и Николаем Гумилёвым) считал одной из главных удач своей жизни.

Поэтические поиски этого периода отразила дебютная книга стихов «Камень» (три издания: 1913, 1916 и 1922, содержание менялось). Находится в центре поэтической жизни, регулярно публично читает стихи, бывает в «Бродячей собаке», знакомится с футуризмом, сближается с Бенедиктом Лившицем.

В 1915 году знакомится с Анастасией и Мариной Цветаевыми. В 1916 году в жизнь О. Э. Мандельштама входит Марина Цветаева.

После Октябрьской революции работает в газетах, в Наркомпросе, ездит по стране, публикуется в газетах же, выступает со стихами, обретает успех. В 1919 году в Киеве знакомится с будущей женой, Надеждой Яковлевной Хазиной.

Стихи времени Первой мировой войны и революции (1916-1920) составили вторую книгу «Tristia» («Скорбные элегии», заглавие восходит к Овидию), вышедшую в 1922 году в Берлине. В 1922 же году регистрирует брак с Надеждой Яковлевной Хазиной.

В 1923 выходит «Вторая книга» и с общим посвящением «Н. Х.» - жене.

В гражданскую войну скитается с женой по России, Украине, Грузии; бывал арестован.

С мая 1925 по октябрь 1930 годов наступает пауза в поэтическом творчестве. В это время пишется проза, к созданному в 1923 «Шуму времени» (в названии обыгрывается блоковская метафора «музыка времени») прибавляется варьирующая гоголевские мотивы повесть «Египетская марка» (1927).

На жизнь зарабатывает стихотворными переводами.

В 1928 году печатается последний прижизненный поэтический сборник «Стихотворения», а также книга его избранных статей «О поэзии».

В 1930 году заканчивает работу над «Четвёртой прозой». Н. Бухарин хлопочет о командировке Мандельштама в Армению. После путешествия на Кавказ (Армения, Сухум, Тифлис) Осип Мандельштам возвращается к написанию стихов.

Поэтический дар Мандельштама достигает расцвета, однако он почти нигде не печатается. Заступничество Б. Пастернака и Н. Бухарина дарит поэту небольшие житейские передышки.

Самостоятельно изучает итальянский язык, читает в подлиннике «Божественную комедию». Программное поэтологическое эссе «Разговор о Данте» пишется в 1933 году. Мандельштам обсуждает его с А. Белым.

В «Литературной газете», «Правде», «Звезде» выходят разгромные статьи в связи с публикацией мандельштамовского «Путешествия в Армению» («Звезда», 1933, № 5).

В ноябре 1933 года Осип Мандельштам пишет антисталинскую эпиграмму , которую читает полутора десяткам человек.

Б. Пастернак этот поступок называл самоубийством.

Кто-то из слушателей доносит на Мандельштама. Следствие по делу вел Н. Х. Шиваров.

В ночь с 13 на 14 мая 1934 года Мандельштама арестовывают и отправляют в ссылку в Чердынь (Пермский край). Осипа Мандельштама сопровождает жена, Надежда Яковлевна.

В Чердыни О. Э. Мандельштам совершает попытку самоубийства (выбрасывается из окна). Надежда Яковлевна Мандельштам пишет во все советские инстанции и ко всем знакомым. При содействии Николая Бухарина Мандельштаму разрешают самостоятельно выбрать место для поселения. Мандельштамы выбирают Воронеж.

Живут в нищете, изредка им помогают деньгами немногие неотступившиеся друзья. Время от времени О. Э. Мандельштам подрабатывает в местной газете, в театре. В гостях у них бывают близкие люди, мать Надежды Яковлевны, артист В. Н. Яхонтов, Анна Ахматова.

Воронежский цикл стихотворений Мандельштама (т. н. «Воронежские тетради») считается вершиной его поэтического творчества.

В заявлении секретаря Союза писателей СССР В. Ставского 1938 года на имя наркома внутренних дел Н. И. Ежова предлагалось «решить вопрос о Мандельштаме», его стихи названы «похабными и клеветническими». Иосиф Прут и Валентин Катаев были названы в письме как «выступавшие остро» в защиту Осипа Мандельштама.

Вскоре Мандельштама арестовали вторично и отправили по этапу в лагерь на Дальний Восток.

Осип Мандельштам скончался 27 декабря 1938 года от тифа в пересыльном лагере Владперпункт (Владивосток). Реабилитирован посмертно: по делу 1938 года - в 1956, по делу 1934 года - в 1987. Местонахождение могилы поэта до сих пор неизвестно.

Осип Эмильевич Мандельштам (1891 -1938) родился в Варшаве. Его отец вырос в семье ортодоксальных евреев. Эмилий Вениаминович юношей убежал в Берлин и самостоятельно приобщался к европейской культуре, но никогда не смог говорить по-русски или по-немецки чисто.

Мать Мандельштама, уроженка Вильно, происходила из интеллигентной семьи. Она привила троим сыновьям, из которых Осип был старшим, любовь к музыке (сама играла на фортепиано) и к русской литературе.

Детство Мандельштама прошло в Павловске, с шести лет он жил в Петербурге. В 9 лет Осип поступил в Тенишевское училище, которое славилось воспитанием мыслящей молодёжи. Здесь он полюбил русскую словесность и начал писать стихи.

Родителям не понравилось увлечение юноши политикой, поэтому в 1907 г. они отправили сына в Сорбонну, где Мандельштам изучал творчество французских поэтов разных эпох. Он познакомился с Гумилёвым, продолжал писательские опыты. После Сорбонны Мандельштам изучал философию и филологию в Гейдельбергском университете.

С 1909 г. Мандельштам входит в литературный круг Петербурга. Он бывает на собраниях в «башне» Вячеслава Иванова и знакомится с Ахматовой .

Начало творчества

Дебют Мандельштама состоялся в 1910 г. Первые 5 стихотворений поэта были напечатаны в журнале «Аполлон». Мандельштам становится членом «Цеха поэтов», читает стихи в «Бродячей собаке».

Из-за обнищания семьи Мандельштам не может продолжать обучение за границей, поэтому в 1911 г. он поступает на романо-германское отделение историко-философского факультета в Петербурге. Для этого юноше пришлось креститься. Вопрос религиозности и веры Мандельштама очень сложен. И иудаизм, и христианство влияли на его прозаические и поэтические образы.

В 1913 г. была издана первая книга Мандельштама «Камень». Она переиздавалась трижды (1915,1923), состав стихов в ней менялся.

Мандельштам - акмеист

Мандельштам всю жизнь был верен литературному направлению акмеизма, ратовавшего за конкретность и материальность образов. Слова поэзии акмеизма должны быть точно вымерены и взвешены. Стихи Мандельштама были напечатаны как образец поэзии акмеизма под декларацией 1912 г. В это время поэт часто печатался в журнале «Аполлон», первоначально бывшем органом символистов, которым акмеисты себя противопоставляли.

Судьба в революцию и гражданскую войну

Служба мелким чиновником не приносила денег. Мандельштам после революции скитался. Он побывал в Москве и Киеве, в Крыму по недоразумению попал во врангелевскую тюрьму. Освобождению способствовал Волошин, утверждавший, что Мандельштам не способен к службе и к политическим убеждениям.

Надежда и любовь Мандельштама

В 1919 г. Мандельштам нашёл свою Надежду (Хазину) в киевском кафе ХЛАМ (художники, литераторы, артисты, музыканты). Они поженились в 1922 г. Супруги всю жизнь поддерживали друг друга, Надежда ходатайствовала о смягчении приговоров и освобождении.

Пик поэтического творчества

В 1920-1924 гг. Мандельштам творит, постоянно меняя место жительства (Петроград комната в «Доме искусств» – путешествие по Грузии – Москва – Ленинград).

В 1922-23 гг. выходит три поэтических сборника Мандельштама («Tristia», «Втора книга» и последнее издание «Камня»), печатаются стихи в СССР и Берлине. Мандельштам активно пишет и печатает публицистику. Статьи посвящены проблемам истории, культурологии, филологии.

В 1925 г. опубликована автобиографическая проза «Шум времени». В 1928 г. выходит сборник стихов. Это последняя поэтическая книга, напечатанная при жизни поэта. В это же время печатается сборник статей «О поэзии», повесть «Египетская марка».

Годы скитаний

В 1930 г. Мандельштам с женой путешествовал по Кавказу. Были созданы публицистика «Путешествие в Армению» и цикл стихов «Армения». По возвращении чета Мандельштамов в поисках жилища переехала из Ленинграда в Москву, а вскоре непрактичному Мандельштаму выхлопотали пенсию 200 рулей в месяц «за заслуги перед русской литературой». Как раз в это время Мандельштама перестают печатать.

Гражданский подвиг поэта

После 1930 г. характер творчества Мандельштама меняется, стихи приобретают гражданскую направленность и передают ощущения лирического героя, который живёт, «под собою не чуя страны». За этот памфлет, эпиграмму на Сталина Мандельштам был впервые арестован в 1934 г. Ссылку на три года в Чердынь заменили ссылкой в Воронеж по ходатайству Ахматовой и Пастернака . Приютить Мандельштамов после ссылки было актом гражданского мужества. Им запрещено было селиться в Москве и Петербурге.

В 1932 г. Мандельштам был арестован за контрреволюционную деятельность и умер в том же году в пересыльной тюрьме Владивостока от тифа. Мандельштам похоронен в братской могиле, место захоронения неизвестно.

• «Notre Dame», анализ стихотворения Мандельштама

XX век принес человеку неслыханные страдания, но и в этих испытаниях научил его дорожить жизнью, счастьем: начинаешь ценить то, что вырывают из рук.

В этих обстоятельствах с новой силой проявилось подспудное, тайное, изначальное свойство поэзии, без которого все другие теряют силу. Свойство это – способность вызывать в душе человека представление о счастье. Так устроены стихи, такова природа стиховой речи.

Анненский, Кузмин, Ахматова, Мандельштам вернули слову его предметное значение, а поэзии – вещность, красочность, объемность мира, его живое тепло.

Осип Эмильевич Мандельштам – поэт, прозаик, критик, переводчик, - творческий вклад которого в развитие русской литературы требует внимательного историко-литературного анализа.

Осип Мандельштам родился в 1891 году в еврейской семье. От матери Мандельштам унаследовал, наряду с предрасположенностью к сердечным заболеваниям и музыкальностью, обостренное чувство звуков русского языка.

Мандельштам вспоминает: “Что хотела сказать семья? Я не знаю. Она была косноязычна от рождения - а между тем у нее было что сказать. Надо мной и над многими современниками тяготеет косноязычие рождения. Мы учились не говорить, а лепетать - и, лишь прислушиваясь к нарастающему шуму века и выбеленные пеной его гребня, мы обрели язык.”.

Мандельштам, будучи евреем, избирает быть русским поэтом - не просто “русскоязычным”, а именно русским. И это решение не такое само собой разумеющееся: начало века в России - время бурного развития еврейской литературы, как на иврите и на идише, так, отчасти, и на русском языке. Выбор сделан Мандельштамом в пользу русской поэзии и “христианской культуры”.

Все творчество Мандельштама можно разбить на шесть периодов:

1908 – 1911 – это «годы ученья» за границей и потом в Петербурге, стихи в традициях символизма;

1912 – 1915 - Петербург, акмеизм, «вещественные» стихи, работа над «Камнем»;

1916 – 1920 - революция и гражданская война, скитания, перерастание акмеизма, выработка индивидуальной манеры;

1921 – 1925 - промежуточный период, постепенный отход от стихотворства;

1926 – 1929 - мертвая стихотворческая пауза, переводы;

1930 – 1934 - поездка в Армению, возвращение к поэзии, «московские стихи»;

1935 – 1937 - последние, «воронежские» стихи.

Первый, наиболее ранний, этап творческой эволюции Мандельштама связан с его «учебой» у символистов, с участием в акмеистическом движении. На этом этапе Мандельштам выступает в рядах писателей-акмеистов. Но как же при этом очевидна его особость в их среде! Не искавший путей к революционным кругам поэт пришел к среде, во многом для него чужой. Вероятно, он был единственным акмеистом, который так отчетливо ощущал отсутствие контактов с «миром державным». Впоследствии, в 1931 году, в стихотворении «С миром державным я был лишь ребячески связан…» Мандельштам поведал, что в годы юности он насильственно принуждал себя к «ассимиляции» в чужеродном литературном кругу, слитом с миром, который не дал Мандельштаму реальных духовных ценностей:

И ни крупицей души я ему не обязан,

Как я ни мучал себя по чужому подобью .

В раннем стихотворении «Воздух пасмурный влажен и гулок…» прямо сказано об отчужденности, разобществленности, гнетущей многих людей в «равнодушной отчизне», - царской России:

Я участвую в сумрачной жизни,

Где один к одному одинок!

Это осознание социального одиночества порождало у Мандельштама глубоко индивидуалистические настроения, приводило его к поискам «тихой свободы» в индивидуалистическом бытии, к иллюзорной концепции самоотграничения человека от общества:

Недоволен стою и тих

Я – создатель миров моих …

(«Истончается тонкий тлен…»)

Мандельштам – искренний лирик и искусный мастер - находит здесь чрезвычайно точные слова, определяющие его состояние: да, он и недоволен, но и тих, смиренен и смирен, его воображение рисует ему некий иллюзорный, сфантазированный мир покоя и примирения. Но реальный мир бередит его душу, ранит сердце, тревожит ум и чувства. И отсюда в его стихах столь широко «разлившиеся» по их строкам мотивы недовольства действительностью и собой.

В этом «отрицании жизни», в этом «самоуничижении» и «самобичевании» есть у раннего Мандельштама нечто роднящее его с ранними символистами. С ранними символистами юного Осипа Мандельштама сближает и ощущение катастрофичности современного мира, выраженное в образах бездны, пропасти, обступающей его пустоты. Однако, в отличие от символистов, Мандельштам не придает этим образам никаких двусмысленных, многосмысленных, мистических значений. Он выражает мысль, чувство, настроение в «однозначащих» образах и сравнениях, в точных словах, приобретающих иной раз характер определений. Его поэтический мир – вещный, предметный, порою «кукольный». В этом нельзя не почувствовать влияния тех требований, которые в поисках «преодоления символизма» выдвинули предакмеистские и акмеистские теоретики и поэты, - требований «прекрасной ясности» (М.Кузмин), предметности деталей, вещности образов (С.Городецкий).

В таких строках, как:

Немного красного вина,

Немного солнечного мая, -

И, тоненький бисквит ломая,

Тончайших пальцев белизна, -

(«Невыразимая печаль…»)

Мандельштам необычайно близок к М.Кузмину, к красочности и конкретности деталей в его стихах.

Было время, - годы 1912-1916, - когда Мандельштама воспринимали как «правоверного» акмеиста. Поэт в ту пору сам содействовал такому восприятию его литературной позиции и творчества, вел себя как дисциплинированный член объединения. Но на самом деле он разделял далеко не все принципы, заявленные акмеистами в их декорациях. Весьма отчетливо можно увидеть различия между ним и таким поэтом акмеизма, каким был Н.Гумилев, сопоставив творчество обоих поэтов. Мандельштаму были чужды подчеркнутый аристократизм Гумилева, его антигуманистические идеи, холодность, бездушный рационализм ряда его произведений. Не только политически – в отношении к войне, революции – Мандельштам разошелся с Гумилевым, но и творчески. Как известно, Гумилев, претендовавший на преодоление символизма, его философии и поэтики, капитулировал перед ним, вернулся к символическому мистицизму и социальному пессимизму. Развитие Мандельштама было иным, противоположным: религиозность и мистика никогда не были ему свойственны, путь его эволюции был путем преодоления пессимистического мироотношения.

Литературные источники поэзии Мандельштама коренятся в русской поэзии XIX века, у Пушкина, Батюшкова, Баратынского, Тютчева.

Культ Пушкина начинается в творчестве Мандельштама уже на страницах книги «Камень». Петербургская тема у него овеяна «дыханием» пушкинского «Медного всадника»: тут и преклонение перед гением Петра, тут и образ пушкинского Евгения, резко противопоставленный «миру державному», образу предреволюционного, буржуазно-дворянского Петербурга:

Летит в туман моторов вереница,

Самолюбивый, скромный пешеход,

Чудак Евгений, бедности стыдится,

Бензин вдыхает и судьбу клянет!

(«Петербургские строфы»)

Тютчев также один из любимых русских поэтов Мандельштама, один из его учителей. В одной из своих ранних статей «Утро акмеизма» автор «Камня» прямо указывал на то, что заголовок его первой книги вызван к жизни тютчевским воздействием. «…Камень Тютчева, что, «с горы скатившись, лег в долине, сорвавшись сам собой или низвергнут рукой»- есть слово»,- написал Мандельштам.

Поэт, влюбленный в отечественную историю и в родной русский язык, Осип Мандельштам, подобно своим великим учителям, был отличным знатоком и приемником ряда лучших традиций мировой литературы. Он хорошо знал и любил античную мифологию и щедро пользовался ее мотивами и образами, знал и любил поэтов античных времен – Гомера, Гесиода, Овидия, Катулла.

В 1915 и в 1916 годах в поэзии Осипа Мандельштама появились отчетливые антицаристские и антивоенные мотивы. Цензура не дала поэту обнародовать стихотворение 1915 года «Дворцовая площадь», в котором она с полным основанием усмотрело вызов Зимнему дворцу, двуглавому орлу. В 1916 году поэт написал два антивоенных стихотворения, одно из которых появилось в печати только в 1918 году. Это стихотворение «Собирались эллины войною…» направленно против коварной, захватнической политики Великобритании. Другое антивоенное произведение – «Зверинец» - вышло в свет после революции, в 1917 году. Прозвучавшее в нем требование мира, выражало настроение широких народных масс, как и призыв к обузданию правительств воюющих стран.

Так еще в канун революции в творчество Осипа Мандельштама вошла социальная тема, решаемая на основе общедемократических убеждений и настроений. Ненависть к «миру державному», к аристократии, к военщине сочеталась в сознании поэта с ненавистью к буржуазным правительствам ряда воюющих европейских стран и к отечественной буржуазии. Именно поэтому Мандельштам иронически отнесся к деятелям Временного правительства, к этим врагам мира, стоявшим за продолжение войны «до победного конца».

Исторический опыт военных лет, воспринятый отзывчивым сердцем поэта, подготовил Мандельштама к политическому разрыву со старым миром и принятию Октября. При этом возникшее у поэта отвращение к сердечно-холодной интеллектуальной элите, к снобизму также содействовало его отходу от акмеистической группы. Литераторы из «Цеха поэтов» стали ему духовно чуждыми. Нравственно опустошенные эстеты вызывали у него раздражение и негодование.

«Октябрьская революция не могла не повлиять на мою работу, так как отняла у меня «биографию», ощущение личной значимости. Я благодарен ей за то, что она раз навсегда положила конец духовной обеспеченности и существованию на культурную ренту… Чувствую себя должником революции…»,- писал Мандельштам в 1928 году.

Все написанное поэтом в этих строках было сказано с полной, с предельной искренностью. Мандельштам действительно тяготился «биографией» - традициями семейной среды, которые были ему чужды. Революция помогла рубить путы, сковывающие его духовные порывы. В отказе от ощущения личной значимости было не самоуничижение, а то духовное самочувствие, которое было свойственно ряду писателей-интеллигентов (Брюсову, Блоку и др.) и выражало готовность пожертвовать личными интересами во имя общего блага.

Такого рода настроения выразились на страницах второй книги поэта – сборника «Tristia», - в стихах, написанных в период революции и гражданской войны.

Книга «Tristia» представляет по сравнению с книгой «Камень» принципиально новый этап эстетического развития Мандельштама. Структура его стихотворений по-прежнему архитекторична, но прообразы его «архитектуры» лежат теперь не в средневековой готике, а в древнеримском зодчестве, в эллинистическом зодчестве. Эту особенность являют и самые мотивы многих стихов, мотивы обращений к культурам античной Греции и древнего Рима, к поискам отражения эллинистических традиций в Тавриде, в Крыму.

Стихотворения, вошедшие в сборник «Tristia», подчеркнуто классицистичны, иные из них даже своими размерами, своей поэтической «поступью»: «Золотистого меда струя из бутылки текла…», «Сестры – тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы…».

В «Камне» человек нередко представал игрушкой рока, судьбы, «ненастоящим», жертвой всепоглощающей пустоты. В «Tristia» человек – центр вселенной, труженик, созидатель. Небольшое, восьмистрочное, стихотворение с присущей Мандельштаму точностью слов - «определений» выражает гуманистические основы его миропонимания:

Пусть имена цветущих городов

Ласкают слух значительностью бренной.

Не город Рим живет среди веков,

А место человека во вселенной.

Им овладеть пытаются цари,

Священники оправдывают войны,

И без него презрения достойны,

Как жалкий сор, дома и алтари.

Этим преклонением перед человеком, верой в него, любовью к нему проникнуты и стихи о Петербурге, созданные в годы гражданской войны. Стихи эти трагичны, Петербург – Петроград – Петрополь казался Мандельштаму умирающим городом, гибнущим «в прекрасной нищете». И уже не слова – «определения», а слова – метафоры выразили на сей раз мандельштамовскую веру в человека, бессмертного, как природа:

Все поют блаженных жен родные очи,

Все цветут бессмертные цветы.

(«В Петербурге мы сойдемся снова…»)

Любовная тема занимает небольшое место в лирике Мандельштама. Но и она в «Tristia» существенно иная, нежели в «Камне». Если в «Камне» любимой исполнен печали, удаленности от мира, бесплотности (стихотворение «Нежнее нежного…»), то в «Tristia» он земной, плотский, и сама любовь, - хотя и мучительная, трагичная, - земная, плотская (стихотворение «Я наравне с другими…»).

Осип Мандельштам прошел определенный путь развития от «Камня» до «Tristia», он принял революцию, приветствовал новую современность, но, будучи воспитан в традициях идеалистической философии истории, не постиг ее социалистического содержания и характера, и это, безусловно, стало помехой к тому, чтобы открыть страницы своих произведений новым темам и новым образам, рождаемым новой эпохой.

Между тем революционная современность все более властно входила в жизнь страны и народа. Осип Мандельштам, несомненно, чувствовал, что его поэзия, искренняя и эмоциональная, нередко оказывается в стороне от современности. Все больше и больше стал он задумываться над возможностями и путями преодоления известной отчужденности его поэзии от современной жизни. Нет сомнения в том, что он серьезно думал и относительно собственного духовного роста, но этот рост тормозился пережитками общедемократических представлений и иллюзий, преодоление которых все еще не давалось поэту с должной полнотой и основательностью. Думал он и о языковой «перестройке» своей лирики, о возможностях и путях обновления языка.

Стихи первой половины двадцатых годов отмечены стремлением к «опрощению» языка, к «обмирщению» слова, - по языку, образности, жанровым особенностям и поэтическому строю они существенно отличаются от стихов сборника «Tristia». Обновление языка шло у Мандельштама в различных направлениях – к предельной простоте, к поистине прекрасной ясности и к неожиданным, «небывалым», усложненным сравнениям и метафорическим конструкциям.

Итак, большая простота и ясность, простота простейшего повествования, песенки, романса:

Сегодня ночью, не солгу,

По пояс в тающем снегу

Я шел с чужого полустанка,

Гляжу – изба, вошел в сенцы -

Чай с солью пили чернецы,

И с ними балует цыганка.

Мандельштам – поэт с обостренным интересом к истории, к историческим параллелям, со стремлением мыслить широкими историческими обобщениями – пору напряженно думает о прошлом, о современности, о будущем, о связях прошедшего с грядущим, об отношении современности к минувшему и к исторической перспективе.

В раздумьях о современности у Мандельштама – поэта выступает впервые столь отчетливо «сформулированная» тема острых идейных конфликтов. В стихотворении «1 января 1924» она предстает в форме сильного, драматичного конфликта. Поэт ощущает себя пленником умирающего XIX века, его «больным сыном» с твердеющим в крови «известковым слоем». Он чувствует себя потерянным в современности, вскормившей его – своего ныне «стареющего сына»:

О глиняная жизнь! О умиранье века!

Боюсь, лишь тот поймет тебя,

В ком беспомощная улыбка человека,

Который потерял себя.

Однако Мандельштам не хотел сдаваться «власти преданья», подчиниться давлению прошлого. Он противопоставляет этой роковой власти, этому тяжелому давлению голос совести и верность присяге, которую он дал победившему в революции новому миру:

Мне хочется бежать от моего порога.

Куда? На улице темно,

И, словно сыплют соль мощеною дорогой,

Белеет совесть предо мной.

На заре нового десятилетия, тридцатых годов, Мандельштам ринулся в жизнь. Он совершил чрезвычайно важное для него путешествие в Армению, которое дало в его творчестве обильный «урожай» - поэтический и прозаический. Появились цикл стихов об Армении, очерковая повесть «Путешествие в Армению». Произведения эти стали большими удачами писателя, они и по сие время читаются с любовным вниманием.

Многое взволновало в Армении поэта – ее история, ее древняя культура, ее краски и ее камни. Но больше всего обрадовали его встречи с людьми, с народом молодой советской республики.

Мандельштам не лукавил, никогда и ни в чем. Его поэзия все больше, все откровеннее выражала состояние его духовного мира. И она говорила о том, что прилив бодрости, испытанный им в Армении, был именно приливом. Но довольно скоро волна бодрых чувств пошла на спад, и поэт снова погрузился в мучительные, нервические раздумья о своем отношении к современности, к новому веку.

Приезд в Ленинград в конце 1930 года, - приезд в город его детства и юности, в город революции – вызвал у поэта очень разные стихи: и ясные, просветленные, и горькие, скорбные. Тема расчета с прошлым сильно прозвучала в стихотворении «С миром державным я был лишь ребячески связан…». Но еще несколькими неделями ранее Мандельштам написал стихотворение «Я вернулся в мой город, знакомый до слез…», где выражено ощущение трагической связи с прошлым – связи эмоциональной памяти, где не оставалось места для восприятия нового, современного.

Поэзия Мандельштама становится в начале 30-х годов поэзией вызова, гнева, негодования:

Пора вам знать, я тоже современник,

Я человек эпохи Москвошвея, -

Смотри, как на мне топорщится пиджак,

Как я ступать и говорить умею!

Попробуйте меня от века оторвать, -

Ручаюсь вам - себе свернете шею!

В середине 1931 года в стихотворении «Полночь в Москве…» Мандельштам снова продолжает разговор с эпохой. Он снова борется с мыслью о том, что может быть не понят новым веком. Он пишет о верности демократическим традициям.

Чур! Не просить, не жаловаться, цыц!

Не хныкать!

Для того ли разночинцы

Рассохлые топтали сапоги,

Чтоб я теперь их предал?

В ноябре 1933 года Мандельштамом были написаны стихи против Сталина

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлевского горца...

В своих воспоминаниях о поэте Мандельштаме Анна Андреевна Ахматова привела знаменательную фразу, произнесенную им в Москве в начале 1934 года: «Стихи сейчас должны быть гражданскими» и прочел ей свое «крамольное» стихотворение о Сталине – «Мы живем, под собою не чуя страны…».

13 мая 1934 года Мандельштам был арестован и выслан в Чердынь. Арест очень тяжело сказался на Мандельштаме, временами у него наступало помрачение сознания. Не признавая и все же каждодневно ощущая себя “тенью”, изверженной из мира людей, поэт проходит через свое последнее искушение: поддаться иллюзорному соблазну вернуться в жизнь. Так возникает “Ода Сталину”. И все-таки работа над “Одой” не могла не быть помрачением ума и саморазрушением гения.

Стихотворение «Если б меня наши враги взяли…» было так же задумано во славу Сталина под влиянием все туже затягивающейся петли вокруг шеи еще живого поэта. Однако, предполагая сочинить нечто вроде хвалебной оды, Мандельштам увлекся силой сопротивления и написал торжественную клятву во имя Поэзии и народной Правды. И только финал выглядит в этом контексте пристегнутым и фальшивым добавлением:

Если б меня наши враги взяли

И перестали со мной говорить люди,

Если б лишили меня всего в мире,

Права дышать и открывать двери

И утверждать, что бытие будет,

И что народ, как судия, судит;

Если б меня смели держать зверем,

Пищу мою на пол кидать стали б,

Я не смолчу, не заглушу боли,

И раскачав колокол стен голый,

И разбудив вражеской тьмы угол,

И поведу руку во тьме плугом,

И в океан братских очей сжатый,

Я упаду тяжестью всей жатвы,

Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы,

И в глубине сторожевой ночи

Чернорабочие вспыхнут земли очи.

И промелькнет пламенных лет стая,

Прошелестит спелой грозой Ленин,

И на земле, что избежит тленья,

Будет будить разум и жизнь Сталин.

Наперекор постоянной житейской неустроенности, наперекор все развивавшейся нервной болезни, продолжался идейно-эстетический рост поэта. Накапливались мысли, чувства, образы, выражавшие не только решимость Мандельштама дружить с веком, но и его реальную, неразрывную духовную связь с ним.

Так называемые «воронежские тетради» (1935-1937) – безусловно, крупное поэтическое явление. Несмотря на незавершенность, фрагментарность ряда стихотворений, «тетради» представляют нам высокие образцы проникновенной патриотической лирики. Многие из тех благородных мыслей и чувств, которые накапливались и росли в сознании и сердце Мандельштама, получили свое поэтическое воплощение в строках «воронежских тетрадей», остававшихся долгое время, до 60-х годов, неизвестными советским читателям.

В воронежских стихах господствуют мотивы исповедальные, мотивы самораскрытия духовного мира поэта. Но при этом значительно шире, чем прежде, предстают в них черты эпические, черты облика современности, освещенные авторским отношением.

Насколько четче, определеннее, политически конкретнее стали лирические признания поэта:

Я должен жить, дыша и большевея…

(«Стансы»)

Перед лицом обрушившихся на него бед больной поэт сохраняет силу и мужество, чтобы в тех же «Стансах» заявить:

И не ограблен я, и не надломлен,

Но только что всего переогромлен.

Как «Слово о полку», струна моя туга…

В марте 1937 года, больной, предчувствующий скорую смерть, поэт писал о своей дружбе с жизнью, о своей преданности людям:

И когда я умру, отслуживши,

Всех живущих прижизненный друг,

Чтоб раздался и шире и выше

Отклик неба во всю мою грудь!

(«Заблудился я в небе, - что делать?..»)

2 мая 1938 года повторный арест. В лагере под Владивостоком 27 декабря 1938 года Осип Мандельштам умер. Все было кончено.

Эпоха, век ждали от Осипа Мандельштама большего, чем он сделал, - он знал об этом, знал и мучался этим. Он не сумел быстро расстаться со всеми «родимыми пятнами» прошлого. Но все, что было им написано, все было создано честно, убежденно, искренне, талантливо. Все было написано умным, трепетным, ищущим мастером.

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:

1.М.Л. Гаспаров «Эволюция Метрики Мандельштама».

2. Э.Г. Герштейн «О гражданской поэзии Мандельштама».

3.Александр Кушнер «Выпрямительный вздох».

4.Александр Дымшиц «Заметки о творчестве О.Мандельштама».

« Я в мир вхожу…»

(творчество О. Мандельштама)