Сказка Алмазная спичка (Бажов П.П.) читать текст онлайн, скачать бесплатно. Детские сказки онлайн Павел бажов алмазная спичка

Меню страницы (Выберите нужное ниже)

Краткое содержание: Загадочная сказочная история Алмазная спичка гениального автора Бажова рассказывает о том, что всегда нужно честно и ответственно выполнять всю заданную работу, не брать на себя чужие заслуги и быть всегда искренним и честным с людьми. Однажды талантливый сталевар Власыч смог сделать красивую, очень модную в те былые времена спичку. Эту спичку он сделать не из обычного, всем известного дерева, а из стали. Ее наконечник был такой необычайно острый, что мог справиться с любым материалом, который подвластен только алмазу. Именно поэтому ее и прозвали алмазной спичкой.
Через некоторое время, талантливый сталевар смог наладить производство таких спичек на заводе, но это производство было сделано в тайне от руководящего производства. В этот же самый период присылают проверку в лице обер-мастера с немецким происхождением, имя которого был Шпиль Устав Уставыч. Именно он догадался и открыл эту всю тайну сталевара. Накричал на него за то, что попусту тратит деньги и приговорил его к наказанию, 100 палок. Но его приговор так и не привели в исполнение, потому что Власыч, искренно извинился перед проверяющим, а тот в результате пожалел его и отпустил навсегда. Это еще не конец этой замечательной истории. Читать сказку Алмазная спичка онлайн бесплатно можно на этой страничке на нашем сайте. Слушать ее можно в аудиозаписи. Не забывайте оставлять свои отзывы и комментарии.

Текст сказки Алмазная спичка

Дело с пустяков началось — с пороховой спички. Она ведь не ахти как давно придумана. С малым сотня лет наберется ли? Поначалу, как пороховушка в ход пошла, много над ней мудрили. Которые и вовсе зря. Кто, скажем, придумал точеную соломку делать, кто опять стал смазывать спички таким составом, чтобы они горели разными огоньками: малиновым, зеленым, еще каким. С укупоркой тоже немало чудили. Пряменько сказать, на большой моде пороховая спичка была.

Одного нашего заводского мастера эта спичечная мода и задела. А он сталь варил. Власычем звали. По своему делу первостатейный. Этот Власыч придумал сварить такую сталь, чтоб сразу трут брала, если той сталью рядом по кремню черкнуть. Сварил сталь крепче не бывало и наделал из нее спичечек по полной форме. Понятно, искра не от всякой руки трут поджигала. Тут, поди-ко, и кремешок надо хорошо подобрать, и трут в исправности содержать, а главное — большую твердость и сноровку в руке иметь. У самого Власыча спичка, сказывают, ловко действовала, а другим редко давалась. Зато во всяких руках эта спичка не хуже алмаза стекло резала. Власычеву спичку и подхватили по заводу. Прозвали ее алмазной. Токари заводские выточили Власычу под спички форменную коробушечку и по стали надпись вывели: «Алмазные спички».

Власыч эту штуку на заводе делал. Сторожился, конечно, чтоб на глаза начальству не попасть, а раз оплошал. В самый неурочный час принесло одного немца. Обер-мастером назывался, а в деле мало смыслил. Об одном заботился, чтоб все по уставу велось. Хоть того лучше придумай, ни за что не допустит, если раньше того не было. Звали этого немца Устав Уставыч, а по фамилии Шпиль. Заводские дивились, до чего кличка ловко подошла. Голенастый да головастый, и нос вроде спицы — зипуны вешать. Ни дать, ни взять — барочный шпиль, коим кокоры к бортам пришивают. И ума не больше, чем в деревянном шпиле. Меж своими немцами и то в дураках считался.

Увидел Шпиль у Власыча стальную коробушечку и напустился:

— Какой тфой праф игральки делайть? С казенни материаль? Ф казенни фремя? По устаф перешь сто пальки.

Власыч хотел объяснить, да разве такой поймет. А время тогда еще крепостное было. Власыч и пожалел свою спину, смирился.

— Помилосердуй, — говорит, — Устав Уставыч, напредки того не будет.

Шпилю, конечно, любо, что самолучший мастер ему кланяется, и то, видно, в понятие взял, что власычевым мастерством сам держится. Задрал свою спицу дальше некуда и говорит с важностью:

— Снай, Флясич, какоф я есть добри нашальник. Фсегда меня слюшай. Перфая фина прощаль, фторой фина сто пальки.

Потом стал допытываться, кто коробушечку делал, да Власыч принял это на себя.

— Сам мастерил, в домашние часы. А надпись иконный мастер нанес. Я по готовому выскоблил, как это смолоду умею.

Смекнул тоже, на кого повернуть. Иконник-то из приезжих был да еще дворянского сословия. Такому заводское начальство, как пузыри в ложке: хоть один, хоть два, хоть и вовсе не будь.

Коробушечку немец отобрал и домой унес, а остатки спичек Власыч себе прибрал.

Пришел Шпиль домой, поставил коробушечку на стол и хвалится перед женой, — какой он приметливый, все сразу увидит, поймет и конец тому сделает. Жена в таком разе, как поди, у всех народов ведется, поддакивает да похваливает:

— Ты у меня что! Маслом мазанный, сахарной крошкой посыпанный. Недаром за тебя замуж вышла.

Шпиль разнежился, рассказывает ей по порядку, а она давай его точить, что человека под палки не поставил. Шпиль объясняет: мастер-де такой, им только и держусь, а она свое скрипит:

— Какой ни будь, а ты начальник! На то поставлен, чтоб тебя боялись. Без палки уважения не будет.

Скрипела-скрипела, до того мужа довела, что схватил он коробушечку со спичками и пошел в завод, да тут его к главному заводскому управителю потребовали. Прибежал, а там кабинетская бумага: спрашивают про алмазную сталь, -кто ее сварил и почему о том не донесли?

Дело-то так вышло. Власычевы спички давненько по заводу ходили. Не столько ими огонь добывали, сколько стекло резали. С одним стекольщиком спички и пошли по большим дорогам да там и набежали на какого-то большого начальника. Не дурак, видно, был. Увидел, — небывалая сталь, стал дознаваться, откуда такая? Стекольщик объявил, — из Златоустовского, мол, завода. Там мастер один делает. Вот бумага и пришла.

Бумага не строгая, только с малым укором. Шпиль перевел все это в своей дурной башке: заставлю, дескать, Власыча сварить при себе эту сталь, а скажу на себя и награду за это получу. Вытащил из кармана коробушечку, подал управителю и обсказал, как придумал. Управитель из немцев же был. Обрадовался. Ну, как же! Большая подпорка всем привозным мастерам. Похвалил Шпиля:

— Молодец! Покажи русским, что без нас им обойтись никак невозможно.

И тут же состряпал ответную бумагу. Моим, дескать, стараньем обер-мастер Шпиль сварил алмазную сталь, а не доносили потому, что готовили форменную укупорку. Делал ее русский мастер, оттого и задержка. Велел управитель переписать письмо и с нарочным отправить в сам- Петербург. И власычева коробушечка со спичками туда же пошла.

Шпиль от управителя именинником пошел, чуть не приплясывает. Вечером у себя дома пирушку придумал сделать. Все заводские немцы сбежались. Завидуют, конечно. Дивятся, как такому дураку удалась этакая штука, а все-таки поздравляют. Знают, видишь, что всем им от этого большая выгода.

На другой день Шпиль как ни в чем не бывало пришел в завод и говорит Власычу:

— Фчера глядель тфой игральки. Ошень сапафни штук. Ошень сапафни. Сфари такой шталь польни тигель. Я расрешай. Сафтра.

А Власычу все ведомо. Копиист, который бумагу перебелял, себе копийку снял и кому надо показал. И Власычу о том сказали. Только он виду не подает, говорит немцу:

— То и горе, Устав Уставыч, не могу добиться такой стали.

— Какой ти смель шутка нашальник кафарийть?

— Какие, — отвечает, — шутки. Рад бы всей душой, да не могу. Спички-то, поди, из той стали деланы, кою, помнишь, сам пособлял мне варить. Еще из бумажки чего-то подсыпал, как главное начальство из сам- Петербургу наезжало.

И верно, был такой случай. Приезжало начальство, и Шпиль в ту пору сильно суетился при варке стали, а Власычу в тигель подсыпал что-то из бумажки, будто он тайность какую знает. Мастера смеялись потом: «Понимает, пес, кому подсыпать, знает, что у Власыча оплошки не случится». Теперь Власыч этим случаем и закрылся. Шпиль, как он и в немцах дураком считался, поверил тому разговору. Обрадовался сперва, потом образумился маленько: как быть? Помнит, — точно подсыпал какой-то аптечный порошок. Так, для видимости, а он, оказывается, вон какую силу имеет. Только как этот порошочек узнать? Сейчас же побежал домой, собрал все порошки, какие в доме нашлись, и давай их разглядывать. Мерекал- мерекал, на том решил, — буду пробовать по порядку. Так и сделал. Заставил Власыча варить, а сам тут же толкошится и каждый раз какой- нибудь порошок в варку подсыпает. Ну, скажем, от колотья в грудях, от рвоты либо удушья, от почечуя там, от кашлю. Да мало ли всякого снадобья. Власыч свое ведет: одно сварит покрепче, другое нисколько на сталь не походит, да и судит:

— Диво, порошочки будто одинаковые были, а в варке такая различка. Мудреный ты человек, Устав Уставыч!

Такими разговорами сбил Шпиля с последнего умишка. Окончательно тот уверился в силе аптечных порошков. Думает, — найду все-таки. Тем временем из Петербургу новая бумага пришла. Управителю одобрение, Шпилю — награждение, а заводу — заказ сварить столько-то пудов стали и всю ее пустить в передел для самого наследника. Сделать саблю, кинжал, столовый прибор, линейки да треугольники. Одним словом, разное. И все с рисовкой да с позолотой. И ведено всякую поделку опробовать, чтоб она стекло резала.

Управитель обрадовался, собрал всех перед господским домом и вычитал бумагу. Пусть, дескать, русские знают, как привозной мастер отличился. Немцы, ясное дело, радуются да похваляются, а русские посмеиваются, потому знают, как Шпиль свою дурость с порошками показывает.

Сталь по тем временам малым весом варилась. Заказ да еще с переделом большим считался. Поторапливаться приходилось. Передельщики и заговорили: подавай сталь поскорее. Шпиль, понятно, в поту бьется. Порошки-то, которые от поносу, давно ему в нутро понадобились. Сам управитель рысью забегал. Этот, видать, посмышленее был: сразу понял, что тут Власыч водит, а что поделаешь, коли принародно объявлено, что алмазная сталь Шпилем придумана и сварена. Велел только управитель Шпилю одному варить, близко никого не подпускать. А что Шпиль один сделает, если по-настоящему у рук не бывало? Смех только вышел. Передельщики меж тем прямо наступать стали:

— Заказ царский. За канитель в таком деле к ответу потянут. Подавай сталь, либо пиши бумагу, что все это зряшная хвастня была. Никакой алмазной стали Шпиль не варивал и сварить не может.

Управитель видит, круто поворачивается, нашел-таки лазейку. Велел Шпилю нездоровым прикинуться и написал по начальству: «Прошу отсрочки по заказу, потому обер-мастер, который сталь варит, крепко занедужил». А сам за Власыча принялся. Грозил, конечно, улещал тоже, да Власыч уперся.

— Не показал мне Устав Уставыч своей тайности. Не умею.

Тогда управитель другое придумал.

У Власыча, видишь, все ребята уж выросли, всяк по своей семейственности жил. При отце один последний остался, а он некудыка — парень вышел. От матери-то вовсе маленьким остался и рос без догляду. Старшие братья-сестры, известно, матери не замена, а отец с утра до вечера на заводе. Парнишко с молодым-то умишком и пошел по кривым дорожкам. К картишкам пристрастился, винишко до поры похватывать стал. Колачивал его Власыч, да не поправишь ведь, коли время пропущено. А так из себя парень приглядный. Что называется, и броваст, и глазаст, и волосом кудряв. Власыч про него говаривал:

— На моего Микешку поглядеть — сокол соколом, а до работы коснись — хуже кривой вороны. Сам дела не видит, а натолкнешь, так его куда-то в сторону отбросит.

Ну, все-таки своя кровь, куда денешь? Власыч и пристроил Микешку себе подручным. Тайности со сталью такому, понятно, не показывал. Женить даже его опасался: загубит чужой век, да и в доме содом пойдет.

Этого Микешку управитель и велел перевести в садовые работники при господском саду. Микешке поначалу это поглянулось: дела нет, а кормят вдосталь. Одно плохо — винишко добыть трудно, и сомнительно тоже, зачем его тут поставили, коли все другие из немцев. Сторожится, понятно, отмалчивается, когда с ним разговаривают. Тут видит: шпилева девка — Мамальей ли Манильей ее звали — часто в сад бегать стала. Вертится около Микешки, заговаривает тоже. По-русскому-то она хоть смешненько, а бойко лопотала, как в нашем заводе выросла. Микешка видит, — заигрывает немка, сам вид делает — все бы отдал за один погляд на такую красоту. Девка, понягно, красоты немецкой: сытая, да белобрысая, да в господской одеже. Манилье, видно, любо, что парень голову потерял, а он, знай, глазом играет да ус подкручивает. Вот и стали сбегаться по уголкам, где никто разговору, не помешает.

Шпилева девка умом-то в отца издалась, сразу выболтала, что ей надо. Микешка на себя важность накинул, да и говорит:

— Очень даже хорошо всю тайность со сталью знаю. И время теперь самое подходящее. Как по болотам пуховые палки кудрявиться станут, так по Таганаю можно алмазные палки найти. Если такую в порошок стереть да по рюмке на пуд подсыпать при варке, то беспременно алмазная сталь выйдет.

Манилья спрашивает: где такие палки искать?

— Места, — отвечает, — знаю. Для тебя могу постараться, только чтоб без постороннего глазу. Да еще уговор. Ходьбы будет много, так чтобы всякий раз брать по бутылке простого да по бутылке наливки какой, послаще да покрепче. И закусить тоже было бы чем.

— Что же, — говорит, — это можно. Наливок-то у мамаши полон чулан, а простого добыть и того легче.

Вот и стали они на Таганай похаживать. Чуть не все лето путались, да, видно, не по тем местам. Шпилям тут что-то крепко не взлюбилось. Слышно, Манилью-то в две руки своими любезными палками дубасили да наговаривали:

— Мы тебе наказывали: себя не потеряй, а ты что? Хвалилась всю тайность выведать, а до чего себя допустила?

Управитель опять Микешку под суд подвел, как за провинку по садовому делу. К палкам же его присудили и так отхлестали, что смотреть страшно. Еле живого домой приволокли.

Наши мастера тоже не дремали. В завод как раз пришел тот самый стекольщик, через которого алмазная спичка большому начальнику попала. Мастера и пошли разузнать, как оно вышло. Тот рассказал, а мастера и решили от себя написать тому начальнику. Только ведь грамотеев по тому времени в рабочих не было, так пошли с этим к иконнику. Тот хоть из бар был, а против немцев не побоялся. Написал самую полную бумагу. Отдали бумагу стекольщику, а он говорит:

— Вижу — дело сурьезное. Ног жалеть не буду, а только вы мне одолжите спичечек-то. Хоть с десяток.

Власыч, понятно, отсыпал ему, не поскупился. С тем стекольщик и ушел, а вот оно и сказалось. В сам-то Петербурге, видно, разобрались и послали нового управителя. Приехал новый управитель и первым делом заставил Власыча алмазную сталь сварить. Власыч без отговорки сделал, как нельзя лучше. Опробовал новый управитель сталь и сразу всех привозных мастеров к выгонке определил. Чтоб на другой же день и духу их не было.

Алмазная-то спичка им вроде рыбьей кости в горло пришлась. Всю дорогу, небось, перхали да поминали:

— Хорош рыбный пирожок, да подавиться им можно, — ноги протянешь.

А Микешка по времени в дяди Никифоры вышел. Ну, помаялся- соседские ребятишки сперва-то его образумили. Как он прочухался после битья да стал по улицам ходить, они и принялись его дразнить. Вслед ему кричат: «Немкин мужик, немкин мужик», а то песенку запоют: «Немка по лесу ходила, да подвязки обронила», или еще что. Парень и думает про себя:

«Маленькие говорят, — от больших слышат. Хороводился с Мамальей из баловства да из-за хороших харчей, а оно вон куда загнулось. Вроде за чужого меня считают».

Пожаловался старшим, а они отвечают:

— Так ведь это правильно. Ты вроде привозного немца за чужой спиной пожить хочешь. Смотри-ко, до густой бороды вырос, а на отцовых хлебах сидишь.

Парню эти укоры вовсе непереносны стали. Тут у него поворот жизни и вышел. Старые свои повадки забросил. За работу принялся, — знай держись. Случалось, когда и попирует, так не укорено: на свои, трудовые.

Жениться вот только долго не мог. К которой девушке ни подойдет, та и в сторону. Иная даже и пожалеет:

— Кабы ты, Микешка, не немкин был.

— Не прилипло, поди, ко мне немецкое, — урезонивает Микешка, а девушка на своем стоит: — Может, и не прилипло, да зазорно мне за «немкиного мужика» выходить.

Потом уж женился на какой-то приезжей. И ничего, ладно с ней жили. Доброго сына да сколько-то дочерей вырастили. Никифор-то частенько сыну наказывал:

— Со всяким народом, милый сын, попросту живи, а лодырей остерегайся. Иной больно высоко себя ставит, а сам об одном заботится, как бы на чужой спине прокатиться. Ты его и опасайся. А того лучше, гони от себя куда подальше.

Слушать сказку Алмазная спичка онлайн

Смотреть сказку Алмазная спичка онлайн

Дело с пустяков началось - с пороховой спички. Она ведь не ахти как давно придумана. С малым сотня лет наберется ли? Поначалу, как пороховушка в ход пошла, много над ней мудрили. Которые и вовсе зря. Кто, скажем, придумал точеную соломку делать, кто опять стал смазывать спички таким составом, чтобы они горели разными огоньками: малиновым, зеленым, еще каким. С укупоркой тоже немало чудили. Пряменько сказать, на большой моде пороховая спичка была.

Одного нашего заводского мастера эта спичечная мода и задела. А он сталь варил. Власычем звали. По своему делу первостатейный. Этот Власыч придумал сварить такую сталь, чтоб сразу трут брала, если той сталью рядом по кремню черкнуть. Сварил сталь крепче не бывало и наделал из нее спичечек по полной форме. Понятно, искра не от всякой руки трут поджигала. Тут, поди-ко, и кремешок надо хорошо подобрать, и трут в исправности содержать, а главное - большую твердость и сноровку в руке иметь. У самого Власыча спичка, сказывают, ловко действовала, а другим редко давалась. Зато во всяких руках эта спичка не хуже алмаза стекло резала. Власычеву спичку и подхватили по заводу. Прозвали ее алмазной. Токари заводские выточили Власычу под спички форменную коробушечку и по стали надпись вывели: "Алмазные спички".

Власыч эту штуку на заводе делал. Сторожился, конечно, чтоб на глаза начальству не попасть, а раз оплошал. В самый неурочный час принесло одного немца. Обер-мастером назывался, а в деле мало смыслил. Об одном заботился, чтоб все по уставу велось. Хоть того лучше придумай, ни за что не допустит, если раньше того не было. Звали этого немца Устав Уставыч, а по фамилии Шпиль. Заводские дивились, до чего кличка ловко подошла. Голенастый да головастый, и нос вроде спицы - зипуны вешать. Ни дать, ни взять - барочный шпиль, коим кокоры к бортам пришивают. И ума не больше, чем в деревянном шпиле. Меж своими немцами и то в дураках считался.

Увидел Шпиль у Власыча стальную коробушечку и напустился:

Какой тфой праф игральки делайть? С казенни материаль? Ф казенни фремя? По устаф перешь сто пальки.

Власыч хотел объяснить, да разве такой поймет. А время тогда еще крепостное было. Власыч и пожалел свою спину, смирился.

Помилосердуй, - говорит, - Устав Уставыч, напредки того не будет.

Шпилю, конечно, любо, что самолучший мастер ему кланяется, и то, видно, в понятие взял, что власычевым мастерством сам держится. Задрал свою спицу дальше некуда и говорит с важностью:

Снай, Флясич, какоф я есть добри нашальник. Фсегда меня слюшай. Перфая фина прощаль, фторой фина сто пальки.

Потом стал допытываться, кто коробушечку делал, да Власыч принял это на себя.

Сам мастерил, в домашние часы. А надпись иконный мастер нанес. Я по готовому выскоблил, как это смолоду умею.

Смекнул тоже, на кого повернуть. Иконник-то из приезжих был да еще дворянского сословия. Такому заводское начальство, как пузыри в ложке: хоть один, хоть два, хоть и вовсе не будь.

Коробушечку немец отобрал и домой унес, а остатки спичек Власыч себе прибрал.

Пришел Шпиль домой, поставил коробушечку на стол и хвалится перед женой, - какой он приметливый, все сразу увидит, поймет и конец тому сделает. Жена в таком разе, как поди, у всех народов ведется, поддакивает да похваливает:

Ты у меня что! Маслом мазанный, сахарной крошкой посыпанный. Недаром за тебя замуж вышла.

Шпиль разнежился, рассказывает ей по порядку, а она давай его точить, что человека под палки не поставил. Шпиль объясняет: мастер-де такой, им только и держусь, а она свое скрипит:

Какой ни будь, а ты начальник! На то поставлен, чтоб тебя боялись. Без палки уважения не будет.

Скрипела-скрипела, до того мужа довела, что схватил он коробушечку со спичками и пошел в завод, да тут его к главному заводскому управителю потребовали. Прибежал, а там кабинетская бумага: спрашивают про алмазную сталь, -кто ее сварил и почему о том не донесли?

Дело-то так вышло. Власычевы спички давненько по заводу ходили. Не столько ими огонь добывали, сколько стекло резали. С одним стекольщиком спички и пошли по большим дорогам да там и набежали на какого-то большого начальника. Не дурак, видно, был. Увидел, - небывалая сталь, стал дознаваться, откуда такая? Стекольщик объявил, - из Златоустовского, мол, завода. Там мастер один делает. Вот бумага и пришла.

Бумага не строгая, только с малым укором. Шпиль перевел все это в своей дурной башке: заставлю, дескать, Власыча сварить при себе эту сталь, а скажу на себя и награду за это получу. Вытащил из кармана коробушечку, подал управителю и обсказал, как придумал. Управитель из немцев же был. Обрадовался. Ну, как же! Большая подпорка всем привозным мастерам. Похвалил Шпиля:

Молодец! Покажи русским, что без нас им обойтись никак невозможно.

И тут же состряпал ответную бумагу. Моим, дескать, стараньем обер-мастер Шпиль сварил алмазную сталь, а не доносили потому, что готовили форменную укупорку. Делал ее русский мастер, оттого и задержка. Велел управитель переписать письмо и с нарочным отправить в сам- Петербург. И власычева коробушечка со спичками туда же пошла.

Шпиль от управителя именинником пошел, чуть не приплясывает. Вечером у себя дома пирушку придумал сделать. Все заводские немцы сбежались. Завидуют, конечно. Дивятся, как такому дураку удалась этакая штука, а все-таки поздравляют. Знают, видишь, что всем им от этого большая выгода.

На другой день Шпиль как ни в чем не бывало пришел в завод и говорит Власычу:

Фчера глядель тфой игральки. Ошень сапафни штук. Ошень сапафни. Сфари такой шталь польни тигель. Я расрешай. Сафтра.

А Власычу все ведомо. Копиист, который бумагу перебелял, себе копийку снял и кому надо показал. И Власычу о том сказали. Только он виду не подает, говорит немцу:

То и горе, Устав Уставыч, не могу добиться такой стали.

Какой ти смель шутка нашальник кафарийть?

Какие, - отвечает, - шутки. Рад бы всей душой, да не могу. Спички-то, поди, из той стали деланы, кою, помнишь, сам пособлял мне варить. Еще из бумажки чего-то подсыпал, как главное начальство из сам- Петербургу наезжало.

И верно, был такой случай. Приезжало начальство, и Шпиль в ту пору сильно суетился при варке стали, а Власычу в тигель подсыпал что-то из бумажки, будто он тайность какую знает. Мастера смеялись потом: "Понимает, пес, кому подсыпать, знает, что у Власыча оплошки не случится". Теперь Власыч этим случаем и закрылся. Шпиль, как он и в немцах дураком считался, поверил тому разговору. Обрадовался сперва, потом образумился маленько: как быть? Помнит, - точно подсыпал какой-то аптечный порошок. Так, для видимости, а он, оказывается, вон какую силу имеет. Только как этот порошочек узнать? Сейчас же побежал домой, собрал все порошки, какие в доме нашлись, и давай их разглядывать. Мерекал- мерекал, на том решил, - буду пробовать по порядку. Так и сделал. Заставил Власыча варить, а сам тут же толкошится и каждый раз какой- нибудь порошок в варку подсыпает. Ну, скажем, от колотья в грудях, от рвоты либо удушья, от почечуя там, от кашлю. Да мало ли всякого снадобья. Власыч свое ведет: одно сварит покрепче, другое нисколько на сталь не походит, да и судит:

Диво, порошочки будто одинаковые были, а в варке такая различка. Мудреный ты человек, Устав Уставыч!

Такими разговорами сбил Шпиля с последнего умишка. Окончательно тот уверился в силе аптечных порошков. Думает, - найду все-таки. Тем временем из Петербургу новая бумага пришла. Управителю одобрение, Шпилю - награждение, а заводу - заказ сварить столько-то пудов стали и всю ее пустить в передел для самого наследника. Сделать саблю, кинжал, столовый прибор, линейки да треугольники. Одним словом, разное. И все с рисовкой да с позолотой. И ведено всякую поделку опробовать, чтоб она стекло резала.

Управитель обрадовался, собрал всех перед господским домом и вычитал бумагу. Пусть, дескать, русские знают, как привозной мастер отличился. Немцы, ясное дело, радуются да похваляются, а русские посмеиваются, потому знают, как Шпиль свою дурость с порошками показывает.

Сталь по тем временам малым весом варилась. Заказ да еще с переделом большим считался. Поторапливаться приходилось. Передельщики и заговорили: подавай сталь поскорее. Шпиль, понятно, в поту бьется. Порошки-то, которые от поносу, давно ему в нутро понадобились. Сам управитель рысью забегал. Этот, видать, посмышленее был: сразу понял, что тут Власыч водит, а что поделаешь, коли принародно объявлено, что алмазная сталь Шпилем придумана и сварена. Велел только управитель Шпилю одному варить, близко никого не подпускать. А что Шпиль один сделает, если по-настоящему у рук не бывало? Смех только вышел. Передельщики меж тем прямо наступать стали:

Заказ царский. За канитель в таком деле к ответу потянут. Подавай сталь, либо пиши бумагу, что все это зряшная хвастня была. Никакой алмазной стали Шпиль не варивал и сварить не может.

Управитель видит, круто поворачивается, нашел-таки лазейку. Велел Шпилю нездоровым прикинуться и написал по начальству: "Прошу отсрочки по заказу, потому обер-мастер, который сталь варит, крепко занедужил". А сам за Власыча принялся. Грозил, конечно, улещал тоже, да Власыч уперся.

Не показал мне Устав Уставыч своей тайности. Не умею.

Тогда управитель другое придумал.

У Власыча, видишь, все ребята уж выросли, всяк по своей семейственности жил. При отце один последний остался, а он некудыка - парень вышел. От матери-то вовсе маленьким остался и рос без догляду. Старшие братья-сестры, известно, матери не замена, а отец с утра до вечера на заводе. Парнишко с молодым-то умишком и пошел по кривым дорожкам. К картишкам пристрастился, винишко до поры похватывать стал. Колачивал его Власыч, да не поправишь ведь, коли время пропущено. А так из себя парень приглядный. Что называется, и броваст, и глазаст, и волосом кудряв. Власыч про него говаривал:

На моего Микешку поглядеть - сокол соколом, а до работы коснись - хуже кривой вороны. Сам дела не видит, а натолкнешь, так его куда-то в сторону отбросит.

Ну, все-таки своя кровь, куда денешь? Власыч и пристроил Микешку себе подручным. Тайности со сталью такому, понятно, не показывал. Женить даже его опасался: загубит чужой век, да и в доме содом пойдет.

Этого Микешку управитель и велел перевести в садовые работники при господском саду. Микешке поначалу это поглянулось: дела нет, а кормят вдосталь. Одно плохо - винишко добыть трудно, и сомнительно тоже, зачем его тут поставили, коли все другие из немцев. Сторожится, понятно, отмалчивается, когда с ним разговаривают. Тут видит: шпилева девка - Мамальей ли Манильей ее звали - часто в сад бегать стала. Вертится около Микешки, заговаривает тоже. По-русскому-то она хоть смешненько, а бойко лопотала, как в нашем заводе выросла. Микешка видит, - заигрывает немка, сам вид делает - все бы отдал за один погляд на такую красоту. Девка, понягно, красоты немецкой: сытая, да белобрысая, да в господской одеже. Манилье, видно, любо, что парень голову потерял, а он, знай, глазом играет да ус подкручивает. Вот и стали сбегаться по уголкам, где никто разговору, не помешает.

Шпилева девка умом-то в отца издалась, сразу выболтала, что ей надо. Микешка на себя важность накинул, да и говорит:

Очень даже хорошо всю тайность со сталью знаю. И время теперь самое подходящее. Как по болотам пуховые палки кудрявиться станут, так по Таганаю можно алмазные палки найти. Если такую в порошок стереть да по рюмке на пуд подсыпать при варке, то беспременно алмазная сталь выйдет.

Манилья спрашивает: где такие палки искать?

Места, - отвечает, - знаю. Для тебя могу постараться, только чтоб без постороннего глазу. Да еще уговор. Ходьбы будет много, так чтобы всякий раз брать по бутылке простого да по бутылке наливки какой, послаще да покрепче. И закусить тоже было бы чем.

Что же, - говорит, - это можно. Наливок-то у мамаши полон чулан, а простого добыть и того легче.

Вот и стали они на Таганай похаживать. Чуть не все лето путались, да, видно, не по тем местам. Шпилям тут что-то крепко не взлюбилось. Слышно, Манилью-то в две руки своими любезными палками дубасили да наговаривали:

Мы тебе наказывали: себя не потеряй, а ты что? Хвалилась всю тайность выведать, а до чего себя допустила?

Управитель опять Микешку под суд подвел, как за провинку по садовому делу. К палкам же его присудили и так отхлестали, что смотреть страшно. Еле живого домой приволокли.

Наши мастера тоже не дремали. В завод как раз пришел тот самый стекольщик, через которого алмазная спичка большому начальнику попала. Мастера и пошли разузнать, как оно вышло. Тот рассказал, а мастера и решили от себя написать тому начальнику. Только ведь грамотеев по тому времени в рабочих не было, так пошли с этим к иконнику. Тот хоть из бар был, а против немцев не побоялся. Написал самую полную бумагу. Отдали бумагу стекольщику, а он говорит:

Вижу - дело сурьезное. Ног жалеть не буду, а только вы мне одолжите спичечек-то. Хоть с десяток.

Власыч, понятно, отсыпал ему, не поскупился. С тем стекольщик и ушел, а вот оно и сказалось. В сам-то Петербурге, видно, разобрались и послали нового управителя. Приехал новый управитель и первым делом заставил Власыча алмазную сталь сварить. Власыч без отговорки сделал, как нельзя лучше. Опробовал новый управитель сталь и сразу всех привозных мастеров к выгонке определил. Чтоб на другой же день и духу их не было.

Алмазная-то спичка им вроде рыбьей кости в горло пришлась. Всю дорогу, небось, перхали да поминали:

Хорош рыбный пирожок, да подавиться им можно, - ноги протянешь.

А Микешка по времени в дяди Никифоры вышел. Ну, помаялся- соседские ребятишки сперва-то его образумили. Как он прочухался после битья да стал по улицам ходить, они и принялись его дразнить. Вслед ему кричат: "Немкин мужик, немкин мужик", а то песенку запоют: "Немка по лесу ходила, да подвязки обронила", или еще что. Парень и думает про себя:

"Маленькие говорят, - от больших слышат. Хороводился с Мамальей из баловства да из-за хороших харчей, а оно вон куда загнулось. Вроде за чужого меня считают".

Пожаловался старшим, а они отвечают:

Так ведь это правильно. Ты вроде привозного немца за чужой спиной пожить хочешь. Смотри-ко, до густой бороды вырос, а на отцовых хлебах сидишь.

Парню эти укоры вовсе непереносны стали. Тут у него поворот жизни и вышел. Старые свои повадки забросил. За работу принялся, - знай держись. Случалось, когда и попирует, так не укорено: на свои, трудовые.

Жениться вот только долго не мог. К которой девушке ни подойдет, та и в сторону. Иная даже и пожалеет:

Кабы ты, Микешка, не немкин был.

Не прилипло, поди, ко мне немецкое, - урезонивает Микешка, а девушка на своем стоит: - Может, и не прилипло, да зазорно мне за "немкиного мужика" выходить.

Потом уж женился на какой-то приезжей. И ничего, ладно с ней жили. Доброго сына да сколько-то дочерей вырастили. Никифор-то частенько сыну наказывал:

Со всяким народом, милый сын, попросту живи, а лодырей остерегайся. Иной больно высоко себя ставит, а сам об одном заботится, как бы на чужой спине прокатиться. Ты его и опасайся. А того лучше, гони от себя куда подальше.

Дело с пустяков началось - с пороховой спички. Она ведь не ахти

Как давно придумана. С малым сотня лет наберется ли? Поначалу, как

Пороховушка в ход пошла, много над ней мудрили. Которые и вовсе зря.

Кто, скажем, придумал точеную соломку делать, кто опять стал смазывать

Спички таким составом, чтобы они горели разными огоньками: малиновым,

Зеленым, еще каким. С укупоркой тоже немало чудили. Пряменько сказать,

На большой моде пороховая спичка была.

Одного нашего заводского мастера эта спичечная мода и задела. А

Он сталь варил. Власычем звали. По своему делу первостатейный. Этот

Власыч придумал сварить такую сталь, чтоб сразу трут брала, если той

Сталью рядом по кремню черкнуть. Сварил сталь крепче не бывало и наделал

Из нее спичечек по полной форме. Понятно, искра не от всякой руки трут

Поджигала. Тут, поди-ко, и кремешок надо хорошо подобрать, и трут в

Исправности содержать, а главное - большую твердость и сноровку в руке

Иметь. У самого Власыча спичка, сказывают, ловко действовала, а другим

Редко давалась. Зато во всяких руках эта спичка не хуже алмаза стекло

Резала. Власычеву спичку и подхватили по заводу. Прозвали ее алмазной.

Токари заводские выточили Власычу под спички форменную коробушечку и по

Стали надпись вывели: "Алмазные спички".

Власыч эту штуку на заводе делал. Сторожился, конечно, чтоб на

Глаза начальству не попасть, а раз оплошал. В самый неурочный час

Принесло одного немца. Обер-мастером назывался, а в деле мало смыслил.

Об одном заботился, чтоб все по уставу велось. Хоть того лучше придумай,

Ни за что не допустит, если раньше того не было. Звали этого немца Устав

Уставыч, а по фамилии Шпиль. Заводские дивились, до чего кличка ловко

Подошла. Голенастый да головастый, и нос вроде спицы - зипуны вешать. Ни

Дать, ни взять - барочный шпиль, коим кокоры к бортам пришивают. И ума

Не больше, чем в деревянном шпиле. Меж своими немцами и то в дураках

Считался.

Увидел Шпиль у Власыча стальную коробушечку и напустился:

Какой тфой праф игральки делайть? С казенни материаль? Ф

Казенни фремя? По устаф перешь сто пальки.

Власыч хотел объяснить, да разве такой поймет. А время тогда

Еще крепостное было. Власыч и пожалел свою спину, смирился.

Помилосердуй, - говорит, - Устав Уставыч, напредки того не

Шпилю, конечно, любо, что самолучший мастер ему кланяется, и то,

Видно, в понятие взял, что власычевым мастерством сам держится. Задрал

Снай, Флясич, какоф я есть добри нашальник. Фсегда меня

Слюшай. Перфая фина прощаль, фторой фина сто пальки.

Потом стал допытываться, кто коробушечку делал, да Власыч принял

Это на себя.

Сам мастерил, в домашние часы. А надпись иконный мастер нанес.

Я по готовому выскоблил, как это смолоду умею.

Смекнул тоже, на кого повернуть. Иконник-то из приезжих был да

Еще дворянского сословия. Такому заводское начальство, как пузыри в

Ложке: хоть один, хоть два, хоть и вовсе не будь.

Коробушечку немец отобрал и домой унес, а остатки спичек Власыч

Себе прибрал.

Пришел Шпиль домой, поставил коробушечку на стол и хвалится

Перед женой, - какой он приметливый, все сразу увидит, поймет и конец

Тому сделает. Жена в таком разе, как поди, у всех народов ведется,

Поддакивает да похваливает:

Ты у меня что! Маслом мазанный, сахарной крошкой посыпанный.

Недаром за тебя замуж вышла.

Шпиль разнежился, рассказывает ей по порядку, а она давай его

Точить, что человека под палки не поставил. Шпиль объясняет: мастер-де

Такой, им только и держусь, а она свое скрипит:

Какой ни будь, а ты начальник! На то поставлен, чтоб тебя

Боялись. Без палки уважения не будет.

Скрипела-скрипела, до того мужа довела, что схватил он

Коробушечку со спичками и пошел в завод, да тут его к главному

Заводскому управителю потребовали. Прибежал, а там кабинетская бумага:

Спрашивают про алмазную сталь, -кто ее сварил и почему о том не донесли?

Дело-то так вышло. Власычевы спички давненько по заводу ходили.

Не столько ими огонь добывали, сколько стекло резали. С одним

Стекольщиком спички и пошли по большим дорогам да там и набежали на

Какого-то большого начальника. Не дурак, видно, был. Увидел, - небывалая

Сталь, стал дознаваться, откуда такая? Стекольщик объявил, - из

Златоустовского, мол, завода. Там мастер один делает. Вот бумага и

Бумага не строгая, только с малым укором. Шпиль перевел все это

В своей дурной башке: заставлю, дескать, Власыча сварить при себе эту

Сталь, а скажу на себя и награду за это получу. Вытащил из кармана

Коробушечку, подал управителю и обсказал, как придумал. Управитель из

Немцев же был. Обрадовался. Ну, как же! Большая подпорка всем привозным

Мастерам. Похвалил Шпиля:

Молодец! Покажи русским, что без нас им обойтись никак

Невозможно.

И тут же состряпал ответную бумагу. Моим, дескать, стараньем

Обер-мастер Шпиль сварил алмазную сталь, а не доносили потому, что

Готовили форменную укупорку. Делал ее русский мастер, оттого и задержка.

Велел управитель переписать письмо и с нарочным отправить в сам-

Петербург. И власычева коробушечка со спичками туда же пошла.

Шпиль от управителя именинником пошел, чуть не приплясывает.

Вечером у себя дома пирушку придумал сделать. Все заводские немцы

Сбежались. Завидуют, конечно. Дивятся, как такому дураку удалась этакая

Штука, а все-таки поздравляют. Знают, видишь, что всем им от этого

Большая выгода.

На другой день Шпиль как ни в чем не бывало пришел в завод и

Говорит Власычу:

Фчера глядель тфой игральки. Ошень сапафни штук. Ошень

Сапафни. Сфари такой шталь польни тигель. Я расрешай. Сафтра.

А Власычу все ведомо. Копиист, который бумагу перебелял, себе

Копийку снял и кому надо показал. И Власычу о том сказали. Только он

Виду не подает, говорит немцу:

То и горе, Устав Уставыч, не могу добиться такой стали.

Затопал, закричал:

Какой ти смель шутка нашальник кафарийть?

Какие, - отвечает, - шутки. Рад бы всей душой, да не могу.

Спички-то, поди, из той стали деланы, кою, помнишь, сам пособлял мне

Варить. Еще из бумажки чего-то подсыпал, как главное начальство из сам-

Петербургу наезжало.

И верно, был такой случай. Приезжало начальство, и Шпиль в ту

Пору сильно суетился при варке стали, а Власычу в тигель подсыпал что-то

Из бумажки, будто он тайность какую знает. Мастера смеялись потом:

"Понимает, пес, кому подсыпать, знает, что у Власыча оплошки не

Случится". Теперь Власыч этим случаем и закрылся. Шпиль, как он и в

Немцах дураком считался, поверил тому разговору. Обрадовался сперва,

Потом образумился маленько: как быть? Помнит, - точно подсыпал какой-то

Аптечный порошок. Так, для видимости, а он, оказывается, вон какую силу

Имеет. Только как этот порошочек узнать? Сейчас же побежал домой, собрал

Все порошки, какие в доме нашлись, и давай их разглядывать. Мерекал-

Мерекал, на том решил, - буду пробовать по порядку. Так и сделал.

Заставил Власыча варить, а сам тут же толкошится и каждый раз какой-

Нибудь порошок в варку подсыпает. Ну, скажем, от колотья в грудях, от

Рвоты либо удушья, от почечуя там, от кашлю. Да мало ли всякого

Снадобья. Власыч свое ведет: одно сварит покрепче, другое нисколько на

Сталь не походит, да и судит:

Диво, порошочки будто одинаковые были, а в варке такая

Различка. Мудреный ты человек, Устав Уставыч!

Такими разговорами сбил Шпиля с последнего умишка. Окончательно

Тот уверился в силе аптечных порошков. Думает, - найду все-таки. Тем

Временем из Петербургу новая бумага пришла. Управителю одобрение, Шпилю

Награждение, а заводу - заказ сварить столько-то пудов стали и всю ее

Пустить в передел для самого наследника. Сделать саблю, кинжал, столовый

Прибор, линейки да треугольники. Одним словом, разное. И все с рисовкой

Да с позолотой. И ведено всякую поделку опробовать, чтоб она стекло

Управитель обрадовался, собрал всех перед господским домом и

Вычитал бумагу. Пусть, дескать, русские знают, как привозной мастер

Отличился. Немцы, ясное дело, радуются да похваляются, а русские

Посмеиваются, потому знают, как Шпиль свою дурость с порошками

Показывает.

Сталь по тем временам малым весом варилась. Заказ да еще с

Переделом большим считался. Поторапливаться приходилось. Передельщики и

Заговорили: подавай сталь поскорее. Шпиль, понятно, в поту бьется.

Порошки-то, которые от поносу, давно ему в нутро понадобились. Сам

Управитель рысью забегал. Этот, видать, посмышленее был: сразу понял,

Что тут Власыч водит, а что поделаешь, коли принародно объявлено, что

Алмазная сталь Шпилем придумана и сварена. Велел только управитель Шпилю

Одному варить, близко никого не подпускать. А что Шпиль один сделает,

Если по-настоящему у рук не бывало? Смех только вышел. Передельщики меж

Тем прямо наступать стали:

Заказ царский. За канитель в таком деле к ответу потянут.

Подавай сталь, либо пиши бумагу, что все это зряшная хвастня была.

Никакой алмазной стали Шпиль не варивал и сварить не может.

Управитель видит, круто поворачивается, нашел-таки лазейку.

Велел Шпилю нездоровым прикинуться и написал по начальству: "Прошу

Отсрочки по заказу, потому обер-мастер, который сталь варит, крепко

Занедужил". А сам за Власыча принялся. Грозил, конечно, улещал тоже, да

Власыч уперся.

Не показал мне Устав Уставыч своей тайности. Не умею.

Тогда управитель другое придумал.

У Власыча, видишь, все ребята уж выросли, всяк по своей

Семейственности жил. При отце один последний остался, а он некудыка -

Парень вышел. От матери-то вовсе маленьким остался и рос без догляду.

Старшие братья-сестры, известно, матери не замена, а отец с утра до

Вечера на заводе. Парнишко с молодым-то умишком и пошел по кривым

Дорожкам. К картишкам пристрастился, винишко до поры похватывать стал.

Колачивал его Власыч, да не поправишь ведь, коли время пропущено. А так

Из себя парень приглядный. Что называется, и броваст, и глазаст, и

Волосом кудряв. Власыч про него говаривал:

На моего Микешку поглядеть - сокол соколом, а до работы

Коснись - хуже кривой вороны. Сам дела не видит, а натолкнешь, так его

Куда-то в сторону отбросит.

Ну, все-таки своя кровь, куда денешь? Власыч и пристроил Микешку

Себе подручным. Тайности со сталью такому, понятно, не показывал. Женить

Даже его опасался: загубит чужой век, да и в доме содом пойдет.

Этого Микешку управитель и велел перевести в садовые работники

При господском саду. Микешке поначалу это поглянулось: дела нет, а

Кормят вдосталь. Одно плохо - винишко добыть трудно, и сомнительно тоже,

Зачем его тут поставили, коли все другие из немцев. Сторожится, понятно,

Отмалчивается, когда с ним разговаривают. Тут видит: шпилева девка -

Мамальей ли Манильей ее звали - часто в сад бегать стала. Вертится около

Микешки, заговаривает тоже. По-русскому-то она хоть смешненько, а бойко

Лопотала, как в нашем заводе выросла. Микешка видит, - заигрывает немка,

Сам вид делает - все бы отдал за один погляд на такую красоту. Девка,

Понягно, красоты немецкой: сытая, да белобрысая, да в господской одеже.

Манилье, видно, любо, что парень голову потерял, а он, знай, глазом

Играет да ус подкручивает. Вот и стали сбегаться по уголкам, где никто

Разговору, не помешает.

Шпилева девка умом-то в отца издалась, сразу выболтала, что ей

Надо. Микешка на себя важность накинул, да и говорит:

Очень даже хорошо всю тайность со сталью знаю. И время теперь

Самое подходящее. Как по болотам пуховые палки кудрявиться станут, так

По Таганаю можно алмазные палки найти. Если такую в порошок стереть да

По рюмке на пуд подсыпать при варке, то беспременно алмазная сталь

Манилья спрашивает: где такие палки искать?

Места, - отвечает, - знаю. Для тебя могу постараться, только

Чтоб без постороннего глазу. Да еще уговор. Ходьбы будет много, так

Чтобы всякий раз брать по бутылке простого да по бутылке наливки какой,

Послаще да покрепче. И закусить тоже было бы чем.

Что же, - говорит, - это можно. Наливок-то у мамаши полон

Чулан, а простого добыть и того легче.

Вот и стали они на Таганай похаживать. Чуть не все лето

Путались, да, видно, не по тем местам. Шпилям тут что-то крепко не

Взлюбилось. Слышно, Манилью-то в две руки своими любезными палками

Дубасили да наговаривали:

Мы тебе наказывали: себя не потеряй, а ты что? Хвалилась всю

Тайность выведать, а до чего себя допустила?

Управитель опять Микешку под суд подвел, как за провинку по

Садовому делу. К палкам же его присудили и так отхлестали, что смотреть

Страшно. Еле живого домой приволокли.

Наши мастера тоже не дремали. В завод как раз пришел тот самый

Стекольщик, через которого алмазная спичка большому начальнику попала.

Мастера и пошли разузнать, как оно вышло. Тот рассказал, а мастера и

Решили от себя написать тому начальнику. Только ведь грамотеев по тому

Времени в рабочих не было, так пошли с этим к иконнику. Тот хоть из бар

Был, а против немцев не побоялся. Написал самую полную бумагу. Отдали

Бумагу стекольщику, а он говорит:

Вижу - дело сурьезное. Ног жалеть не буду, а только вы мне

Одолжите спичечек-то. Хоть с десяток.

Власыч, понятно, отсыпал ему, не поскупился. С тем стекольщик и

Ушел, а вот оно и сказалось. В сам-то Петербурге, видно, разобрались и

Послали нового управителя. Приехал новый управитель и первым делом

Заставил Власыча алмазную сталь сварить. Власыч без отговорки сделал,

Как нельзя лучше. Опробовал новый управитель сталь и сразу всех

Привозных мастеров к выгонке определил. Чтоб на другой же день и духу их

Алмазная-то спичка им вроде рыбьей кости в горло пришлась. Всю

Дорогу, небось, перхали да поминали:

Хорош рыбный пирожок, да подавиться им можно, - ноги

Протянешь.

А Микешка по времени в дяди Никифоры вышел. Ну, помаялся-

Соседские ребятишки сперва-то его образумили. Как он прочухался после

Битья да стал по улицам ходить, они и принялись его дразнить. Вслед ему

Кричат: "Немкин мужик, немкин мужик", а то песенку запоют: "Немка по

Лесу ходила, да подвязки обронила", или еще что. Парень и думает про

"Маленькие говорят, - от больших слышат. Хороводился с Мамальей

Из баловства да из-за хороших харчей, а оно вон куда загнулось. Вроде за

Чужого меня считают".

Пожаловался старшим, а они отвечают:

Так ведь это правильно. Ты вроде привозного немца за чужой

Спиной пожить хочешь. Смотри-ко, до густой бороды вырос, а на отцовых

Хлебах сидишь.

Парню эти укоры вовсе непереносны стали. Тут у него поворот

Жизни и вышел. Старые свои повадки забросил. За работу принялся, - знай

Держись. Случалось, когда и попирует, так не укорено: на свои, трудовые.

Жениться вот только долго не мог. К которой девушке ни подойдет,

Та и в сторону. Иная даже и пожалеет:

Кабы ты, Микешка, не немкин был.

Не прилипло, поди, ко мне немецкое, - урезонивает Микешка, а

Девушка на своем стоит: - Может, и не прилипло, да зазорно мне за

"немкиного мужика" выходить.

Потом уж женился на какой-то приезжей. И ничего, ладно с ней

Жили. Доброго сына да сколько-то дочерей вырастили. Никифор-то частенько

Сыну наказывал:

Со всяким народом, милый сын, попросту живи, а лодырей

Остерегайся. Иной больно высоко себя ставит, а сам об одном заботится,

Как бы на чужой спине прокатиться. Ты его и опасайся. А того лучше, гони

ЧУГУННАЯ БАБУШКА

Против наших каслинских мастеров по фигурному литью никто

Выстоять не мог. Сколько заводов кругом, а ни один вровень не поставишь.

Другим заводчикам это не вовсе по нраву приходилось. Многие

Охотились своим литьем каслинцев обогнать, да не вышло.

Демидовы тагильские сильно косились. Ну как- первый, можно

Сказать, по здешним местам завод считался, а тут на-ко - по литью

Оплошка. Связываться все-таки не стали, отговорку придумали:

Мы бы легонько каслинцев перешагнули, да заниматься не стоит:

Выгоды мало.

С Шуваловыми лысьвенскими смешнее вышло. Те, понимаешь,

Врезались в это дело. У себя, на Кусье-Александровском заводе,

Сказывают, придумали тоже фигурный литьем заняться. Мастеров с разных

Мест понавезли, художников наняли. Не один год этак-то пыжились и денег,

Говорят, не жалели, а только видят - в ряд с каслинским это литье не

Поставишь. Махнули рукой, да и говорят, как Демидовы:

Пускай они своими игрушками тешатся, у нас дело посурьезнее

Найдется.

Наши мастера меж собой пересмеиваются:

То-то! Займитесь-ко чем посподручнее, а с нами не спорьте.

Наше литье, поди-ко, по всему свету на отличку идет. Однем словом,

Каслинское.

В чем тут главная точка была, сказать не умею. Кто говорил -

Чугун здешний особенный, только, на мой глаз, чугун - чугуном, а руки -

Руками. Про это ни в каком деле забывать не след.

В Каслях, видишь, это фигурное литье с давних годов укоренилось.

Еще при бытности Зотовых, когда они тут рад народом изгальничали,

Художники в Каслях живали. Народ, значит, и приобык.

Тоже ведь фигурка, сколь хорошо ее ни слепит художник, сама в

Чугун не заскочит. Умелыми да ловкими руками ее переводить доводится.

Формовщик хоть и по готовому ведет, а его рука много значит.

Отливке, известно, всегда какой ни на есть изъян случится. Ну, наплывчик

Выбежит, шадринки высыплит, вмятины тоже бывают, а чаще всего путцы под

Рукой путаются. Это пленочки так по нашему зовутся. Чеканщику и

Приходится все эти изъяны подправить: наплывчики загладить, шадринки

Сбить, путцы срубить. Со стороны глядя, и то видишь - вовсе тонкое это

Дело, не всякой руке доступно.

Бронзировка да покраска проще кажутся, а изведай - узнаешь, что

И тут всяких хитростей-тонкостей многонько.

А ведь все это к одному шло. Оно и выходит, что около

Каслинского фигурного литья, кроме художников, немало народу ходило. И

Набирался этот народ из того десятка, какой не от всякой сотни

Поставишь. Многие, конечно, по тем временам вовсе неграмотные были, а

Дарованье к этому делу имели.

Фигурки, по коим литье велось, не все заводские художники

Готовили. Больше того их со стороны привозили. Которое, как говорится,

Из столицы, которое - из-за границы, а то и просто с толчка. Ну, мало

Ли, - приглянется заводским барам какая вещичка, они и посылают ее в

Касли с наказом:

Отлейте по этому образцу, к такому-то сроку. Заводские мастера

Отольют, а сами про всякую отливку посудачат.

Это, не иначе, француз придумал. У них, знаешь, всегда так:

Либо веселенький узорчик пустят, либо выдумку почудней. Вроде вон парня

С крылышками на пятках. Кузьмич из красильной еще его торгованом

Меркушкой зовет.

Немецкую работу, друг, тоже без ошибки узнать можно. Как

Лошадка поглаже да посытее, либо бык пудов этак на сорок, а то барыня

Погрузнее, в полном снаряде да еще с собакой, так и знай - без немецкой

Руки тут не обошлось. Потому - немец первым делом о сытости думает.

Ну вот. В числе прочих литейщиков был в те годы Торокин Василий

Федорыч. В пожилых считался. Дядей Васей в литейном его звали.

Этот дядя Вася с малых лет на формовке работал и, видно, талан к

Этому делу имел. Даром что неграмотный, а лучше всех доводил. Самые

Тонкие работы ему доверяли.

За свою-то жизнь дядя Вася не одну тысячу отливок сделал, а сам

Дивится:

Придумывают тоже! Все какие-то Еркулесы да Лукавоны! А нет

Того, чтобы понятное показать.

С этой думкой стал захаживать по вечерам в мастерскую, где

Главный заводский художник учил молодых ребят рисунку и лепке тоже.

Формовочное дело, известно, с лепкой-то по соседству живет: тоже

Приметливого глаза да ловких пальцев требует.

Поглядел дядя Вася на занятия, да и думает про себя:

"А ну-ко, попробую сам".

Только человек возрастной, свои ребята уж большенькие стают -

Ему и стыдно в таких годах ученьем заниматься. Так он что придумал?

Вкрадче от своих-то семейных этим делом занялся. Как уснут все, он и

Садится за работу. Одна жена знала. От нее, понятно, не ухоронишься.

Углядела, что мужик засиживаться стал, спрашивает;

Ты что, отец, полуночничаешь?

Он сперва отговаривался:

Работа, дескать, больно тонкая пришлась, а пальцы одубели, вот

И разминаю их.

Жена все-таки доспрашивает, да его и самого тянет сказать про

Свою затею. Не зря, поди-ко, сказано; сперва подумай с подушкой, потом с

Женой. Ну, он и

Рассказал.

Так и так... Придумал свой образец для отливки сготовить.

Жена посомневалась:

Барское, поди-ко, это дело. Они к тому ученые, а ты что?

Вот то-то, - отвечает, - и горе, что бары придумывают

Непонятное, а мне охота простое показать. Самое, значит, житейское.

Скажем, бабку Анисью вылепить, как она прядет. Видела?

Как, - отвечает, - не видела, коли чуть не каждый день к ним

Забегаю.

А по соседству с ними Безкресновы жили. У них в семье бабушка

Была, вовсе преклонных лет. Внучата у ней выросли, работы по дому сама

Хозяйка справляла, и у этой бабки досуг был. Только она - рабочая

Косточка - разве может без дела? Она и сидела день-деньской за пряжей, и

Все, понимаешь, на одном месте, у кадушки с водой. Дядя Вася эту бабку и

Заприметил. Нет-нет и зайдет к соседям будто за делом, а сам на бабку

Смотрит. Жене, видно, поглянулась мужнина затея.

Что ж, - говорит, - старушка стоющая. Век прожила, худого о

Ней никто не скажет. Работящая, характером уветливая, на разговор не

Скупая. Только примут ли на заводе?

Это, - отвечает, - полбеды, потому - глина некупленная и руки

Вот и стал дядя Вася лепить бабку Анисью, со всем, сказать по-

Нонешнему, рабочим местом. Тут тебе и кадушка, и ковшичек сбоку

Привешен, и бабка сидит, сухонькими пальцами нитку подкручивает, а сама

Маленько на улыбе, вот-вот ласковое слово скажет.

Лепил, конечно, по памяти. Старуха об этом и не знала, а васина

Жена сильно любопытствовала. Каждую ночь подойдет и свою заметочку

Потуже ровно надо ее подвязать. Не любит бабка распустихой

Ходить, да и не по-старушечьи этак-то платок носить.

Ковшик у них будет поменьше. Нарочно давеча поглядела.

Ну, и прочее такое. Дядя Вася о котором поспорит, которое на

Приметку берет.

Ну, вылепил фигурку. Тут на него раздумье нашло,- показывать ли?

Еще насмех подымут!

Все-таки решился, пошел сразу к управляющему. На счастье дяди

Васи, управляющий тогда из добрых пришелся, неплохую память о себе в

Заводе оставил. Поглядел он торокинскую работу, понял, видно, да и

Говорит:

Подожди маленько - придется мне посоветоваться.

Ну, прошло сколько-то времени, пришел дядя Вася домой, подает

Жене деньги.

Гляди-ко, мать, деньги за модельку выдали! Да еще бумажку

Написали, чтоб вперед выдумывал, только никому, кроме своего завода, не

Продавал.

Так и пошла торокинская бабка по свету гулять. Сам же дядя Вася

Ее формовал и отливал. И, понимаешь, оказалась ходким товаром. Против

Других-то заводских поделок ее вовсе бойко разбирать стали. Дядя Вася

Перестал в работе таиться. Придет из литейной и при всех с глиной

Вожгается. Придумал на этот раз углевоза слепить, с коробом, с лошадью,

Все как на деле бывает.

На дядю Васю глядя, другие заводские мастера осмелели - тоже

Принялись лепить да резать, кому что любо. Подставку, скажем, для

Карандашей вроде рабочего бахила, пепельницу на манер капустного листка.

Кто опять придумал вырезать девушку с корзинкой груздей, кто свою

Собачонку Шарика лепит-старается. Однем словом, пошло-поехало, живым

Потянуло.

Радуются все. Торокинскую бабку добром поминают.

Это она всем нам дорожку показала.

Только недолго так-то было. Вдруг полный поворот вышел. Вызвал

Управляющий дядю Васю и говорит:

Вот что, Торокин... Считаю я тебя самолучшим мастером, потому

От работы в заводе не отказываю. Только больше лепить не смей. Оконфузил

Ты меня своей моделькой.

А прочих, которые по торокинской дорожке пошли - лепить да

Резать стали, - тех всех до одного с завода прогнал.

Люди, понятно, как очумелые стали: за что, про что такая

Напасть? Кинулись к дяде Васе:

Что такое? О чем с тобой управляющий разговаривал?

Дядя Вася не потаил, рассказал, как было. На другой день его

Опять к управляющему потянули. Не в себе вышел, в глаза не глядит,

Говорит срыву:

Ты, Торокин, лишних слов не говори! Ведено мне тебя в первую

Голову с завода вышвырнуть. Так и в бумаге написано. Только семью твою

Жалеючи оставляю.

Коли так, - отвечает дядя Вася, - могу и сам уйти. Прокормлюсь

Как-нибудь на стороне. Управляющему, видно, вовсе стыдно стало.

Не могу, - говорит, - этого допустить, потому как сам тебя,

Можно сказать, в это дело втравил. Подожди, может, еще переменится.

Только об этом разговоре никому не сказывай.

Управляющий-то, видишь, сам в этом деле по-другому думал.

Которые поближе к нему стояли, те сказывали, - за большую себе

Обиду этот барский приказ принял, при других жаловался:

Кабы не старость, дня бы тут лишнего не прожил.

Он - управляющий этот - с характером мужик был, вовсе ержистый.

Чуть не по нему, сейчас:

Живите, не тужите, обо мне не скучайте! Я по вам и подавно

Тосковать не стану, потому владельцев много, а настояще знающих по

Заводскому делу нехватка. Найду место, где дураков поменьше, толку

Побольше.

Скажет так и вскорости на другое место уедет. По многим заводам

Хорошо знали его. Рабочие везде одобряли, да и владельцы хватались.

Сманивали даже.

Все, понятно, знали - человек неспокойный, не любит, чтоб его

Под локоть толкали, зато умеет много лишних рублей находить на таких

Местах, где другие ровным счетом ничего не видят.

Владельцев заводских это и приманивало.

Перед Каслями-то этот управляющий на Омутинских заводах служил,

У купцов Пастуховых. Разругался из-за купецкой прижимки в копейках.

Думал - в Каслях попроще с этим будет, а вон что вышло: управляющий

Целым округом не может на свой глаз модельку выбрать. Кому это по нраву

Придется?

Управляющий и обижался, а уж, видно, остарел, посмяк характером-

То, побаиваться стал. Вот он и наказывал дяде Васе, чтоб тот помалкивал.

Дяде Васе как быть? Передал все-таки потихоньку эти слова

Товарищам. Те видят - не тут началось, не тут и кончится. Стали

Доискиваться, да и разузнали все до тонкости.

Каслинские заводы, видишь, за наследниками купцов Расторгуевых

Значились. А это уж так повелось - где богатое купецкое наследство, там

Непременно какой-нибудь немец пристроился. К Расторгуевскому подобрался

Фон-барон Меллер да еще Закомельский. Чуешь, - какой коршун? После

Пятого году на все государство прославился палачом да вешателем.

В ту пору этот Меллер-Закомельский еще молодым жеребчиком ходил.

Только что на Расторгуевой женился и вроде как главным хозяином стал.

Их ведь - наследников-то расторгуевских - не один десяток

Считался, а весили они по-разному. У кого частей мало, тот мало и

Значил. Меллер больше всех частей получил, - вот и вышел в главного.

У этого Меллера была в родне какая-то тетка Каролина. Она будто

Меллера и воспитала. Вырастила, значит, дубину на рабочую спину. Тоже,

Сказывают, важная барыня - баронша. Приезжала она к нам на завод. Кто

Видел, говорили - сильно сытая, вроде стоячей перины, ежели сдаля

Поглядеть.

И почему-то эта тетка Каролина считалась понимающей в фигурном

Литье. Как новую модель выбирать, так Меллер завсегда с этой теткой

Совет держал. Случалось, она и одна выбирала. В литейном подсмеивались:

Подобрано на немецкой тетки глаз - нашему брату не понять.

Ну, так вот... Уехала эта тетка Каролина куда-то за границу.

Долго там ползала. Кто говорит - лечилась, кто говорит - забавлялась на

Старости лет. Это ее дело. Только в ту пору как раз торокинская чугунная

Бабушка и выскочила, а за ней и другие такие штучки воробушками вылетать

Стали а ходко по рукам пошли.

Меллеру, видно, не до этого было, либо он на барыши позарился,

Только облегчение нашим мастерам и случилось. А как приехала немецкая

Тетка домой, так сразу перемена дела вышла.

Визгом да слюной чуть не изошлась, как увидела чугунную бабушку.

На племянничка своего поднялась, корит его всяко в том смысле: скоро,

Дескать, до того дойдешь, что своего кучера либо дворника себе на стол

Поставишь. Позор на весь свет!

Меллер, видно, умишком небогат был, забеспокоился:

Простите-извините, любезная тетушка, - не доглядел. Сейчас

Дело поправим.

И пишет выговор управляющему со строгим предписаньем - всех

Нововыявленных заводских художников немедленно с завода долой, а модели

Их навсегда запретить.

Так вот и плюнула немецкая тетка Каролинка со своим дорогим

Племянничком нашим каслинским мастерам в самую душу. Ну, только чугунная

Бабушка за все отплатила.

Пришла раз Каролинка к важному начальнику, с которым ей

Говорить-то с поклоном надо. И видит - на столе у этого начальника, на

Самом видном месте, торокинская работа стоит. Каролинка, понятно,

Смолчала бы, да хозяин сам спросил:

Ваших заводов литье?

Наших, - отвечает.

Хорошая, - говорит, - вещица. Живым от нее пахнет.

Пришлось Каролинке поддакивать:

О, та! Ошень превосходный рапот.

Другой раз случай за границей вышел. Чуть ли не в Париже.

Увидела Каролинка торокинскую работу и давай всякую пустяковину молоть:

По недогляду, дескать, эта отливка прошла. Ничем эта старушка

Не замечательна.

Каролинке на это вежливенько и говорят:

Видать, вы, мадама, без понятия в этом деле. Тут живое

Мастерство ценится, а оно всякому понимающему сразу видно.

Пришлось Каролинке и это проглотить. Приехала домой, а там

Любезный племянничек пеняет:

Что же вы, дорогая тетушка, меня конфузите да в убыток

Вводите. Отливки-то, которые по вашему выбору, вовсе никто не берет.

Совладельцы даже обижаются, да и в газетах нехорошо пишут.

И подает ей газетку, а там прописано про наше каслинское

Фигурное литье. Отливка, дескать, лучше нельзя, а модели выбраны -

Никуда. К тому подведено, что выбор доверен не тому, кому надо.

Либо, - говорит, - в Каслях на этом деле сидит какой чудак с

Чугунными мозгами, либо оно доверено старой барыне немецких кровей.

Кто-то, видно, прямо метил в немецкую Каролинку. Может,

Заводские художники дотолкали.

Меллер-Закомельский сильно старался узнать, кто написал, да не

Добился. А Каролинку после того случаю пришлось все-таки отстранить от

Заводского дела. Другие владельцы настояли. Так она, эта Каролинка, с

Той поры прямо тряслась от злости, как случится где увидеть торокинскую

Да еще что? Стала эта чугунная бабушка мерещиться Каролинке.

Как останется в комнате одна, так в дверях и появится эта

Фигурка и сразу начнет расти. Жаром от нее несет, как от неостывшего

Литья, а она еще упреждает:

Ну-ко, ты, перекисло тесто, поберегись, кабы не изжарить.

Каролинка в угол забьется, визг на весь дом подымет, а прибегут

Никого нет.

От этого перепугу будто и убралась к чертовой бабушке немецкая

Тетушка. Памятник-то ей в нашем заводе отливали. Немецкой, понятно,

Выдумки: крылья большие, а легкости нет. Старый Кузьмич перед

Бронзировкой поглядел на памятник, поразбирал мудреную надпись, да и

Говорит:

Ангел яичко снес, да и думает: то ли садиться, то ли

Подождать?

После революции в ту же чортову дыру замели каролинкину родню -

Всех Меллеров-Закомельских, которые убежать не успели.

Полсотни годов прошло, как ушел из жизни с большой обидой

Неграмотный художник Василий Федорыч Торокин, а работа его и теперь

В разных странах на письменных столах и музейных полках сидит

Себе чугунная бабушка, сухонькими пальцами нитку подкручивает, а сама

Маленько на улыбе- вот-вот ласковое слово скажет:

Погляди-ко, погляди, дружок, на бабку Анисью. Давно жила.

Косточки мои, поди, в пыль рассыпались, а нитка моя, может, и посейчас

Внукам-правнукам служит. Глядишь, кто и помянет добрым словом. Честно,

Дескать, жизнь прожила, и по старости сложа руки не сидела. Али взять

Хоть Васю Торокина. С пеленок его знала, потому в родстве мы да и по

Суседству. Мальчонком стал в литейную бегать. Добрый мастер вышел. С

Дорогим глазом, с золотой рукой. Изобидели его немцы, хотели его

Мастерство испоганить, а что вышло? Как живая, поди-ко, сижу, с тобой

Разговариваю, памятку о мастере даю - о Василье Федорыче Торокине.

Так-то, милачок! Работа - она штука долговекая. Человек умрет,

А дело его останется. Вот ты и смекай, как жить-то.

Дело с пустяков началось — с пороховой спички. Она ведь не ахти как давно придумана. С малым сотня лет наберется ли? Поначалу, как пороховушка в ход пошла, много над ней мудрили. Которые и вовсе зря. Кто, скажем, придумал точеную соломку делать, кто опять стал смазывать спички таким составом, чтобы они горели разными огоньками: малиновым, зеленым, еще каким. С укупоркой тоже немало чудили. Пряменько сказать, на большой моде пороховая спичка была.

Одного нашего заводского мастера эта спичечная мода и задела. А он сталь варил. Власычем звали. По своему делу первостатейный. Этот Власыч придумал сварить такую сталь, чтоб сразу трут брала, если той сталью рядом по кремню черкнуть. Сварил сталь крепче не бывало и наделал из нее спичечек по полной форме. Понятно, искра не от всякой руки трут поджигала. Тут, поди-ко, и кремешок надо хорошо подобрать, и трут в исправности содержать, а главное — большую твердость и сноровку в руке иметь. У самого Власыча спичка, сказывают, ловко действовала, а другим редко давалась. Зато во всяких руках эта спичка не хуже алмаза стекло резала. Власычеву спичку и подхватили по заводу. Прозвали ее алмазной. Токари заводские выточили Власычу под спички форменную коробушечку и по стали надпись вывели: «Алмазные спички».

Власыч эту штуку на заводе делал. Сторожился, конечно, чтоб на глаза начальству не попасть, а раз оплошал. В самый неурочный час принесло одного немца. Обер-мастером назывался, а в деле мало смыслил. Об одном заботился, чтоб все по уставу велось. Хоть того лучше придумай, ни за что не допустит, если раньше того не было. Звали этого немца Устав Уставыч, а по фамилии Шпиль. Заводские дивились, до чего кличка ловко подошла. Голенастый да головастый, и нос вроде спицы — зипуны вешать. Ни дать, ни взять — барочный шпиль, коим кокоры к бортам пришивают. И ума не больше, чем в деревянном шпиле. Меж своими немцами и то в дураках считался.

Увидел Шпиль у Власыча стальную коробушечку и напустился:
— Какой тфой праф игральки делайть? С казенни материаль? Ф казенни фремя? По устаф перешь сто пальки.

Власыч хотел объяснить, да разве такой поймет. А время тогда еще крепостное было. Власыч и пожалел свою спину, смирился.

— Помилосердуй, — говорит, — Устав Уставыч, напредки того не будет.

Шпилю, конечно, любо, что самолучший мастер ему кланяется, и то, видно, в понятие взял, что власычевым мастерством сам держится. Задрал свою спицу дальше некуда и говорит с важностью:
— Снай, Флясич, какоф я есть добри нашальник. Фсегда меня слюшай. Перфая фина прощаль, фторой фина сто пальки.

Потом стал допытываться, кто коробушечку делал, да Власыч принял это на себя.

— Сам мастерил, в домашние часы. А надпись иконный мастер нанес. Я по готовому выскоблил, как это смолоду умею.

Смекнул тоже, на кого повернуть. Иконник-то из приезжих был да еще дворянского сословия. Такому заводское начальство, как пузыри в ложке: хоть один, хоть два, хоть и вовсе не будь.

Коробушечку немец отобрал и домой унес, а остатки спичек Власыч себе прибрал.

Пришел Шпиль домой, поставил коробушечку на стол и хвалится перед женой, — какой он приметливый, все сразу увидит, поймет и конец тому сделает. Жена в таком разе, как поди, у всех народов ведется, поддакивает да похваливает:
— Ты у меня что! Маслом мазанный, сахарной крошкой посыпанный. Недаром за тебя замуж вышла.

Шпиль разнежился, рассказывает ей по порядку, а она давай его точить, что человека под палки не поставил. Шпиль объясняет: мастер-де такой, им только и держусь, а она свое скрипит:
— Какой ни будь, а ты начальник! На то поставлен, чтоб тебя боялись. Без палки уважения не будет.

Скрипела-скрипела, до того мужа довела, что схватил он коробушечку со спичками и пошел в завод, да тут его к главному заводскому управителю потребовали. Прибежал, а там кабинетская бумага: спрашивают про алмазную сталь, -кто ее сварил и почему о том не донесли?

Дело-то так вышло. Власычевы спички давненько по заводу ходили. Не столько ими огонь добывали, сколько стекло резали. С одним стекольщиком спички и пошли по большим дорогам да там и набежали на какого-то большого начальника. Не дурак, видно, был. Увидел, — небывалая сталь, стал дознаваться, откуда такая? Стекольщик объявил, — из Златоустовского, мол, завода. Там мастер один делает. Вот бумага и пришла.

Бумага не строгая, только с малым укором. Шпиль перевел все это в своей дурной башке: заставлю, дескать, Власыча сварить при себе эту сталь, а скажу на себя и награду за это получу. Вытащил из кармана коробушечку, подал управителю и обсказал, как придумал. Управитель из немцев же был. Обрадовался. Ну, как же! Большая подпорка всем привозным мастерам. Похвалил Шпиля:
— Молодец! Покажи русским, что без нас им обойтись никак невозможно.

И тут же состряпал ответную бумагу. Моим, дескать, стараньем обер-мастер Шпиль сварил алмазную сталь, а не доносили потому, что готовили форменную укупорку. Делал ее русский мастер, оттого и задержка. Велел управитель переписать письмо и с нарочным отправить в сам — Петербург. И власычева коробушечка со спичками туда же пошла.

Шпиль от управителя именинником пошел, чуть не приплясывает. Вечером у себя дома пирушку придумал сделать. Все заводские немцы сбежались. Завидуют, конечно. Дивятся, как такому дураку удалась этакая штука, а все-таки поздравляют. Знают, видишь, что всем им от этого большая выгода.

На другой день Шпиль как ни в чем не бывало пришел в завод и говорит Власычу:
— Фчера глядель тфой игральки. Ошень сапафни штук. Ошень сапафни. Сфари такой шталь польни тигель. Я расрешай. Сафтра.

А Власычу все ведомо. Копиист, который бумагу перебелял, себе копийку снял и кому надо показал. И Власычу о том сказали. Только он виду не подает, говорит немцу:
— То и горе, Устав Уставыч, не могу добиться такой стали.

У немца, конечно, дальше хитрости нехватило. Всполошился, ногами затопал, закричал:
— Какой ти смель шутка нашальник кафарийть?
— Какие, — отвечает, — шутки. Рад бы всей душой, да не могу. Спички-то, поди, из той стали деланы, кою, помнишь, сам пособлял мне варить. Еще из бумажки чего-то подсыпал, как главное начальство из сам — Петербургу наезжало.

И верно, был такой случай. Приезжало начальство, и Шпиль в ту пору сильно суетился при варке стали, а Власычу в тигель подсыпал что-то из бумажки, будто он тайность какую знает. Мастера смеялись потом: «Понимает, пес, кому подсыпать, знает, что у Власыча оплошки не случится». Теперь Власыч этим случаем и закрылся. Шпиль, как он и в немцах дураком считался, поверил тому разговору. Обрадовался сперва, потом образумился маленько: как быть? Помнит, — точно подсыпал какой-то аптечный порошок. Так, для видимости, а он, оказывается, вон какую силу имеет. Только как этот порошочек узнать? Сейчас же побежал домой, собрал все порошки, какие в доме нашлись, и давай их разглядывать. Мерекал — мерекал, на том решил, — буду пробовать по порядку. Так и сделал. Заставил Власыча варить, а сам тут же толкошится и каждый раз какой — нибудь порошок в варку подсыпает. Ну, скажем, от колотья в грудях, от рвоты либо удушья, от почечуя там, от кашлю. Да мало ли всякого снадобья. Власыч свое ведет: одно сварит покрепче, другое нисколько на сталь не походит, да и судит:
— Диво, порошочки будто одинаковые были, а в варке такая различка. Мудреный ты человек, Устав Уставыч!

Такими разговорами сбил Шпиля с последнего умишка. Окончательно тот уверился в силе аптечных порошков. Думает, — найду все-таки. Тем временем из Петербургу новая бумага пришла. Управителю одобрение, Шпилю — награждение, а заводу — заказ сварить столько-то пудов стали и всю ее пустить в передел для самого наследника. Сделать саблю, кинжал, столовый прибор, линейки да треугольники. Одним словом, разное. И все с рисовкой да с позолотой. И ведено всякую поделку опробовать, чтоб она стекло резала.

Управитель обрадовался, собрал всех перед господским домом и вычитал бумагу. Пусть, дескать, русские знают, как привозной мастер отличился. Немцы, ясное дело, радуются да похваляются, а русские посмеиваются, потому знают, как Шпиль свою дурость с порошками показывает.

Сталь по тем временам малым весом варилась. Заказ да еще с переделом большим считался. Поторапливаться приходилось. Передельщики и заговорили: подавай сталь поскорее. Шпиль, понятно, в поту бьется. Порошки-то, которые от поносу, давно ему в нутро понадобились. Сам управитель рысью забегал. Этот, видать, посмышленее был: сразу понял, что тут Власыч водит, а что поделаешь, коли принародно объявлено, что алмазная сталь Шпилем придумана и сварена. Велел только управитель Шпилю одному варить, близко никого не подпускать. А что Шпиль один сделает, если по-настоящему у рук не бывало? Смех только вышел. Передельщики меж тем прямо наступать стали:
— Заказ царский. За канитель в таком деле к ответу потянут. Подавай сталь, либо пиши бумагу, что все это зряшная хвастня была. Никакой алмазной стали Шпиль не варивал и сварить не может.

Управитель видит, круто поворачивается, нашел-таки лазейку. Велел Шпилю нездоровым прикинуться и написал по начальству: «Прошу отсрочки по заказу, потому обер-мастер, который сталь варит, крепко занедужил». А сам за Власыча принялся. Грозил, конечно, улещал тоже, да Власыч уперся.

— Не показал мне Устав Уставыч своей тайности. Не умею.

Тогда управитель другое придумал.

У Власыча, видишь, все ребята уж выросли, всяк по своей семейственности жил. При отце один последний остался, а он некудыка — парень вышел. От матери-то вовсе маленьким остался и рос без догляду. Старшие братья-сестры, известно, матери не замена, а отец с утра до вечера на заводе. Парнишко с молодым-то умишком и пошел по кривым дорожкам. К картишкам пристрастился, винишко до поры похватывать стал. Колачивал его Власыч, да не поправишь ведь, коли время пропущено. А так из себя парень приглядный. Что называется, и броваст, и глазаст, и волосом кудряв. Власыч про него говаривал:
— На моего Микешку поглядеть — сокол соколом, а до работы коснись — хуже кривой вороны. Сам дела не видит, а натолкнешь, так его куда-то в сторону отбросит.

Ну, все-таки своя кровь, куда денешь? Власыч и пристроил Микешку себе подручным. Тайности со сталью такому, понятно, не показывал. Женить даже его опасался: загубит чужой век, да и в доме содом пойдет.

Этого Микешку управитель и велел перевести в садовые работники при господском саду. Микешке поначалу это поглянулось: дела нет, а кормят вдосталь. Одно плохо — винишко добыть трудно, и сомнительно тоже, зачем его тут поставили, коли все другие из немцев. Сторожится, понятно, отмалчивается, когда с ним разговаривают. Тут видит: шпилева девка — Мамальей ли Манильей ее звали — часто в сад бегать стала. Вертится около Микешки, заговаривает тоже. По-русскому-то она хоть смешненько, а бойко лопотала, как в нашем заводе выросла. Микешка видит, — заигрывает немка, сам вид делает — все бы отдал за один погляд на такую красоту. Девка, понягно, красоты немецкой: сытая, да белобрысая, да в господской одеже. Манилье, видно, любо, что парень голову потерял, а он, знай, глазом играет да ус подкручивает. Вот и стали сбегаться по уголкам, где никто разговору, не помешает.

Шпилева девка умом-то в отца издалась, сразу выболтала, что ей надо. Микешка на себя важность накинул, да и говорит:
— Очень даже хорошо всю тайность со сталью знаю. И время теперь самое подходящее. Как по болотам пуховые палки кудрявиться станут, так по Таганаю можно алмазные палки найти. Если такую в порошок стереть да по рюмке на пуд подсыпать при варке, то беспременно алмазная сталь выйдет.

Манилья спрашивает: где такие палки искать?

— Места, — отвечает, — знаю. Для тебя могу постараться, только чтоб без постороннего глазу. Да еще уговор. Ходьбы будет много, так чтобы всякий раз брать по бутылке простого да по бутылке наливки какой, послаще да покрепче. И закусить тоже было бы чем.
— Что же, — говорит, — это можно. Наливок-то у мамаши полон чулан, а простого добыть и того легче.

Вот и стали они на Таганай похаживать. Чуть не все лето путались, да, видно, не по тем местам. Шпилям тут что-то крепко не взлюбилось. Слышно, Манилью-то в две руки своими любезными палками дубасили да наговаривали:
— Мы тебе наказывали: себя не потеряй, а ты что? Хвалилась всю тайность выведать, а до чего себя допустила?

Управитель опять Микешку под суд подвел, как за провинку по садовому делу. К палкам же его присудили и так отхлестали, что смотреть страшно. Еле живого домой приволокли.

Наши мастера тоже не дремали. В завод как раз пришел тот самый стекольщик, через которого алмазная спичка большому начальнику попала. Мастера и пошли разузнать, как оно вышло. Тот рассказал, а мастера и решили от себя написать тому начальнику. Только ведь грамотеев по тому времени в рабочих не было, так пошли с этим к иконнику. Тот хоть из бар был, а против немцев не побоялся. Написал самую полную бумагу. Отдали бумагу стекольщику, а он говорит:
— Вижу — дело сурьезное. Ног жалеть не буду, а только вы мне одолжите спичечек-то. Хоть с десяток.

Власыч, понятно, отсыпал ему, не поскупился. С тем стекольщик и ушел, а вот оно и сказалось. В сам-то Петербурге, видно, разобрались и послали нового управителя. Приехал новый управитель и первым делом заставил Власыча алмазную сталь сварить. Власыч без отговорки сделал, как нельзя лучше. Опробовал новый управитель сталь и сразу всех привозных мастеров к выгонке определил. Чтоб на другой же день и духу их не было.

Алмазная-то спичка им вроде рыбьей кости в горло пришлась. Всю дорогу, небось, перхали да поминали:
— Хорош рыбный пирожок, да подавиться им можно, — ноги протянешь.

А Микешка по времени в дяди Никифоры вышел. Ну, помаялся — соседские ребятишки сперва-то его образумили. Как он прочухался после битья да стал по улицам ходить, они и принялись его дразнить. Вслед ему кричат: «Немкин мужик, немкин мужик», а то песенку запоют: «Немка по лесу ходила, да подвязки обронила», или еще что. Парень и думает про себя:
«Маленькие говорят, — от больших слышат. Хороводился с Мамальей из баловства да из-за хороших харчей, а оно вон куда загнулось. Вроде за чужого меня считают».

Пожаловался старшим, а они отвечают:
— Так ведь это правильно. Ты вроде привозного немца за чужой спиной пожить хочешь. Смотри-ко, до густой бороды вырос, а на отцовых хлебах сидишь.

Парню эти укоры вовсе непереносны стали. Тут у него поворот жизни и вышел. Старые свои повадки забросил. За работу принялся, — знай держись. Случалось, когда и попирует, так не укорено: на свои, трудовые.

Жениться вот только долго не мог. К которой девушке ни подойдет, та и в сторону. Иная даже и пожалеет:
— Кабы ты, Микешка, не немкин был.
— Не прилипло, поди, ко мне немецкое, — урезонивает Микешка, а девушка на своем стоит: — Может, и не прилипло, да зазорно мне за «немкиного мужика» выходить.

Потом уж женился на какой-то приезжей. И ничего, ладно с ней жили. Доброго сына да сколько-то дочерей вырастили. Никифор-то частенько сыну наказывал:
— Со всяким народом, милый сын, попросту живи, а лодырей остерегайся. Иной больно высоко себя ставит, а сам об одном заботится, как бы на чужой спине прокатиться. Ты его и опасайся. А того лучше, гони от себя куда подальше.

Алмазная спичка. Бажов

Дело с пустяков началось - с пороховой спички. Она ведь не ахти как давно придумана. С малым сотня лет наберется ли? Поначалу, как пороховушка в ход пошла, много над ней мудрили. Которые и вовсе зря. Кто, скажем, придумал точеную соломку делать, кто опять стал смазывать спички таким составом, чтобы они горели разными огоньками: малиновым, зеленым, еще каким. С укупоркой тоже немало чудили. Пряменько сказать, на большой моде пороховая спичка была.

Одного нашего заводского мастера эта спичечная мода и задела. А он сталь варил. Власычем звали. По своему делу первостатейный. Этот Власыч придумал сварить такую сталь, чтоб сразу трут брала, если той сталью рядом по кремню черкнуть. Сварил сталь крепче не бывало и наделал из нее спичечек по полной форме. Понятно, искра не от всякой руки трут поджигала. Тут, поди-ко, и кремешок надо хорошо подобрать, и трут в исправности содержать, а главное - большую твердость и сноровку в руке иметь. У самого Власыча спичка, сказывают, ловко действовала, а другим редко давалась. Зато во всяких руках эта спичка не хуже алмаза стекло резала. Власычеву спичку и подхватили по заводу. Прозвали ее алмазной. Токари заводские выточили Власычу под спички форменную коробушечку и по стали надпись вывели: "Алмазные спички".

Власыч эту штуку на заводе делал. Сторожился, конечно, чтоб на глаза начальству не попасть, а раз оплошал. В самый неурочный час принесло одного немца. Обер-мастером назывался, а в деле мало смыслил. Об одном заботился, чтоб все по уставу велось. Хоть того лучше придумай, ни за что не допустит, если раньше того не было. Звали этого немца Устав Уставыч, а по фамилии Шпиль. Заводские дивились, до чего кличка ловко подошла. Голенастый да головастый, и нос вроде спицы - зипуны вешать. Ни дать, ни взять - барочный шпиль, коим кокоры к бортам пришивают. И ума не больше, чем в деревянном шпиле. Меж своими немцами и то в дураках считался.

Увидел Шпиль у Власыча стальную коробушечку и напустился:

Какой тфой праф игральки делайть? С казенни материаль? Ф казенни фремя? По устаф перешь сто пальки.

Власыч хотел объяснить, да разве такой поймет. А время тогда еще крепостное было. Власыч и пожалел свою спину, смирился.

Помилосердуй, - говорит, - Устав Уставыч, напредки того не будет.

Шпилю, конечно, любо, что самолучший мастер ему кланяется, и то, видно, в понятие взял, что власычевым мастерством сам держится. Задрал свою спицу дальше некуда и говорит с важностью:

Снай, Флясич, какоф я есть добри нашальник. Фсегда меня слюшай. Перфая фина прощаль, фторой фина сто пальки.

Потом стал допытываться, кто коробушечку делал, да Власыч принял это на себя.

Сам мастерил, в домашние часы. А надпись иконный мастер нанес. Я по готовому выскоблил, как это смолоду умею.

Смекнул тоже, на кого повернуть. Иконник-то из приезжих был да еще дворянского сословия. Такому заводское начальство, как пузыри в ложке: хоть один, хоть два, хоть и вовсе не будь.

Коробушечку немец отобрал и домой унес, а остатки спичек Власыч себе прибрал.

Пришел Шпиль домой, поставил коробушечку на стол и хвалится перед женой, - какой он приметливый, все сразу увидит, поймет и конец тому сделает. Жена в таком разе, как поди, у всех народов ведется, поддакивает да похваливает:

Ты у меня что! Маслом мазанный, сахарной крошкой посыпанный. Недаром за тебя замуж вышла.

Шпиль разнежился, рассказывает ей по порядку, а она давай его точить, что человека под палки не поставил. Шпиль объясняет: мастер-де такой, им только и держусь, а она свое скрипит:

Какой ни будь, а ты начальник! На то поставлен, чтоб тебя боялись. Без палки уважения не будет.

Скрипела-скрипела, до того мужа довела, что схватил он коробушечку со спичками и пошел в завод, да тут его к главному заводскому управителю потребовали. Прибежал, а там кабинетская бумага: спрашивают про алмазную сталь, -кто ее сварил и почему о том не донесли?

Дело-то так вышло. Власычевы спички давненько по заводу ходили. Не столько ими огонь добывали, сколько стекло резали. С одним стекольщиком спички и пошли по большим дорогам да там и набежали на какого-то большого начальника. Не дурак, видно, был. Увидел, - небывалая сталь, стал дознаваться, откуда такая? Стекольщик объявил, - из Златоустовского, мол, завода. Там мастер один делает. Вот бумага и пришла.

Бумага не строгая, только с малым укором. Шпиль перевел все это в своей дурной башке: заставлю, дескать, Власыча сварить при себе эту сталь, а скажу на себя и награду за это получу. Вытащил из кармана коробушечку, подал управителю и обсказал, как придумал. Управитель из немцев же был. Обрадовался. Ну, как же! Большая подпорка всем привозным мастерам. Похвалил Шпиля:

Молодец! Покажи русским, что без нас им обойтись никак невозможно.

И тут же состряпал ответную бумагу. Моим, дескать, стараньем обер-мастер Шпиль сварил алмазную сталь, а не доносили потому, что готовили форменную укупорку. Делал ее русский мастер, оттого и задержка. Велел управитель переписать письмо и с нарочным отправить в сам- Петербург. И власычева коробушечка со спичками туда же пошла.

Шпиль от управителя именинником пошел, чуть не приплясывает. Вечером у себя дома пирушку придумал сделать. Все заводские немцы сбежались. Завидуют, конечно. Дивятся, как такому дураку удалась этакая штука, а все-таки поздравляют. Знают, видишь, что всем им от этого большая выгода.

На другой день Шпиль как ни в чем не бывало пришел в завод и говорит Власычу:

Фчера глядель тфой игральки. Ошень сапафни штук. Ошень сапафни. Сфари такой шталь польни тигель. Я расрешай. Сафтра.

А Власычу все ведомо. Копиист, который бумагу перебелял, себе копийку снял и кому надо показал. И Власычу о том сказали. Только он виду не подает, говорит немцу:

То и горе, Устав Уставыч, не могу добиться такой стали.

Какой ти смель шутка нашальник кафарийть?

Какие, - отвечает, - шутки. Рад бы всей душой, да не могу. Спички-то, поди, из той стали деланы, кою, помнишь, сам пособлял мне варить. Еще из бумажки чего-то подсыпал, как главное начальство из сам- Петербургу наезжало.

И верно, был такой случай. Приезжало начальство, и Шпиль в ту пору сильно суетился при варке стали, а Власычу в тигель подсыпал что-то из бумажки, будто он тайность какую знает. Мастера смеялись потом: "Понимает, пес, кому подсыпать, знает, что у Власыча оплошки не случится". Теперь Власыч этим случаем и закрылся. Шпиль, как он и в немцах дураком считался, поверил тому разговору. Обрадовался сперва, потом образумился маленько: как быть? Помнит, - точно подсыпал какой-то аптечный порошок. Так, для видимости, а он, оказывается, вон какую силу имеет. Только как этот порошочек узнать? Сейчас же побежал домой, собрал все порошки, какие в доме нашлись, и давай их разглядывать. Мерекал- мерекал, на том решил, - буду пробовать по порядку. Так и сделал. Заставил Власыча варить, а сам тут же толкошится и каждый раз какой- нибудь порошок в варку подсыпает. Ну, скажем, от колотья в грудях, от рвоты либо удушья, от почечуя там, от кашлю. Да мало ли всякого снадобья. Власыч свое ведет: одно сварит покрепче, другое нисколько на сталь не походит, да и судит:

Диво, порошочки будто одинаковые были, а в варке такая различка. Мудреный ты человек, Устав Уставыч!

Такими разговорами сбил Шпиля с последнего умишка. Окончательно тот уверился в силе аптечных порошков. Думает, - найду все-таки. Тем временем из Петербургу новая бумага пришла. Управителю одобрение, Шпилю - награждение, а заводу - заказ сварить столько-то пудов стали и всю ее пустить в передел для самого наследника. Сделать саблю, кинжал, столовый прибор, линейки да треугольники. Одним словом, разное. И все с рисовкой да с позолотой. И ведено всякую поделку опробовать, чтоб она стекло резала.

Управитель обрадовался, собрал всех перед господским домом и вычитал бумагу. Пусть, дескать, русские знают, как привозной мастер отличился. Немцы, ясное дело, радуются да похваляются, а русские посмеиваются, потому знают, как Шпиль свою дурость с порошками показывает.

Сталь по тем временам малым весом варилась. Заказ да еще с переделом большим считался. Поторапливаться приходилось. Передельщики и заговорили: подавай сталь поскорее. Шпиль, понятно, в поту бьется. Порошки-то, которые от поносу, давно ему в нутро понадобились. Сам управитель рысью забегал. Этот, видать, посмышленее был: сразу понял, что тут Власыч водит, а что поделаешь, коли принародно объявлено, что алмазная сталь Шпилем придумана и сварена. Велел только управитель Шпилю одному варить, близко никого не подпускать. А что Шпиль один сделает, если по-настоящему у рук не бывало? Смех только вышел. Передельщики меж тем прямо наступать стали:

Заказ царский. За канитель в таком деле к ответу потянут. Подавай сталь, либо пиши бумагу, что все это зряшная хвастня была. Никакой алмазной стали Шпиль не варивал и сварить не может.

Управитель видит, круто поворачивается, нашел-таки лазейку. Велел Шпилю нездоровым прикинуться и написал по начальству: "Прошу отсрочки по заказу, потому обер-мастер, который сталь варит, крепко занедужил". А сам за Власыча принялся. Грозил, конечно, улещал тоже, да Власыч уперся.

Не показал мне Устав Уставыч своей тайности. Не умею.

Тогда управитель другое придумал.

У Власыча, видишь, все ребята уж выросли, всяк по своей семейственности жил. При отце один последний остался, а он некудыка - парень вышел. От матери-то вовсе маленьким остался и рос без догляду. Старшие братья-сестры, известно, матери не замена, а отец с утра до вечера на заводе. Парнишко с молодым-то умишком и пошел по кривым дорожкам. К картишкам пристрастился, винишко до поры похватывать стал. Колачивал его Власыч, да не поправишь ведь, коли время пропущено. А так из себя парень приглядный. Что называется, и броваст, и глазаст, и волосом кудряв. Власыч про него говаривал:

На моего Микешку поглядеть - сокол соколом, а до работы коснись - хуже кривой вороны. Сам дела не видит, а натолкнешь, так его куда-то в сторону отбросит.

Ну, все-таки своя кровь, куда денешь? Власыч и пристроил Микешку себе подручным. Тайности со сталью такому, понятно, не показывал. Женить даже его опасался: загубит чужой век, да и в доме содом пойдет.

Этого Микешку управитель и велел перевести в садовые работники при господском саду. Микешке поначалу это поглянулось: дела нет, а кормят вдосталь. Одно плохо - винишко добыть трудно, и сомнительно тоже, зачем его тут поставили, коли все другие из немцев. Сторожится, понятно, отмалчивается, когда с ним разговаривают. Тут видит: шпилева девка - Мамальей ли Манильей ее звали - часто в сад бегать стала. Вертится около Микешки, заговаривает тоже. По-русскому-то она хоть смешненько, а бойко лопотала, как в нашем заводе выросла. Микешка видит, - заигрывает немка, сам вид делает - все бы отдал за один погляд на такую красоту. Девка, понягно, красоты немецкой: сытая, да белобрысая, да в господской одеже. Манилье, видно, любо, что парень голову потерял, а он, знай, глазом играет да ус подкручивает. Вот и стали сбегаться по уголкам, где никто разговору, не помешает.

Шпилева девка умом-то в отца издалась, сразу выболтала, что ей надо. Микешка на себя важность накинул, да и говорит:

Очень даже хорошо всю тайность со сталью знаю. И время теперь самое подходящее. Как по болотам пуховые палки кудрявиться станут, так по Таганаю можно алмазные палки найти. Если такую в порошок стереть да по рюмке на пуд подсыпать при варке, то беспременно алмазная сталь выйдет.

Манилья спрашивает: где такие палки искать?

Места, - отвечает, - знаю. Для тебя могу постараться, только чтоб без постороннего глазу. Да еще уговор. Ходьбы будет много, так чтобы всякий раз брать по бутылке простого да по бутылке наливки какой, послаще да покрепче. И закусить тоже было бы чем.

Что же, - говорит, - это можно. Наливок-то у мамаши полон чулан, а простого добыть и того легче.

Вот и стали они на Таганай похаживать. Чуть не все лето путались, да, видно, не по тем местам. Шпилям тут что-то крепко не взлюбилось. Слышно, Манилью-то в две руки своими любезными палками дубасили да наговаривали:

Мы тебе наказывали: себя не потеряй, а ты что? Хвалилась всю тайность выведать, а до чего себя допустила?

Управитель опять Микешку под суд подвел, как за провинку по садовому делу. К палкам же его присудили и так отхлестали, что смотреть страшно. Еле живого домой приволокли.

Наши мастера тоже не дремали. В завод как раз пришел тот самый стекольщик, через которого алмазная спичка большому начальнику попала. Мастера и пошли разузнать, как оно вышло. Тот рассказал, а мастера и решили от себя написать тому начальнику. Только ведь грамотеев по тому времени в рабочих не было, так пошли с этим к иконнику. Тот хоть из бар был, а против немцев не побоялся. Написал самую полную бумагу. Отдали бумагу стекольщику, а он говорит:

Вижу - дело сурьезное. Ног жалеть не буду, а только вы мне одолжите спичечек-то. Хоть с десяток.

Власыч, понятно, отсыпал ему, не поскупился. С тем стекольщик и ушел, а вот оно и сказалось. В сам-то Петербурге, видно, разобрались и послали нового управителя. Приехал новый управитель и первым делом заставил Власыча алмазную сталь сварить. Власыч без отговорки сделал, как нельзя лучше. Опробовал новый управитель сталь и сразу всех привозных мастеров к выгонке определил. Чтоб на другой же день и духу их не было.

Алмазная-то спичка им вроде рыбьей кости в горло пришлась. Всю дорогу, небось, перхали да поминали:

Хорош рыбный пирожок, да подавиться им можно, - ноги протянешь.

А Микешка по времени в дяди Никифоры вышел. Ну, помаялся- соседские ребятишки сперва-то его образумили. Как он прочухался после битья да стал по улицам ходить, они и принялись его дразнить. Вслед ему кричат: "Немкин мужик, немкин мужик", а то песенку запоют: "Немка по лесу ходила, да подвязки обронила", или еще что. Парень и думает про себя:

"Маленькие говорят, - от больших слышат. Хороводился с Мамальей из баловства да из-за хороших харчей, а оно вон куда загнулось. Вроде за чужого меня считают".

Пожаловался старшим, а они отвечают:

Так ведь это правильно. Ты вроде привозного немца за чужой спиной пожить хочешь. Смотри-ко, до густой бороды вырос, а на отцовых хлебах сидишь.

Парню эти укоры вовсе непереносны стали. Тут у него поворот жизни и вышел. Старые свои повадки забросил. За работу принялся, - знай держись. Случалось, когда и попирует, так не укорено: на свои, трудовые.

Жениться вот только долго не мог. К которой девушке ни подойдет, та и в сторону. Иная даже и пожалеет:

Кабы ты, Микешка, не немкин был.

Не прилипло, поди, ко мне немецкое, - урезонивает Микешка, а девушка на своем стоит: - Может, и не прилипло, да зазорно мне за "немкиного мужика" выходить.

Потом уж женился на какой-то приезжей. И ничего, ладно с ней жили. Доброго сына да сколько-то дочерей вырастили. Никифор-то частенько сыну наказывал:

Со всяким народом, милый сын, попросту живи, а лодырей остерегайся. Иной больно высоко себя ставит, а сам об одном заботится, как бы на чужой спине прокатиться. Ты его и опасайся. А того лучше, гони от себя куда подальше.