Аннотация
Ключевые слова
Шкала времени – век
XVII
Библиографическое описание:
Лисейцев Д.В. Российский посольский обычай в начале XVII века по материалам делопроизводства Посольского приказа // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.): сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. П.Н.Зырянов. М., 2004. С. 216-251.
Текст статьи
Лисейцев Д.В.
РОССИЙСКИЙ ПОСОЛЬСКИЙ ОБЫЧАЙ В НАЧАЛЕ XVII ВЕКА ПО МАТЕРИАЛАМ ДЕЛОПРОИЗВОДСТВА ПОСОЛЬСКОГО ПРИКАЗА
Осуществление международных контактов издавна подразумевало целый ряд связанных с этим обрядов, обычаев и церемоний. Совокупность обрядов и правил поведения дипломатов при иноземных дворах, а также церемоний, имевших место при приеме зарубежных послов, постепенно сложились в систему дипломатического церемониала. Связи между государствами производились при посредстве особого дипломатического языка, с использованием специфической терминологии. Анализ норм дипломатического этикета способен дать интересный материал по истории внешней политики, международных связей и посольской службы. Рассмотрение «посольского обычая» интересно также в семиотическом плане, поскольку предоставляет возможность делать выводы о значении для людей прошлого символических актов, принятых в сфере международных контактов, а также о претензиях, выдвигаемых державой на внешнеполитической арене.
Анализируя историографию, посвященную дипломатическому церемониалу Московского государства, прежде всего следует отметить специальную монографию Л.А.Юзефовича . В работе подробнейшим образом рассмотрен российский «посольский обычай» конца XV - начала XVII века: вопросы, связанные с пребыванием иностранных дипломатов на территории России, а также правила поведения российских послов за рубежом. На настоящий момент исследование Л.А.Юзефовича является наиболее авторитетной работой по истории дипломатического этикета Московского государства. Статья Ю.Н.Достовалова, посвященная российскому посольскому этикету XVI-XVII столетий , основанная преимущественно на опубликованных источниках, практически не привносит ничего нового по сравнению с исследованиями предыдущего автора. Проблема влияния восточной (татарской) традиции на посольский церемониал Московского государства была исследована Н.И.Веселовским . Этим, по сути, ограничивается перечень работ, посвященных непосредственно истории «посольского обычая» Московского государства.
В настоящей работе, преимущественно на базе неопубликованных материалов делопроизводства Посольского приказа, будет рассматриваться российский дипломатический этикет двух первых десятилетий XVII века - периода, лишь частично затронутого в исследовании Л.А.Юзефовича. Анализ дипломатического церемониала Московского государства начала XVII века и эпохи Смуты представляет особый интерес. К концу XVI столетия главное дипломатическое ведомство страны (Посольский приказ) и система дипломатического этикета («посольский обычай») в целом уже сформировались. Тяжелые обстоятельства Смутного времени, частая смена монархов, дипломатический кризис Московского государства, усиление западного влияния - все это неизбежно должно было наложить отпечаток как на внешнюю политику страны в целом, так и на «посольский обычай», бытовавший при дворе московских государей.
Исследование сохранившейся до наших дней документации Посольского приказа и повествовательных источников (в основном иностранного происхождения) позволяет прийти к выводу о том, что в целом дипломатический церемониал начала XVII столетия не претерпел серьезных изменений по сравнению с предшествующим периодом. По заведенной традиции, иностранный дипломат, сразу по пересечении российской границы, получал сопровождающее лицо - пристава, который доставлял его в Москву. В пути представитель иностранного двора обеспечивался всем необходимым: провиантом, средствами передвижения, охраной. Прежние прецеденты, ранг дипломата и значение для Московского государства связей с представляемой им страной непосредственно влияли на оказываемые ему почести. Российский дипломатический церемониал подразумевал вежливое обращение с иностранными дипломатами. В частности, в 1614 г. воеводы получили из Посольского приказа распоряжение относительно приезда английского посла, чтобы те принимали дипломата «с великою честию, и кормы ему, и дворяном, и людем их давали, и во всем береженье к ним и учтивость держали по прежнему посольскому обычею» .
Немалое значение на этапе сопровождения посольства в Москву имело обеспечение миссии провиантом и транспортными средствами. В зависимости от ранга дипломата менялось и его кормовое содержание. Например, в 1604 г. ивангородские воеводы писали в Москву: «А будет, государь, цысаревы послы придут в Ивангород не большие и не ближние цысаревы люди, и мы, холопи твои, учнем давати им корм менши твоей государевы указные розписи, примерясь к розписи, смотря по людем» . Роспись кормов обыкновенно рассылалась из Посольского приказа по городам. В случае же отсутствия новой росписи, воеводы пользовались прежними документами. В частности, в 1614 г. архангельские воеводы выдавали корм английскому посольству по росписи, сохранившейся в приказной избе с 1600 г. Содержание иностранцев в Московском государстве было весьма щедрым. Английская миссия из 35 человек, следовавшая в Москву, на каждые два дня получала, помимо хлеба и калачей, яловицу, 4 баранов, 9 кур, полть ветчины, 200 яиц, 8 гривенок масла, по полведра сметаны и уксуса, четверть пуда соли и четверик крупы. Кроме того, англичане ежедневно получали, в зависимости от своего ранга, от двух до пяти чарок «вина горячева», мед трех сортов, а также по полведра пива. Несмотря на это, периодически возникали конфликтные ситуации. Так, например, английский посол Дж.Меррик по вышеприведенной росписи брать корм отказывался, утверждая, что его недостаточно .
Российская сторона заботилась о том, чтобы иностранцы своевременно и в полном объеме получали полагающийся им провиант. Для этого следовало назначать для сбора кормов надежных людей. В 1604 г., например, в Новгород послали распоряжение: «А посылали бы есте для кормов подьячих… стоячих добрых, кому мочно верити, и приказывали накрепко, чтоб они продаж и убытков в корму не чинили, и сами ни в чем не корыстовались, и посулов и поминков ни у кого не имали» . Следует отметить, что кормовое содержание иностранных миссий было отличительной чертой азиатского и восточноевропейского дипломатических церемониалов. На полное обеспечение принимались все иностранные посольства в Польше, содержали иностранные миссии в Османской империи и Крымском ханстве, тогда как в европейских странах послы должны были жить на собственные средства .
Иностранные миссии обеспечивались в России также лошадьми и подводами. При этом, однако, бдительно следили, чтобы транспорт получали только дипломаты, сопровождающим же их купцам полагалось нанимать подводы на собственные деньги. В 1614 г. Посольский приказ предписал воеводам отвечать на возможные просьбы посла о дополнительных подводах для торговцев: «того ни в которых государствах не ведетца, чтоб торговым людем под товары подводы давати, а дать подводы под послов, и под посланников, и под дворян, и под людей, а хотя с которыми послы и посланники и бывают торговые люди, и под них и под их товары подвод никому не дают. А ездят и товары свои возят на своих лошадях или наимуют, и того мимо прежней обычаи, чего преж не бывало нигде, учинити не мочно» .
В задачу городских воевод и путевых приставов входило создание у иностранного дипломата положительного впечатления о Московском государстве. По пути следования миссии спешно приводились в порядок дороги, мосты, здания. В 1604 г., в ожидании приезда имперского посла Г.Логау, в городе Торжке было велено выстлать соломой и хворостом грязные дворы и починить мосты. Дипломатический церемониал предписывал воеводам следить, чтобы во вверенных их заботам городах при проезде иностранцев было «людно и устройно по посольскому обычею: стрельцы и посадцкие люди были в честом платье» . В том же 1604 г. в Ливнах, во время проезда крымского гонца, воеводы «лутчим, цветным, и конным, и нарядным велели ездити блиско посольские дороги по-праву и по-леву толпами, а не полком, а которые… под ними лошади похуже, тем велели ездити вдали, а пешим… людем велели ходити потому ж… толпами» . По всей вероятности, дав распоряжение ходить «толпами», а не «полком», ливенские воеводы добивались того, чтобы многолюдность и богатство Московского государства в глазах крымского гонца выглядело естественнее.
Приставам приказывалось препятствовать появлению на дорогах нищих и больных: соответствующее распоряжение сохранилось в столбце о приезде в Москву в 1604 г. имперского посольства: «чтоб больных и нищих на тех станех отнюдь не было никаковы человека, того беречь накрепко» . Следовало также оградить дипломатов от общения со случайными людьми: практически во всех сохранившихся наказах приставам начала XVII в. содержится требование «беречи, чтоб к послу, и к дворяном, и к их людем руские люди.., и немецкие люди, и литва не приходили и не розговаривали ни о чем» .
Свою особенность в начале XVII в. имел порядок встречи шведских и турецких миссий. Шведских дипломатов по традиции приставы у границы встречали не от имени царя, а от новгородского воеводы. Данный обычай установился еще в те времена, когда Новгородская земля не была включена в состав Московского государства, и «Господин Великий Новгород» поддерживал самостоятельные внешнеполитические связи с зарубежными державами. К началу XVII в. контакты со Швецией уже всецело находились под контролем Посольского приказа, но из соображений престижа шведским посланникам и гонцам продолжали говорить, что разрешение на въезд в пределы Московского государства они должны испрашивать у новгородских воевод. Так, в 1607 г. шведских гонцов принимали у границы и провожали до Москвы якобы по веленью новгородского воеводы князя А.П.Куракина . Позднее, в конце 1608 г., когда у московского правительства появилась заинтересованность в заключении военного союза со Швецией, на переговоры с генералом Делагарди был отправлен князь М.В.Скопин-Шуйский, бывший тогда новгородским воеводой.
Турецких дипломатов встречали на южных рубежах страны от лица рязанских воевод. Например, в 1614 г. дворянин И.Г.Одадуров был направлен навстречу турецкой миссии по распоряжению из Посольского приказа, но туркам должен был заявить, что встречает их от рязанского воеводы князя Ф.И.Лыкова-Оболенского. Подобная практика была вполне устоявшейся. Когда вышеупомянутый Одадуров отказался ехать навстречу посольству от имени рязанского воеводы, боясь уронить тем самым свою родовую честь, из Москвы ему был отправлен строгий выговор с распоряжением посадить строптивого дворянина на несколько дней в тюрьму. Помимо прочего, в отповеди из Посольского приказа говорилось: «А наперед сего бывали на встрече против турских посланников и речь говаривали от резанских бояр и воевод, и от наместников и не в твою версту отечеством: князь Григорей Волконский и иные в ту версту ж» .
Приехав к Москве, пристав должен был остановиться в нескольких верстах от столицы, на последнем стане, и сообщить о своем прибытии в Посольский приказ. Эта задержка была необходима для того, чтобы посольские дьяки успели организовать церемонию встречи дипломата. Встреча происходила неподалеку от городской стены («с перестрел» - т.е. на расстоянии полета стрелы) . Встречать иностранного дипломата отправляли новых приставов, которые с этого момента меняли прежнего, путевого пристава, сопровождавшего иностранца от границы. В зависимости от ситуации, приставов могло быть от одного до трех человек. Как правило, к гонцам назначался один пристав вне зависимости от страны, которую он представлял. В 1604 г. один пристав состоял при имперском гонце; в 1607 г. по одному приставу было у шведского и у крымского гонцов; в 1616 г. один пристав числился при голландском гонце, в 1617 г. - при английском . Практически всегда по одному приставу назначали к крымским и ногайским дипломатам любого ранга . Исключение составляет миссия крымского гонца Ян-Ахмет-Челибея в 1604-1605 гг., при которой постоянно упоминается по два пристава. Объясняется это, вероятно, численностью миссии - 145 человек . По одному приставу отправляли иногда к дипломатам более высокого, чем гонцы, ранга: в 1608 г. к калмыцким послам, в 1614 г. к датскому посланнику и к кумыцкому послу, в 1615 г. к голландскому посланнику . Одного пристава полагалось отправлять к черкесским мурзам и приезжим иноземцам как, например, в 1609 г. к шведским наемникам, приехавшим за жалованьем .
Два или три пристава отправлялись к дипломатам наиболее значимых для российской внешней политики держав, если они прибывали в ранге посланников или послов. В 1604 г. английского посла встречали три пристава; в 1606 г. к польским послам выслали двух приставов (в дальнейшем их число было увеличено до трех); в 1614 г. при английском после пребывало три пристава; по два пристава находилось в 1617-1618 гг. при персидских и шведских послах .
Чем более значимой была миссия, тем более родовитые люди назначались в приставы. Например, в приставы к персидскому послу в 1604 г. был назначен князь Ф.А.Звенигородский ; к польским послам, прибывшим к Лжедмитрию I в 1606 г., был приставлен князь Г.К.Волконский , а к имперскому и к крымским гонцам в 1604 г. приставили стрелецкого сотника Ф.Брянченинова, к шведскому гонцу в 1607 г. - стрелецкого сотника Г.Засецкого .
Вместе с приставом на встречу иностранного посла отправляли толмача, который переводил его речи, а также отряд детей боярских («встречников»), сопровождавших иностранца по Москве до подворья. К моменту встречи иностранцев «встречники» должны были быть «устроены» одним из разрядных дьяков и стоять «полком» . Численность «встречников», в зависимости от обстоятельств, могла быть различной. Прежде всего, учитывался ранг дипломата и значимость для российской дипломатии возглавляемой им миссии. В 1607 г. шведского гонца Б.Неймана с приставом встречало 35 «встречников» ; более многолюдной была встреча в 1614 г. английского посла Дж.Меррика, на которого в Москве возлагали большие надежды: английский король Яков I предложил свое посредничество в русско-шведских переговорах. Думается, именно поэтому миссию Меррика встречало под Москвой и сопровождало до подворья 60 «встречников» . Пожалуй, самый пышный прием за весь рассматриваемый нами период был оказан польским послам Н.Олесницкому и А.Гонсевскому при их въезде в Москву 2 мая 1606 г.: по приказу Лжедмитрия I их встречали члены Боярской думы; с приставами послов встречали не менее 200 «драбантов» .
В дальнейшем, после размещения миссии на подворье, «встречники» должны были сопровождать иностранцев во время их пребывания в Москве во всех их поездках по городу; они же должны были, сменяясь, жить на подворье у дипломатов «для береженья» . Если дипломат выезжал со двора не со всей своей миссией, с ним отправлялась в город лишь часть его русской охраны. В 1604 г. имперского посланника митрополита Дионисия провожали в Кремль 20 человек ; в сентябре 1604 г. с крымским гонцом Ян-Ахмет-Челибеем в Кремль отправились 30 русских «встречников» . С крымским гонцом Хедир-Уланом в 1607 г. на аудиенцию поехали лишь 10 конюхов ; в том же году шведского гонца Б.Неймана сопровождали в Кремль 15 человек .
Первым встречал зарубежного представителя (несколько дальше, чем пристав) стремянной конюх (иногда - толмач), который передавал дипломату и его свите оседланных лошадей, а также, в зависимости от времени года, возок или сани. Обычно конюх произносил при передаче лошадей и экипажа речь, в которой сообщал, что кони в полной сбруе и возок (или сани) присланы послу в знак особой любви царя к его государю «с своей государевы конюшни» . Большинство прибывавших в Москву дипломатов получали лошадей из царской конюшни, однако иногда, в зависимости от значения для Московского государства дипломатической миссии или исходя из устоявшейся традиции, лошадей присылали и от других лиц. Так, если во главе миссии стояло духовное лицо, коней присылали, как правило, из Чудова монастыря: эта обитель предоставила лошадей в 1604 г. к императорскому посланнику митрополиту Дионисию, а в 1619 г. - грузинскому посланнику игумену Харитону . Нередкими были случаи присылки коней от главы Посольского приказа: датским гонцам и посланникам в 1601-1602 гг. присылал лошадей А.И.Власьев, в 1614-1615 гг. - П.А.Третьяков, в 1619 г. - И.Т.Грамотин ; от П.А.Третьякова коней присылали в 1614 г. к персидскому купцу и к голландскому гонцу в 1616 г. К английскому гонцу в 1617 г. лошадь отправили от переводчика .
Как правило, на протяжении всего пребывания дипломата в Москве лошади для поездок в Посольский приказ и в Кремль предоставлялись ему тем же лицом, что и при встрече, однако из этого правила бывали исключения: в 1615 г. голландский посол И.Масса получал лошадей от посольского дьяка, а перед отъездом в знак царской милости коней он получил из государевой конюшни . Иногда дипломатам присылали лошадь от одного лица, а заявляли, что она прислана от человека более высокого положения: так, в 1620 г. к кумыцким послам «лошеди... посланы переводчиковы, а явлены от думново дияка от Ивана Грамотина» . В 1618 г. калмыцким послам вовсе не прислали лошадей: «А лошеди под них не посылано, шли в город пеши, потому что было сухо и стояли блиско Введенской улице» . Сделано это было, вероятно, ввиду малого внешнеполитического значения для Московского государства контактов с калмыцкими тайшами.
Получив лошадей, иностранные дипломаты подъезжали к приставам, и те обращались к ним с требованием сойти с лошадей. После того, как иностранцы сходили на землю, приставы также спешивались и приветствовали приехавших. После обмена приветствиями приставы сообщали, от кого они присланы встречать миссию. В большинстве случаев заявлялось, что встреча назначена государем. Однако иногда дипломатическим миссиям оказывался менее почетный прием - в этих случаях приставы сообщали, что они присланы от бояр. В июне 1604 г., при встрече под Москвой имперского посланника тырновского митрополита Дионисия, было сказано, что его встречают по приказу окольничих ; персидского «купчину», отправленного в Москву с грамотами от шаха Аббаса в 1614 г., встречали от «приказных людей» .
От лица пославших их на встречу приставы спрашивали прибывших дипломатов о здоровье, затем представлялись, подавали главе миссии руки и сопровождали иностранцев до подворья, назначенного для их проживания. При этом приставы должны были ехать по обе стороны от главы дипломатической миссии на конях, а если тот предпочитал ехать на санях или в возке, приставы также должны были пересесть к нему. Кроме того, полагалось следить, чтобы сопровождающие посольский кортеж «встречники ехали устройно наперед посла и по обе стороны, а дороги б не переезжали, и задору ни в чем не чинили, а посольские б люди ехали вместе, не росрываясь» .
Посланников везли по улицам по заранее оговоренному маршруту; вдоль пути следования стояли стрельцы (их расставляли по городу не только в день приезда миссии, но и во время всех поездок дипломатов в Посольский приказ и в Кремль). В зависимости от ситуации, стрельцы могли стоять с пищалями или без них; более почетным считалось, если по пути следования миссии стояла вооруженная охрана. При проезде гонцов стрельцы, как правило, стояли без пищалей: так было во время визита в Москву крымских гонцов в 1604 и 1607 гг. и шведского гонца в 1607 г. Когда по улицам города следовали дипломаты более высокого ранга (посланники и послы), стрельцов выстраивали вдоль улиц с ружьями. В 1607 г. стрельцы с пищалями стояли по случаю приезда польских посланников . Иногда стрельцов не хватало, и тогда на улицах ставили с оружием других людей. Так, во время приема английского посла в Кремле в 1615 г., «к стрельцом в прибавку з бояр, и з дворян, и с приказных людей были люди с пищальми ж» ; в том же году, когда принимали польского посланника, «где не достало стрельцов, и тут стояли с пищальми с сотен и слобод» . В 1616-1617 гг. при хивинском после по улицам ставили стрельцов, а также казаков и «чорных людей в чистом платье» . Не все посланники удостаивались такой почести, как вооруженный стрелецкий караул: во время поездок по Москве голландского посланника И.Массы стрельцы стояли на улицах без пищалей . Возможно, это объясняется не вполне понятным дипломатическим статусом купца Массы: он не прибыл в Москву непосредственно из Голландии: грамота от голландских властей была прислана к нему в Архангельск .
Приставы доставляли иноземную миссию на отведенное для нее подворье. Свои особые дворы в Москве на тот момент имели английские, польские и крымские дипломаты. «Аглинской двор» был расположен на Ильинке; в 1614 г. в связи с приездом в Москву английского посла Дж.Меррика английский двор спешно приводился в порядок . На Ильинке же была расположена резиденция польских послов - «литовский двор»; в 1609 г. на нем расположили приехавших в Москву за жалованьем шведских наемников ; в 1614 г. Дж.Меррик был поставлен «на прежнем на Литовском посольском дворе в Китае-городе» . «Крымский двор» находился в Замоскворечье . Известен случай, когда прибывшего в июне 1618 г. в Москву крымского гонца поставили в Белом городе на Рождественской улице на посадском дворе . Представители других зарубежных дворов бывали в Москве реже, поэтому особых дворов для них в начале XVII века отведено не было.
Для дипломатов из большинства стран готовили непосредственно перед их приездом двор кого-нибудь из опальных вельмож или подворье монастыря. Размещать иностранцев старались неподалеку от Кремля. Так, в 1601-1602 гг. датских гонцов поселили на подворьях боярина И.Н.Романова и князя А.Д.Сицкого на Тверской улице ; имперский гонец в 1604 г. был поставлен на Тверской на дворе князя Гагина ; имперский посланник митрополит Дионисий в 1604 г. был поселен на Ильинке на подворье рязанского архиепископа, там же был поставлен приехавший в том же году за милостыней архиепископ Феодосий ; в 1607 г. шведский гонец был размещен на Дмитровке на дворе князя Ф.А.Звенигородского (в книге было записано, что шведские дипломаты стояли на том же дворе и тремя годами раньше) . В 1614 г. для датских посланников было указано подготовить подворье Соловецкого монастыря в Китай-городе на Введенской улице ; на том же подворье был размещен в 1615 г. польский посланник , а в 1616 г. - гонец из Швеции . В 1615 г., перед приездом в Москву турецкого посланника, было велено разобрать часть хоромов старого годуновского двора (занимаемого князем Д.Т.Трубецким) и перенести их на подворье новгородского митрополита . Калмыцких послов в 1618 г. поставили на Введенской улице .
Разместив иноземцев на подворье, приставы отправлялись с докладом к царю. Приставы должны были находиться при дипломатах практически неотлучно. Так, из трех состоявших при английском после Дж.Меррике приставов старшему следовало «посла навещати по вся дни из утра и вечере» со свитой из десяти человек, а двоим остальным указали «жити у посла весь день и начевати, переменяяся, по днем»; вместе с ними на подворье постоянно пребывали десять детей боярских .
В обязанность приставам вменялся также контроль за связями обслуживаемого ими дипломата. Посольский приказ обыкновенно снабжал приставов следующим предписанием: «А какой человек ко двору придет и с посланники или с их людьми учнет говорити, и тех, имая, отсылати в Посольской приказ» . Соответственно, лица, вступавшие, хотя бы и невольно, в контакт с иностранными дипломатами, подвергались арестам и наказаниям. Например, в сентябре 1604 г. посольский дьяк А.Власьев вынес на рассмотрение Боярской думы вопрос о дворнике, жившем в своей избе на подворье, где расположили крымских гонцов. Сложность ситуации была в том, что дворник имел возможность беспрепятственно разговаривать с татарами: «любо что станет он с тотары розговаривати, а уберечи его и уняти от того нельзя». В результате, по решению Думы, Власьев распорядился выкрасть с подворья дворника со всей семьей. За общение с теми же крымскими гонцами осенью 1604 г. были арестованы «малый», пытавшийся продать татарам сумки, а также торговец, у которого гонцы покупали мед . В июне 1607 г. пристав доставил в Посольский приказ для расспросов мужика, пойманного при попытке продать крымским гонцам лошадь . В начале 1614 г. в Посольском приказе получили челобитную персидского посла, написанную по его просьбе площадным подьячим А.Зиновьевым. В ответ посольские дьяки распорядились: «того подьячего Олешку …попытати слехка, то ему и в поученья место» . В октябре 1616 г. в Посольский приказ доставили стрельца и стрелецкую жену, которые напоили вином татар, состоявших в свите крымского посла. Провинившихся отослали в Стрелецкий приказ и велели им «учинити наказанье», чтобы им впредь «неповадно было так воровать, ходя в приставе, ...по двором не ходити и с татары пити» .
Российский дипломатический церемониал запрещал иностранному дипломату и членам его миссии перемещаться по Москве без сопровождения. В деле о приезде в Россию английского посла Дж.Меррика содержится следующее указание: «А будет послу для чего послати людей своих в торг или к аглинским гостем, и...посольских людей отпущати в торг с приставы, з детьми боярскими, ...и на аглинской двор к гостем отпущати, сказывая в Посольском приказе дьяком.., а без пристава б и не сказав про них в Посольском приказе, посольские люди в торг не ходили» . Данная сторона посольского этикета не всегда встречала понимание со стороны иностранцев. Так, великий канцлер литовский Лев Сапега, прибывший ко двору Бориса Годунова в 1600 г., сообщал в своем донесении в Польшу, что его миссия постоянно окружена «великой стражей» и послов Речи Посполитой держат «словно каких-то пленников» .
Спустя несколько дней после прибытия в Москву, иностранных гонцов в первый раз принимали в Посольском приказе. Для большинства из них срок, проходивший между приездом в столицу и первым приемом в Посольском приказе, не превышал десяти дней. Некоторые лица оказывались в приказе уже на другой день по приезде в Москву: в 1609 г. так были приняты шведские наемники, в 1616 г. - голландский гонец . Крымских гонцов, приехавших в Москву в 1617 г., посольские дьяки приняли через два дня; в 1619 г., спустя четыре дня после приезда, был приглашен в приказ датский гонец; девять дней прошло до приема в Посольском приказе крымских гонцов в 1604 г. и английского гонца в 1617 г. Случаи, когда гонцов не вызывали в Посольский приказ дольше указанного срока, были редкими: так, в 1618 г. крымских гонцов посольский дьяк принял лишь спустя месяц после их приезда .
В день приема на подворье к иностранным дипломатам отправляли их пристава или переводчика с детьми боярскими, конюхами и стрельцами. По улицам, как и в день приезда, ставили стрельцов (иногда стрельцы стояли даже в передней палате Посольского приказа) . Спешившись у входа в Посольский приказ, «не доезжая приступу сажени с полторы», дипломат входил в здание и попадал в помещение, где сидел судья Посольского приказа. Посольская свита сходила с коней раньше, у сеней Разрядного приказа . Посольский дьяк «выступал из своего места» , после чего следовало взаимное приветствие: с представителями христианских государей дьяк «витался» (спрашивал о здоровье и обменивался рукопожатиями) , а с мусульманскими дипломатами «корошевался» (клал на посланника руку) . После традиционного вопроса о здоровье, дьяк расспрашивал дипломата о целях его миссии, наличии у него грамот и «словесного наказа». Иногда при этом грамоты у гонцов изымались для перевода . Затем иностранцев сопровождали обратно на их подворье. Вскоре после этого гонцы получали аудиенцию у царя. Иногда аудиенция назначалась на день первого приема в Посольском приказе (в этом случае посол оставался дожидаться вызова в «Посольской палате», а судья Посольского приказа отправлялся с докладом о нем к царю) .
Дипломаты в ранге посланников и послов, обыкновенно, в отличие от гонцов, получали аудиенцию у царя без предварительного визита в Посольский приказ. Чести получить аудиенцию до приема в Посольском приказе редко удостаивались гонцы: так, в 1604 г. без предварительного расспроса в дипломатическом ведомстве Борисом Годуновым был принят имперский гонец Б.Мерл . И, напротив, некоторые послы и посланники, как и гонцы, до приема у царя должны были побывать в дипломатическом ведомстве: так было с персидским посланником в 1614 г., с голландским посланником в 1616 г., с калмыцкими послами в 1618 г.
Срок, проходивший между приездом дипломатов в Москву и первой аудиенцией в Кремле, также был невелик и обычно не превышал двух недель. Польского посланника в 1615 г. бояре приняли уже на второй день; крымский посол в том же году получил аудиенцию через три дня; через пять дней приняли крымского посла в 1614 г.; английских послов в 1604 и 1615 гг. царь принимал соответственно через неделю и через десять дней; спустя десять дней после приезда принимали в 1614 г. и датского посланника; имперский посланник митрополит Дионисий в 1604 г. оказался во дворце через две недели . Иногда иностранным дипломатам приходилось ожидать аудиенции значительно дольше. Причинами задержания приема могло быть отсутствие царя в столице - в 1607 г. шведскому гонцу пришлось ожидать аудиенции почти три месяца, поскольку Василий Шуйский находился с войском под Тулой . Другой причиной откладывания аудиенции могли быть осложнения в отношениях с державой, представляемой дипломатом: голландского посланника И.Массу, прибывшего в Москву в сентябре 1616 г., приняли лишь спустя полгода, в апреле 1617 г. Причиной такой «медлительности» было недовольство российских дипломатов результатами посреднической деятельности голландцев на русско-шведских переговорах . Персидский посланник Ходжи-Муртоза в 1614-1615 гг. ждал аудиенции два с половиной месяца, вероятно, вследствие своего низкого социального положения - дипломат был «купчиной» . Калмыцких послов не допускали «пред государевы очи» полтора месяца, стремясь, по всей видимости, подчеркнуть, насколько мало московская дипломатия была заинтересована в контактах с отправившими их лицами .
Итак, спустя некоторое время после приезда в Москву, дипломату давали первую аудиенцию у царя («велели быть у государя на приезде»). Согласно сохранившимся источникам, в начале XVII века все аудиенции иностранным дипломатам давались в «Середней Подписной Золотой палате» Кремля. Если миссия отправлялась на прием непосредственно с подворья, то дипломаты ехали к Кремлю на конях в сопровождении приставов. Посольская свита спешивалась у ворот Казенного двора, а глава миссии проезжал на коне несколько дальше - до первого или «середнего быка Казенной палаты» . Если дипломата приглашали на аудиенцию из Посольского приказа, то он шел из «Посольской палаты» пешком . В обоих случаях миссия шла площадью мимо Архангельского собора и входила в Кремль по средней лестнице (посланники мусульманских государей) или через паперть Благовещенского собора (дипломаты - христиане) . В делопроизводстве Посольского приказа начала XVII в. удалось обнаружить лишь два указания на нарушение этого правила: в 1615 и 1617 гг. голландского посланника И.Массу вводили во дворец средней лестницей .
Когда дипломат приближался к Кремлю, ему организовывали так называемую «встречу», которая также могла быть разной, в зависимости от его ранга. Посла обычно встречали в сенях и провожали до Середней Подписной Золотой палаты член государева двора и кто-либо из дьяков: английского посла Дж.Меррика в 1615 г., в частности, встречали князь Д.И.Долгорукий и второй посольский дьяк С.Романчуков . В 1608 г. польским послам организовали две «встречи» . Менее почетной была встреча посланников: польского посланника М.Каличевского и датского посланника Ивервинта в 1614 г. встречал только дьяк С.Романчуков . Гонцам «встреча» не полагалась . Царь тем временем сидел «в своем царском месте, в диадиме с скифедром». Позади государя стояло четверо рынд (по двое справа и слева) в белом платье, золотых цепях и с топориками. В палате во время аудиенции при царе были бояре, окольничие, «дворяне большие»; в сенях находились дворяне, дети боярские, дьяки; на крыльце и на паперти Благовещенского собора стояли дети боярские, подьячие и купцы. Все участники аудиенции должны были быть в нарядной одежде (в черных шапках и «золотных шубах»), люди, стоявшие за пределами дворца, одевались «в чистое платье» . В случае траура (как было в 1604 г. по случаю смерти царицы - инокини Александры) участники аудиенции одевались в «смирное платье» - одежды сиреневых, вишневых и багровых тонов .
Вошедшего в палату дипломата и его свиту «являл государю челом ударити» (т.е. сообщал о приходе) один из окольничих . В некоторых случаях при аудиенциях эти функции выполнял глава Посольского приказа. Так, в декабре 1605 г. черкесских мурз «являл» Лжедмитрию дьяк И.Грамотин; в 1609 г. шведских наемников - В.Телепнев; в 1615 г. голландского посланника - П.Третьяков . Представленный дипломат кланялся государю и произносил приветственную речь . Несколько иначе выглядело начало аудиенции, если глава миссии был представителем зарубежного православного духовенства. В этом случае государь вставал с престола и «шел под благословение» . После этого царь спрашивал дипломата о здоровье его государя (в зависимости от ситуации он делал это стоя или сидя). Так, в 1604 г. Борис Годунов спрашивал о здоровье крымского хана сидя; сидя же интересовался здоровьем шведского короля в 1607 г. Василий Шуйский. О здоровье императора (1604 г.) и английского короля (1615 г.) русские цари осведомлялись стоя . Лжедмитрий I, принимая в 1606 г. польских послов, не желал вставать, спрашивая о здоровье короля Сигизмунда III, но после спора с дипломатами принял компромиссное решение: получив ответ о добром здравии короля, царь немного приподнялся на троне . Василий Шуйский в 1608 г. спрашивал о здоровье Сигизмунда III стоя . Стоя же спрашивал о здоровье хивинского хана царь Михаил (1616 г.) .
Ответив на вопрос о здоровье, посол отдавал грамоту, которую принимал посольский дьяк, и произносил речь (письменное изложение которой также вручал судье Посольского приказа). По завершении речи дипломат и его свита целовали царю руку, после чего им разрешалось сесть на скамью, которая стояла напротив царского трона . Своеобразным эталоном являлась скамья, которая ставилась для литовских послов: «а скамейка была как и литовским послом». Такая скамья в 1614-1615 гг. предоставлялась на аудиенциях английскому, датскому и персидскому послам . Некоторым дипломатам сесть не позволяли: так, в июне 1604 г. имперскому гонцу «скамейки... не было» .
Следующим эпизодом аудиенции была демонстрация окольничим (или посольским дьяком) привезенных посольством подарков царю. В процессе «явления» подарков дипломаты должны были стоять . Иногда после аудиенции поднесенные дипломатом подарки возвращали дарителю (в частности, в 1604 г. возвращены были кубки, поднесенные царю имперским гонцом) . После демонстрации подарков гонцы получали ответное жалованье (шубы, ковши, чарки), которое вручалось им окольничим , посольским или казенным дьяком . В ряде случаев жалованье присылали прямо на подворье с кем-либо из служащих Посольского приказа - подьячим или переводчиком. Так, например, в 1604 г. жалованье имперскому гонцу Б.Мерлу было послано с подьячим В.Телепневым, в 1609 г. шведским наемникам - с переводчиком М.Юрьевым, в 1617 г. пожалованных соболей на двор к английскому гонцу Р.Свифту доставил переводчик И.Фомин . Послам и посланникам на первой аудиенции царское жалованье не вручалось, поскольку подразумевалось, что эти дипломаты обязательно будут приняты царем еще как минимум один раз. Заключала аудиенцию речь посольского дьяка к дипломатам, в которой сообщалось о пожаловании им «в стола место» корма и отпуске на подворье .
Пожалование «в стола места корма» означало, что вместо пира у государя к иностранцам на подворье будут отправлены различные блюда и напитки. В рассматриваемый период иностранные дипломаты приглашались на пиры всего несколько раз. 11 октября 1604 г. на пир к Борису Годунову были приглашен английский посланник Т.Смит . Известно, что 8 мая 1606 г. на свадебный пир Лжедмитрия I и Марины Мнишек были приглашены польские послы Н.Олесницкий и А.Гонсевский . В начале 1610 г. Василий Шуйский давал пир в честь шведского генерала Я.Делагарди, имевшего полномочия посла . На пиру 14 апреля 1616 г. присутствовал английский посол Дж.Меррик (пир состоялся, по традиции, в Грановитой палате Кремля) ; в Грановитой же палате состоялся пир 8 июня 1617 г., на котором присутствовал все тот же Дж.Меррик, а также монгольские и киргизские послы . Вскоре после возвращения иностранной миссии на подворье, к ним приезжал с кормом кто-либо из стольников, который потчевал дипломатов. Обязательной частью застолья было провозглашение здравиц царю, а также государю, от которого был прислан угощаемый дипломат .
Некоторые гонцы не получали аудиенции у царя. Так, в 1607 г. без приема у государя предполагали отпустить шведского гонца Б.Неймана. Причиной тому, как сказано выше, было отсутствие царя Василия Шуйского в Москве (он находился тогда с войсками под Тулой), а также, вероятно, нежелание российского правительства вступать в переговоры со Швецией, которая упорно навязывала Московскому государству свою отнюдь не бескорыстную помощь . Не был на аудиенции у царя Михаила голландский гонец Л.Масса, прибывший в Москву в 1616 г. Отказано в приеме было в 1619 г. датскому гонцу В. фон дер Гудену. В таких случаях присланную с гонцом грамоту принимал в Посольском приказе судья этого ведомства . Ряд гонцов получали всего одну аудиенцию: в 1604 г. имперскому гонцу было указано быть на первой аудиенции, «да и отпуск ему туто сказать» . В июне 1615 г. царь велел крымским гонцам «быти у себя, государя, на приезде и отпуске»; по одной аудиенции дали в 1618 г. ногайскому послу и английскому гонцу . Большинство же иностранных дипломатов получали как минимум еще одну - «отпускную» аудиенцию.
Нередко случалось, что в один день аудиенции давались сразу нескольким лицам. В этом случае зарубежных дипломатов принимали в порядке очередности: пока одна миссия находилась на аудиенции, другая дожидалась своей очереди в Посольском приказе и отправлялась к царю лишь после того, как предшествующая миссия отправлялась на переговоры или на подворье, и посольский дьяк приглашал их на прием. При установлении последовательности приема царем иностранцев действовала особая иерархия: в первую очередь принимали представителей более значимых для Московского государства держав. Например, в 1604 г. Борис Годунов принимал в один день персидских и грузинских послов, причем первыми к государю были допущены персы; при Лжедмитрии I крымские гонцы были приняты после шведского принца; в 1614 г. у Михаила Федоровича были крымские послы, а после них пригласили черкесского посла; в 1617 г. голландского посланника принимали в первом случае после крымских послов и гонцов, а во втором случае - после английского посла; в 1618 г. персидский посол был принят раньше кумыцкого . Почести, оказываемые иностранным дипломатам, строго регламентировались. Так, в описаниях одновременных аудиенций персидскому гонцу и хивинскому послу в 1616-1617 гг., указано, что царь был «в большом в царском платье», и рынды стояли при царе «для кизылбашского (персидского. - Д.Л. ) гонца» .
После перевода в Посольском приказе поданных послами и посланниками грамот для переговоров с ними назначалась ответная комиссия, в которую, как правило, назначали одного или двух бояр, окольничего, судью Посольского приказа и еще одного дьяка (с 1613 г. - обычно второго посольского дьяка). В 1605 г. в состав ответной комиссии английскому посланнику входили два боярина, окольничий и посольский дьяк (С.В.Годунов, П.Ф.Басманов, И.Д.Хворостинин, А.И.Власьев) . В ноябре 1607 г. на переговоры с польскими посланниками была назначена ответная комиссия в составе боярина, окольничего, думного дворянина, думного посольского дьяка и дьяка (И.М.Воротынский, И.Ф.Колычев, В.Б.Сукин, В.Г.Телепнев, А.Иванов) . Иногда для повышения уровня представительности ответной комиссии ее членам приписывали более высокие чины: так, в мае 1618 г. дьяку И.Грамотину, вошедшему в переговорную комиссию со шведами, было указано «писатися... думным», хотя на самом деле думным дьяком тот стал несколько позже . Состав комиссии мог быть и менее значительным: в 1617 г., например, на переговоры с голландским посланником И.Массой был назначен окольничий и два посольских дьяка (Н.В.Годунов, П.А.Третьяков, С.Романчуков) . С гонцами переговоры в ответной палате не велись - все вопросы с ними обсуждались посольскими дьяками в Посольском приказе или на Казенном дворе (церемониал их приемов в приказе оставался прежним) . Перед переговорами послов и посланников, как правило, приглашали на аудиенцию к царю: когда такой порядок в 1607 г. при переговорах с польскими послами был нарушен, те заявили протест . Переговоры обычно велись в особой «Ответной палате». В феврале 1616 г. бояре принимали гонцов «на Казенном дворе в Казенной полате, потому что Ответная полата для поспешенья была не готова» . Переговоры могли проходить и в других местах: в 1604 г. переговоры с митрополитом Дионисием шли на Казенном дворе - на паперти Благовещенского собора; в 1615 г. переговоры с новгородским посольством велись на Казенном дворе, в Аптекарской палате, в Мастерской палате .
В день переговоров за послами вновь посылали пристава, и иностранный дипломат вновь ехал на прием к царю, откуда его отправляли в «Ответную палату». Самый младший по чину член ответной комиссии встречал дипломата у дверей палаты, а судья Посольского приказа - отойдя от своего места сажень. Представлял послу комиссию младший ее член. После обмена рукопожатиями участники переговоров рассаживались по лавкам (в 1607 г., например, русские дипломаты сидели «в лавке от Москвы-реки», польские посланники - «в лавке, что от Сретенья», а дьяки - напротив посланников). Затем назначенные для переговоров лица в порядке старшинства произносили речь, представляющую ответ на прежние речи посла. Затем начинались переговоры. Если одной из сторон необходимо было посовещаться между собой по какому-либо вопросу, они делали это в той же палате, «отошед... в другой угол» . Когда переговоры подходили к завершению, дьяки отправлялись к царю с докладом об их итоге, а затем, вернувшись в ответную палату, отпускали дипломатов на подворье. Иногда переговоры могли завершиться в первый же день, обычно же приходилось сходиться в ответной палате неоднократно. В дополнение к переговорам в ответной палате посольские дьяки иногда приезжали для обсуждения ряда вопросов на подворье к послам и посланникам, а те, в свою очередь, обращались с предложениями в Посольский приказ, передавая их в устной или письменной форме через приставов . Для переговоров в Посольский приказ дипломаты высших рангов ездили редко (например, в 1615 г. в приказе велись переговоры с голландским посланником) .
По завершении переговоров иностранному дипломату назначали последнюю, «отпускную» аудиенцию. Отдельной отпускной аудиенции, как указывалось выше, удостаивались не все иностранцы. Иногда причиной отказа в последнем приеме было недовольство российских дипломатов внешнеполитической линией той или иной державы. Так, голландскому посланнику И.Массе первоначально было решено разрешить быть у царя только «на приезде», а отпускной аудиенции не давать. Причиной такого отступления от традиционного церемониала было недовольство российских дипломатов посредничеством голландских представителей на русско-шведских переговорах . Начало отпускной аудиенции проходило по той же схеме, что и первая аудиенция. Вошедшего дипломата представляли царю, затем дипломат кланялся государю и «подходил к руке». Следующим эпизодом было вручение «государева жалованья» - шуб, пушнины, серебряных чарок. Подарки объявлялись по списку посольским дьяком, а вручали их стольники и дьяки Казенного приказа . Иногда жалованье отвозили прямо на подворье . Затем судья Посольского приказа произносил речь и вручал послу ответную царскую грамоту, в которой подводился итог переговорам . В ряде случаев царь лично обращался к дипломату с просьбой передать его государю поклон от него, а также вручал отъезжающим дипломатам ковши с медом. Так, в 1604 г. царь Борис Годунов и его наследник царевич Федор передавали с имперским гонцом поклон императору Рудольфу II; в 1607 г. Василий Шуйский собственноручно поднес питье крымским гонцам; в 1615 г. Михаил Романов подавал из своих рук чарки с медом черкесским посланникам . Если вместе с иностранным дипломатом за границу отправлялся русский посланник, его представлял на отпускной аудиенции посольский дьяк . Затем посол отправлялся к себе на подворье. Как правило, иностранцы вновь получали «в стола место корм», но были и случаи их приглашения на пир после «отпуска» (в 1617 г. так были приглашены на пир монгольские и киргизские послы) . Через некоторое время после отпускной аудиенции миссия отправлялась в обратный путь в сопровождении пристава.
За соблюдением дипломатического этикета в Москве следили строго. Например, 6 февраля 1608 г. аудиенция польским посланникам была прервана вследствие отказа дипломатов обнажить головы во время произнесения посольским дьяком речи от лица царя; в дальнейшем на переговорах русские представители долго выговаривали полякам за этот поступок . Традиционным элементом аудиенции был вопрос о здоровье пославшего дипломатов лица. Упорное следование установленному протоколу иногда приводило к курьезам: в 1608 г. царь Василий Шуйский осведомился о здоровье короля Сигизмунда III у польских послов, которые находились под стражей в Москве с 1606 г., чем вызвал иронию и негодование последних . Не менее интересным был случай, имевший место в 1615 г. при приеме в Москве новгородского посольства. Поскольку послы были присланы от всего «Новгородского государства», судья Посольского приказа на аудиенции от лица бояр осведомился о здоровье новгородского митрополита, освященного собора, воеводы боярина Одоевского, дворян, дьяков, служилых и приказных людей, гостей, старост, посадских и жилецких людей .
Несколько иным был церемониал приемов дипломатов, присланных в Москву не от государей, а от лиц более низкого ранга. Так, посланнику Я.Бучинскому, прибывшему в Москву в 1605 г. от польского магната Ю.Мнишека, аудиенцию давали бояре, а не царь . В конце 1614 г., принимая в Посольском приказе посла от кумыцкого князя, П.Третьяков «корошевался» с ним сидя, а сам посол стоял на коленях . В феврале 1615 г. новгородских послов принимали от лица бояр, а отпускная аудиенция им была дана в «Меньшей Золотой палате» . В мае 1615 г. судья Посольского приказа принимал посланника от ногайских мурз не в приказе, а в Ямской слободе, после приветствия клал на него руку и заставил стоять на коленях, а речь произносил от лица бояр . В 1615 г. посланника от польских панов М.Каличевского принимали бояре, причем являл и расспрашивал его о здоровье второй посольский дьяк С.Романчуков . В декабре 1615 г., принимая гонца от голландских посредников на русско-шведских переговорах, П.Третьяков не встал, как бывало обычно, а «на месте приподнявся немного, з гонцом витался и спрашивал его о здоровье» . Церемониальные процедуры в указанных случаях должны были подчеркнуть низкое по сравнению с российским царем положение лица, приславшего в Москву своего дипломата.
Существовали и определенные правила поведения, которым необходимо было следовать русским дипломатам во время их пребывания за границей. Важной частью их образа за рубежом был особый «посольский наряд», который должен был поражать иностранцев пышностью и подчеркивать величие российского государя. До недавнего времени исследователи имели лишь самое общее представление о российском «посольском наряде» начала XVII столетия. Благодаря находке А.В.Лаврентьева, обнаружившего в рукописных собраниях Государственного Исторического музея опись убора посланника А.И.Власьева, ездившего в 1603-1604 гг. с миссией в Данию, наши сведения о парадном облачении русских посланников становятся гораздо шире. Костюм дипломата составляли бархатные колпаки, расшитые драгоценными камнями и жемчугом, тафьи, разнообразные ожерелья, цепи, перстни, пояса, кружева, дорогие сосуды и даже часы . Прежде всего, оказавшись за рубежом, посланники должны были отвечать отказом на возможные требования наместников и других должностных лиц (в Германии это могли быть князья, в Польше - паны, в Турции - паши, в Крыму - мурзы) посетить их. Русским дипломатам следовало заявлять, что им быть у кого-либо до аудиенции у государя «непригоже» . Надлежало добиваться личного приема и отдать грамоту в руки государю . Поскольку в Москве наиболее почетным считалось, если миссию принимали раньше других дипломатов, то и русские посланники за рубежом стремились быть принятыми раньше прочих посланников. При этом они не останавливались даже перед такими экстраординарными методами, как драка с людьми иностранных дипломатов. В частности, русские посланники в Турции П.Мансуров и С.Самсонов в своем статейном списке не без гордости зафиксировали, каким образом им удалось опередить польского посла на приеме у визиря: «И как Петр и Семейка приезжают к везиреву двору, и к ним попереч с левой стороны переулком едет к везиреву ж двору польского короля посланник Ян пан Кохоновской, а перед ним едут литвы человек с 15, а иные идут пеши. И увидя Кохоновской пан Петра и Семейку, почал к везиреву двору ехать спешно для того, чтоб ему приехать к везирю наперед Петра и Семейки, а передние Кохоновского люди приехали и стали против везиревых ворот и у Петра и Семейки дорогу было переняли. И Петр и Семейка велели кречатником, и ястребником, и своим людем пана Кохоновского в переулку держать, а людей его в другом месте против везиревых ворот постановя, и з дороги збить сильно. И кречатники, и ястребники, и Петровы и Семейкины люди литовского короля посланниковых пана Кохоновского людей против везиревых ворот з дороги збили. И Петр и Семейка взъехали к везирю на двор наперед Кохоновского пана» .
На аудиенцию к иностранному государю разрешалось идти, лишь убедившись, что на ней не будут присутствовать дипломаты из других стран; в случае же, если на приеме оказывались другие послы, русским дипломатам предписывалось вернуться на подворье. В наказе послам, отправленным в 1606 г. в Польшу, особо оговаривалось указание требовать, «чтоб в то время, как им быти у короля, иных государей послы и посланники не были» . Верительную грамоту на аудиенцию следовало нести подьячему, на входе в зал ее принимал второй посланник, а затем передавал ее главе дипломатической миссии. Такой порядок был предписан, в частности, русским посланникам в 1606 г. в Польше и в 1617 г. в Англии . Во время приема послы должны были следить за тем, чтобы при произнесении царского имени государь, которому они правят посольство, встал и обнажил голову; в случае же, если тот не делал этого, послам следовало заявить протест . На аудиенции русские дипломаты должны были следовать российскому дипломатическому этикету: перед крымским ханом запрещалось вставать на колени , персидского шаха не следовало целовать в ногу, как требовал персидский обычай . Будучи приглашенными на пир, российские дипломаты требовали, чтобы там не было посланников из других стран (в крайнем случае, следовало настаивать на том, чтобы их посадили за стол выше прочих дипломатов). Если указанные условия нарушались, посланникам предписывалось уехать с пира на подворье. Перед отъездом в Россию дипломат должен был проверить, правильно ли написан в грамоте царский титул, в противном случае грамоту принимать не следовало. Такое указание можно обнаружить в наказе гонцу, посланному в 1614 г. ко двору императора Священной Римской империи .
Если российские дипломаты самовольно нарушали «посольский обычай», то в России за это их ждало строгое наказание: широко известен случай, когда вернувшиеся в 1615 г. из Персии посланники М.Тиханов и А.Бухаров были наказаны за то, что оделись в «шахово платье». Правда, помимо этого они допустили еще целый ряд нарушений наказа: будучи проездом в Хиве, позволили хану не встать при произнесении приветствия от царя, вручили ему слишком много подарков, а в Персии присутствовали на приеме у шаха Аббаса I одновременно с «воровским» посольством, присланным от Марины Мнишек и Ивана Заруцкого. Помимо прочего, послы переругались между собой, а второй посланник А.Бухаров даже называл главу миссии М.Тиханова «государевым изменником» . За недостойное поведение за рубежом подверглись опале и приехавшие из Империи посланники С.Ушаков и С.Заборовский: в результате дознания выяснилось, что в состоянии опьянения те подожгли постоялый двор, где были расквартированы, а также пытались отобрать невесту у одного из немецких офицеров . Справедливости ради следует отметить, что случаи недостойного поведения российских дипломатов за рубежом были нечастыми. Иногда осуждается поведение в Кракове посла Лжедмитрия I судьи Посольского приказа Афанасия Ивановича Власьева, действия которого якобы граничили с ерничаньем. Соглашаясь с мнением А.В.Лаврентьева, утверждающего, что поведение Власьева на самом деле являлось «бережением государьской чести» , отметим также, что и в глазах поляков поведение русского посла не выглядело совершенно неуклюжим. Ему удалось поразить поляков правильным латинским произношением (согласно польским источникам, Власьев не только повторял на этом языке фразы вслед за кардиналом во время торжественного венчания с Мариной Мнишек в костеле святой Барбары, но и правил посольство перед королем на латыни). Вероятно, желая удивить поляков, посол потребовал подавать ему, помимо обычного кормового обеспечения, пряности: шафран, гвоздику, имбирь. Присутствуя на пиру по случаю свадьбы короля Сигизмунда, Власьев сумел добиться того, чтобы его усадили за один стол с королем. Вероятно, ему удалось произвести благоприятное впечатление на поляков, которые между собой называли его «греком». С похвалой о действиях Власьева в Кракове отозвался и француз Жак Маржерет . Поведение Власьева в Кракове позволяет охарактеризовать его как опытного политика и сторонника досконального соблюдения всех тонкостей дипломатического церемониала, не желавшего ни на шаг отступить от данного ему наказа. Думается, нельзя согласиться с мнением А.В.Лаврентьева, который считает, что появление Власьева на церемонии его венчания с Мариной Мнишек не в «большом колпаке», а в тафье - «головном уборе второго ранга», было продиктовано стремлением принизить значение краковской церемонии . На самом деле сохранившиеся изображения показывают нам Власьева непосредственно в момент венчания в храме, где он никак не мог находиться в колпаке, в то время как тафья в русской традиции часто даже не воспринималась как головной убор.
Несмотря на то, что «посольский обычай» был устоявшимся и за его соблюдением строго следил Посольский приказ, начало XVII в. ознаменовалось целым рядом нарушений и отступлений от традиционных дипломатических процедур. Первые шаги в этом направлении были сделаны при Борисе Годунове. В его царствование дипломатический церемониал был несколько осложнен тем, что на аудиенциях наряду с царем присутствовал его наследник «государь царевич и князь Федор Борисович всеа Русии». Иностранные представители должны были кланяться отдельно царю и царевичу, а также каждому из них преподносить подарки. О здоровье пославшего дипломата государя также спрашивали и царь, и царевич (за 1603-1604 г. удается зафиксировать присутствие царевича на аудиенциях грузинским, крымским, имперским, английским дипломатам, а также иностранным православным священникам) . Вероятно, постоянно привлекая своего сына к приемам иностранных послов, Борис Годунов стремился тем самым упрочить его позиции в качестве будущего государя. Впрочем, следует отметить, что случаи участия наследников в аудиенциях иностранным дипломатам имели место и до этого: в 1578 г., в частности, Иван Грозный принимал датского посла Якоба Ульфельдта вместе со своим старшим сыном Иваном .
Большое количество новшеств в дипломатическом церемониале относится к периоду правления Лжедмитрия I, на которого, безусловно, огромное влияние оказало его длительное пребывание в Польше. Самозванец, по наблюдениям Л.А.Юзефовича, стремился усложнить посольский обычай, чтобы пышностью церемониала подчеркнуть значение своей персоны. Так, к четырем рындам, по обычаю стоявшим возле царского трона во время аудиенций, при Лжедмитрии был прибавлен пятый, державший, в отличие от них, обнаженный меч (мечник). Желанием продемонстрировать свое величие объясняется и отказ Лжедмитрия вставать при вопросе о здоровье польского короля . Безусловно, с необычной пышностью была обставлена встреча польских послов, приехавших в Москву в мае 1606 г. Однако во многих случаях Лжедмитрий, напротив, упрощал дипломатические процедуры - в частности, лично разговаривал с польскими послами, не прибегая к посредничеству посольского дьяка, как того требовал обычай; кроме того, царь вступал в словесные пререкания с послами по поводу своего титула . Известно также, что польских дипломатов Лжедмитрий иногда принимал тайно, без обыкновенной для московского двора пышности, без бояр и посольских служащих. Тайным был прием посланника А.Гонсевского осенью 1605 г.; в присутствии одного П.Ф.Басманова самозванец принимал польских послов и в мае 1606 г.: «что они (Олесницкий и Гонсевский. - Д.Л. ) Розстриге говорили, в Посольской избе ничего не сыскано»; позднее бояре упрекали польских послов в том, что «говорили они с тем вором (Лжедмитрием. - Д.Л. ) тайно и не по посольскому обычею» . Противоречивость поведения Лжедмитрия в вопросах дипломатического этикета, на наш взгляд, вполне объяснима. Б.А.Успенский, рассматривая церемониал свадьбы Лжедмитрия и Марины Мнишек, пришел к выводу, что самозванец «одновременно вел диалог с двумя социумами - русским и польским: он... должен был говорить на двух языках, причем иногда ему приходилось это делать одновременно, когда один и тот же текст был рассчитан на две разные аудитории… один и тот же текст должен был читаться в этом случае на двух разных семиотических языках» . Вероятно, выводы Б.А.Успенского могут быть распространены и на дипломатический церемониал времени царствования самозванца: вступая в конфликт с польскими дипломатами и делая церемонии более пышными, Лжедмитрий стремился удовлетворить российскую «аудиторию», а употребляя европейскую терминологию и упрощая ряд придворных действ, пытался угодить польскому «слушателю».
Изменения в дипломатическом церемониале, имевшие место в царствование Лжедмитрия I, во многом были продиктованы стремлением царя подражать европейским, и, прежде всего, польским образцам. Вероятно, под влиянием впечатлений, полученных во время пребывания в столице Речи Посполитой, самозванец учредил при своем дворе должность мечника. На европейский манер была устроена и встреча польских послов в мае 1606 г.: в своих дневниковых записях польские дипломаты отметили, что под Москвой они были встречены «драбантами» с алебардами, сделанными «наподобие тех, что у его величества короля, ...по сторонам написано латинскими буквами: "Demetrius Iwanowicz"». Боярин П.Ф.Басманов, отправленный навстречу послам, был «в гусарском платье, с булавой» . Это также было значительным нарушением традиции: позднее, в царствование Михаила Романова известный вольнодумец князь И.А.Хворостинин, среди прочих прегрешений, был обвинен в желании выехать на переговоры с иностранцами, одевшись по-гусарски .
Некоторые отступления от традиционного «посольского обычая» можно отметить и после свержения Лжедмитрия. При этом необходимо выделить один существенный момент: если Борис Годунов и самозванец шли на изменения норм дипломатического церемониала, исходя из своих собственных интересов и представлений, то следовавшие за ними государи допускали новшества в этой сфере лишь вынужденно. В 1610 г., например, царь Василий IV был поставлен перед необходимостью позволить шведским послам явиться в Кремль на аудиенцию при оружии, что по российскому придворному этикету считалось абсолютно неприемлемым. Свидетель событий Смутного времени швед Петр Петрей объяснил это событие следующим образом: «Им (иностранным послам. - Д.Л. ) … не дозволяется приходить к великому князю со своими тростями и оружием; еще до входа в Кремль они должны оставить все это в своем жилище. Но королевско-шведский посол, граф Яков де ла Гарди, не хотел этого сделать… он говорил, что прежде чем положит оружие, как пленный, он скорее лишится чести и не увидит ясных очей великого князя. Шуйский смотрел на это с неудовольствием, однако ему гораздо было нужнее видеть ясные очи графа, нежели графу его… Оттого-то тогда и дозволили графу и всем его старшим офицерам… явиться с оружием к великому князю. Этот граф Яков был первый, явившийся с оружием в залу великого князя» .
В целом же, при Василии Шуйском и в начале правления Михаила Романова серьезных отклонений от дипломатического церемониала, принятого при московском дворе, обнаружить не удается. Но в то же самое время, в связи с серьезными осложнениями во взаимоотношениях России с соседними державами, Посольский приказ был вынужден пойти на некоторое изменение (в сторону упрощения) церемоний, которым должны были следовать российские дипломаты за рубежом. В частности, в ряде случаев снимался традиционный запрет наносить визиты к кому бы то ни было до аудиенции у иностранного государя. Так, посланнику в Польшу Д.Оладьину в 1613 г. разрешено было, если поляки станут настаивать, «поневоле ехати» к гетману Ходкевичу
Libmonster ID: RU-14324
В 1563 г. русскому послу Афанасию Нагому, отправлявшемуся в Крым с дипломатической миссией, дано было странное предписание. Он должен был "беречь накрепко", чтобы хан ни в коем случае не приложил к грамоте с текстом договора "алого нишана", то есть красной печати. Если же настоять на этом окажется невозможно, то послу приказывалось грамоту с такой печатью не брать, "дела не делать" и немедленно возвращаться в Москву 1 . Поражает несопоставимость мелкой канцелярской формальности и неожиданно значительных последствий, которые могло повлечь за собой ее нарушение. В глазах тогдашних политических деятелей цвет печати на дипломатическом документе иногда важнее его содержания. Он настолько важен, что перевешивает все путевые издержки, все бесчисленные поминки хану, его родственникам и вельможам, все тяготы долгого степного пути к грозному крымскому владыке.
Но это загадочное на первый взгляд обстоятельство становится вполне объяснимым, если вспомнить, что на Руси XVI в. красновосковыми печатями скреплялись царские жалованные грамоты, и "алый нишан" на тексте договора облекал этот договор в форму жалованной грамоты, декларируя тем самым свободную волю при его заключении лишь одной стороны - крымской. В подобной форме заключались договоры лишь между суверенными монархами и теми правителями, которые, по крайней мере номинально, признавали свою зависимость. По стереотипам жалованных грамот составлялись, например, договоры Василия III с магистром Пруссии, поскольку последний считался вассалом ("голдовником") германского императора 2 . И красная печать на тексте русско-крымского договора представлялась московским дипломатам совершенно невозможной, потому что в XVI в. в Крыму заявляли претензии на политическое наследие распавшейся Золотой Орды, и крымские ханы всячески пытались, хотя бы внешне, возродить былое зависимое положение русских государей. Титул хана в дипломатических документах всегда писался первым, и чаша с медом или вином выпивалась за его здоровье в первую очередь. Однако если по этим поводам между Москвой и Бахчисараем никогда не возникало никаких существенных разногласий, то любые попытки крымской стороны декларировать не просто неравноправие, но политическую зависимость Москвы встречали жесткое противодействие.
При следовании русских послов на прием к хану крымские вельможи часто бросали под ноги послам свои посохи и требовали плату за право их переступить. В наказах русским посольствам предписывалось ни при каких обстоятельствах "посошную пошлину" не платить и в крайнем случае возвращаться назад, не повидав хана. Даже когда в отчетах русских послов ничего уже не сообщалось о попытках возродить этот полузабытый обычай, призрак его продолжал тревожить умы в Москве, и предостережения по этому поводу следовали с впечатляющим постоянством. Эта принципиальная твердость была, очевидно, вызвана тем, что выплата "посошной пошлины" символизировала зависимое положение посла. В 1516 г., когда русский посол в Крыму Иван Мамонов отказался уплатить ее, ему говорили: "Пошлины на тебе царь не велит взять, а ты молви хоти одно то: царево слово на голове держу". Мамонов на это отвечал: "Хоти мне будет без языка быти, а того никако же не молвлю!" 3 . Значение формулы "держати слово на голове" очевидно: она выражает признание
1 ЦГАДА, Дела Крымские, кн. 10, лл. 89 об. - 90.
2 "Сборник" Русского исторического общества (далее - Сб. РИО), т. 53, 1887, стр. 20 - 21.
3 Сб. РИО, т. 95, 1895, стр. 280.
вассалитета. Так, в 1588 г. один из кабардинских князей писал Федору Ивановичу: "Отец мой мне приказывал слово твое на голове держати и тебе служити" 4 . Интересно в этой связи вспомнить и известное требование хана Большой Орды Ахмата, предъявленное им Ивану III, чтобы великий князь "у колпака верх вогнув, ходил". К. В. Базилевич объяснял это "тем особым значением, которое у монголо-тюркских народов придавалось головным уборам в качестве символа вассалитета или подданства" 5 .
В средние века степень идентификации посла и отправившего его государя была исключительно высока. "Всяк посланник государя своего лице образ носит", - говорили С. Герберштейну русские бояре 6 . Требование, предъявленное Мамонову, должно было продемонстрировать не просто унижение самого посла, но и политическую зависимость его государя. За цветом печати или брошенными на землю посохами крымских мурз скрывались, таким образом, коренные вопросы взаимоотношений двух государств, вопросы их взаимного престижа и государственной идеологии. В каждом элементе посольского обычая, будь то прием в царском дворце, торжественный обед или оформление дипломатического документа, находили отражение идеология и социальная психология высших слоев феодального общества.
Нормы, регулировавшие внешнюю сторону дипломатических сношений, складывались под воздействием династических преданий и местнических установок, претензий Москвы на роль "единственной истинно христианской" державы и воспоминаний о былой унизительной зависимости от ханов. В этих нормах воплотились, причудливо смешавшись, конкретные задачи внешней политики и средневековые представления об идеальном государстве вообще. Создававшийся в течение нескольких столетий посольский обычай Российского государства вобрал в себя многие черты придворных церемониалов и дипломатических норм удельной Руси, Польско-Литовского государства, стран Западной Европы, Византии, татарских ханств, а также некоторые элементы народной бытовой обрядности. Но все эти компоненты получили в нем новую окраску, трансформировались прямо или подверглись переосмыслению, внешне оставаясь неизменными, и в результате сложились в систему глубоко самобытную.
Это было обусловлено прежде всего особенностями развития русского общества конца XV и XVI вв., особенностями выдвижения Российского государства на международную политическую арену. Начало активных международных связей Москвы приходится на эпоху Ивана III, "мстителя неправдам", как называли его затем русские дипломаты времен Ивана Грозного. На Западе Российское государство, только что сбросившее золотоордынское иго, сразу же выступило в качестве равноправного политического и дипломатического партнера. Груз мертвых традиций недавнего прошлого не отягощал отношений, рожденных новой ситуацией. И это новое положение государства в годы правления Ивана III и его ближайших преемников потребовало, естественно, и: новых форм государственной обрядности, утверждающих данное положение. Одной из таких форм явился русский посольский обычай.
Организация внешних сношений Российского государства была неотделима от заботы о его международном престиже. Но забота эта по-разному проявлялась в отношениях с Крымским ханством, с одной стороны, и другими государствами Востока и Запада - с другой. Демонстрируя в Европе величие и изначально суверенный характер своей власти, русские государи в то же время избегали подобных акцентов в отношениях с Крымом, где предшествующие страницы русской истории были слишком хорошо известны. Это обусловило меньшую пышность русско-крымского посольского обычая в целом и отличия его от русско-европейского. Если в первом было главным подчеркнуть независимое положение русских государей, а забота об их престиже не являлась задачей первоочередной важности, то во втором она была поставлена во главу угла всей внешней стороны дипломатических сношений. Официальная идеология диктовала формы государственного быта, которые на этом ос-
4 С. А. Белокуров. Сношения России с Кавказом. Вып. I: 1578 - 1613 гг. (далее - СРК). "Чтения в Обществе истории и древностей российских" (далее - ЧОИДР), 1888, кн. 3, стр. 64.
5 К. В. Базилевич. Внешняя политика Русского централизованного государства (вторая половина XV века). М. 1952, стр. 166.
6 Сб. РИО, т. 35, 1882, стр. 515.
новации могут быть не только истолкованы, но и реконструированы. Так, хотя русско-ордынские посольские книги не сохранились, можно с достаточной уверенностью сказать, что красная печать на тексте дипломатических договоров, "посошная пошлина", первая чаша на торжественных обедах в честь золотоордынских владык и прочие унизительные для достоинства великих князей нормы посольского обычая применялись в сношениях и с Золотой и с Большой Ордой.
В отношениях с Западной Европой подчеркнутая забота о престиже вызвала к жизни строго соблюдавшийся принцип иерархии сношений. Согласно ему, они могли осуществляться лишь на параллельных уровнях власти: царь мог принимать послов и получать грамоты исключительно от самих монархов, да и то не от всех. Так, шведские короли, которых Иван Грозный не признавал "братьями", то есть равноправными государями, ставя им в упрек, что предки их "животиною торговали", - должны были сноситься с царем через новгородских наместников. В то же время он мог получать грамоты не только непосредственно от хана, но от его вельмож, родственников, даже ханских жен и принимал в Москве их представителей, что было совершенно недопустимо в отношениях с Европой. Однако и на одном иерархическом уровне престижность зависела от очередности отправления посольства. Более почетным считалось первоначальное прибытие иностранных послов, особенно в тех случаях, когда речь шла о подписании мирного договора. В 1581 г. русские утверждали, что такой порядок в отношениях с Литвой берет "почин от великого государя, великого князя Дмитрия Донского и от Олгерда короля" 7 . Направить послов первому - значило встать в положение просителя, признать себя побежденным.
Вследствие подобных истолкований обмен посольствами мог заменяться съездами на границе. Однако и на съездах вставала проблема очередности, хотя и в меньшем масштабе. Начинались бесконечные "спорования" о месте переговоров, поскольку каждая сторона предлагала для этой цели свой шатер. В 1616 г. на Дедеринском съезде один конец стола для заседаний находился в русском шатре, а другой - в шведском, причем русские настояли, чтобы в их шатре помещались две трети стола. Сдвинутые вплотную шатры были обращены "вервями" в противоположные стороны, поскольку делегации должны были прибыть с разных сторон. Вначале все сели на свои места, потом раздернули занавес, и тут послы впервые увидели друг друга 8 .
Но посольские съезды были все же явлением относительно редким. В Восточной Европе в XV - XVII вв. тип посла-резидента практически не был известен, и целиком господствовала старая, окказиональная дипломатия, когда государства периодически обменивались посольствами "по случаю". Причем задолго до того, как послы въезжали в царскую резиденцию или переступали порог приемной палаты, они уже начинали испытывать на себе воздействие норм русского посольского обычая.
На "рубеже" послов встречали русские приставы. "Приставы - это наши церемониймейстеры", - писал о них австрийский дипломат Д. Бухау, посетивший Россию в 1575 году 9 . По дороге до Москвы приставы главным образом обеспечивали охрану, снабжение и ночлег послов. Скорость движения посольств зависела прежде всего от темпов заготовки продовольственных припасов. Но иногда послов задерживали либо торопили по политическим соображениям. Само присутствие в Москве одного посольства могло быть использовано для демонстрации другому могущества русских государей. Поэтому, например, в 1590 г. приставу при грузинском посольстве велено было "ехати спешно, чтобы грузинским послом быти у него, государя, при литовских послех" 10 .
Еще в дороге Российское государство должно было предстать перед иностранцами в самом выгодном свете. Г. Штаден писал, что послов к месту аудиенции везут по густо заселенным областям, дабы они не заметили, как запустела страна 11 .
7 ЦГАДА, Дела Польские, кн. 15, л. 266.
8 Сб. РИО, т. 24, 1878, стр. 209.
9 Д. Принц фон Бухов. Начало и возвышение Московии. ЧОИДР, 1876, кн. 4, стр. 55.
10 СРК, стр. 222.
11 Г. Штаден. О Москве Ивана Грозного (записки немца-опричника). Л. 1925. стр. 124.
С третьей четверти XVI в. входит в обыкновение провозить послов через города, переполненные разодетыми дворянами и детьми боярскими. Когда английский посол Р. Ли в 1601 г. должен был проехать через Псков, туда приказано было собрать всех детей боярских, живших в радиусе 20 верст от города 12 . Это имело целью представить Россию государством многолюдным, богатым и процветающим. Недаром во время страшного голода первых лет XVII в., когда тысячи нищих и убогих бродили по дорогам, приставам строго предписывалось не подпускать их близко к посольским станам.
Вступая на русскую территорию, послы полностью переходили на государственное обеспечение. Особенно большое значение придавалось продовольственному снабжению - "корму". Посол был гостем государя, и съестные припасы выдавались ему натурой и обязательно от царского имени. Прикупать добавочное продовольствие считалось "непригожим". Датский посол Я. Ульфельд (1575 г.) рассказывал о жестоком наказании некоего псковича, продавшего немного молока посольским слугам 13 . Количество и ассортимент корма обладали определенной семантикой: ими выражалось расположение государя к послам и поощрялись достигнутые соглашения. Но они же могли явиться средством наказания, инструментом воздействия на послов. Если папскому послу А. Носсевино (1581 г.) давались даже "пряные зелья", то литовским послам, нарушившим в 1563 г. порядок въезда в столицу, приказано было предоставлять съестных припасов "только б им мало мочно сытым быти" 14 . За отказ титуловать Ивана IV "царем" послов лишали особого "почестного корма" или убавляли количество продовольствия вдвое. Австрийский посланник И. Гофман отметил, что ему в аналогичной ситуации два дня не давали ни пищи, ни воды 15 . Впрочем, полное лишение "корма" являлось нарушением обычая, что было недопустимо, поскольку бросало тень не только на послов, но и на самого государя.
В Москве послов помещали на особых подворьях и охраняли чрезвычайно строго. Особенно "берегли" литовские посольства, что было вызвано опасениями шпионажа ввиду постоянной напряженности отношений с Польско- Литовским государством. В 1517 г. литовские послы жаловались Герберштейну, что "как зверей в пустыне, так их стерегут" 16 . Подворье ограждалось тыном. Входы на ночь замыкались решетками. Один из приставов и несколько десятков его людей находились на подворье "безотступно", сменяясь каждые сутки. Сторожей и решеточников меняли раз в неделю. По ночам наряды патрулировали вокруг посольского двора "обходною" улицей. Никто из послов и их свиты не имел права выходить с подворья. Никому не разрешалось с ними разговаривать. Сделавших такую попытку хватали и доставляли в Посольский приказ. Даже поить лошадей послы должны были из колодца, и лишь в случае крайнего возмущения разрешалось водить их на реку. Зимой там устраивали "прорубь великую особную", к которой никого, кроме посольских служебников, не подпускали.
Посольства других государств охранялись менее тщательно. Однако и их не выпускали с подворья до первой аудиенции у царя. Австрийский посол С. Какаш (1602 г.) верно подметил, что строгая охрана послов связана с опасением "умалить достоинство великого князя, если кто другой станет говорить с присланными к нему" 17 . Посол прибывал к государю и именно перед ним должен был предстать в первую очередь. Отсутствие послам "поволности" до первой аудиенции было, по сути дела, средством отстаивания права первого визита. Окончательно это обыкновение применительно ко всем, в том числе и польско-литовским послам, утвердилось лишь в XVII веке.
12 Сб. РИО, т. 38, 1883, стр. 408.
13 "Путешествие в Россию датского посланника Якова Ульфельда в 1575 г.". ЧОИДР, 1883, кн. 2, стр. 11.
14 Сб. РИО, т. 71, 1892, стр. 195.
15 Ю. К. Мадиссон. Посольство И. Гофмана в Ливонию и Русское государство в 1559 - 1560 гг. "Исторический архив", 1957, N 6, стр. 135.
16 "Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными" (далее - ПДС). Т. 1. СПБ. 1851, стб. 253.
17 Какаши Тектандер. Путешествие в Персию через Московию в 1602 - 1603 гг. ЧОКДР, 1896, кн. 3, стр. 12.
Особенно ярко забота о престиже русских государей проявлялась в различного рода посольских церемониалах, как придворных, так и протекавших за стенами царского дворца. При въезде послов в столицу им устраивались "встречи": представление новых приставов и передача церемониальных приветствий от государя. При сближении послы и "встречники" должны были сойти с лошадей. Разгорались жаркие споры о том, кому следует сделать это первым, и если ни одной стороне не удавалось обмануть другую притворным намерением спешиться, то все сходили с лошадей одновременно. Речи "встречников", немногословные в начале XVI в., постепенно разрастались, и в 1604 г. русский боярин читал приветствие (по выражению английского посла Т. Смита) но листу, "как великовозрастный ученик, которому стыдно заучивать наизусть" 18 . "Честь", оказываемая послу при "встрече", была прямо пропорциональна расстоянию ее от города. Например, шведских послов встречали в трех верстах от Новгорода, а русских - в пяти верстах от Стокгольма. Равное расстояние было невозможно, поскольку шведские короли не считались "братьями" русским государям. И под Москвой "встречи" шведам устраивались ближе к городу, чем послам других государств. Если литовских послов встречали от "посадцких домов с перестрел", то шведских - "от посадцких домов сажень десеть или пятнадцать".
Для въезда в город и следования на аудиенцию послам предоставлялись лошади, которые затем отбирались. Лошади были в роскошном убранстве - с ЗОЛОТЫМИ нашейниками и поводьями в виде позолоченных через звено серебряных цепочек. Такие же цепочки привешивались иногда к копытам коней. Послам литовским и татарским лошади не присылались, и те прибывали на своих, причем достаточно хороших для того, чтобы украсить процессию и послужить тем самым "чести" государя. У английского посла Ли были больны ноги, и он просил разрешения въехать в Москву не верхом, а в собственном возке. Но ему не только отказали в этом, а и не позволили даже заменить на присланном коне седло 19 . Посол, по-видимому, хотел ехать в седле европейского типа, у которого, в отличие от русских и татарских седел, высокая задняя лука подпирала спину всадника. Отказ сесть на присланного коня или воспользоваться его убранством был равнозначен отвержению царской милости. А милость эта проявлялась всенародно. Недаром когда в 1597 г. тяжело больной австрийский посол А. Дон все-таки добился разрешения въезжать в столицу в карете, то приготовленного для него коня вели впереди кареты 20 .
Самый въезд посольского поезда в столицу и следование его на аудиенцию обставлялись с поражавшей иностранцев пышностью. Улицы, по которым проезжало посольство, заполняли толпы москвичей. Женщины наряжались и румянились, как на праздник. Закрывались все лавки и мастерские. Продавцов и покупателей гнали прочь с Красной площади. Один путешественник начала XVII в. полагал даже все это за величайшее благо для русских, поскольку они, по его мнению, не стесняются работать во все остальные праздники 21 . С третьей четверти XVI в. улицы начинают декорироваться четкими рядами вооруженных стрельцов. В 1586 г., например, стрельцы стояли "по пожару", смягчая неприглядность зрелища обгорелых развалин 22 . Уже Герберштейн правильно понимал назначение всего этого многолюдства - "показать чужестранцам могущество князя, а такими посольствами от иностранных государей явить всем его величие" 23 . Послы в Москве оценивались не только как носители определенных деловых обязанностей, но и как инструмент, с помощью которого народу наглядно демонстрировалось величие царской власти. Чем выше ранг дипломата, тем торжественнее обставлялось следование его во дворец. В 1598 г., когда на престол только что был избран Борис Годунов, австрийскому гонцу М. Шиле было предложено назваться не гонцом, а послом. "Все это делается, - отметил Шиле, - ради
18 "Сэра Томаса Смита путешествие и пребывание в России". СПБ. 1893, стр. 28.
19 Сб. РИО, т. 38, стр. 395 - 396.
20 ПДС, т. 2, 1852, стр. 469.
21 "Путешествие персидского посольства через Россию от Астрахани до Архангельска в 1599 - 1600 г. (Из рассказов Хуана Персидского)". ЧОИДР, 1899, кн. 1, стр. 13.
22 . ЦГАДА, Дела Польские, кн. 17, л. 27.
23 С. Герберштейн. Записки о Московии. СПБ. 1866, стр. 188.
большего стечения народа в почет великому князю" 24 . Не случайно аудиенция Шиле была приурочена к празднованию победы над сибирскими татарами, когда по всей Москве три дня звонили колокола. Всеми этими мероприятиями нагнеталась атмосфера праздника, призванного освятить вступление на престол нового государя.
Въехав в Кремль, послы должны были спешиться на некотором расстоянии от дворцовых лестниц. Литовские послы, считая это "безчестьем", пытались, иногда даже силой, пробиться верхом или в санях к самым ступеням, из-за чего перед царскими палатами вспыхивали жестокие потасовки с применением кнутов и батогов. В приемную палату послы входили двумя путями. Один, более длинный, вел через лестницу и паперть Благовещенского собора, другой - через Среднюю лестницу и Красное крыльцо. Первым шли обычно посланцы христианских государей, вторым - мусульманских. Один датчанин в середине XVII в. писал, будто по Средней лестнице, имевшей всего девять ступеней, "язычники и турки" проводятся для того, "чтобы показать им, собакам, кратчайший путь" 25 . Скорее, однако, это было связано с нежеланием проводить мусульман по соборной паперти. Возможно, что какую-то роль сыграло здесь и то, что цифра 9 считалась у тюркских народов счастливой (подарки на мусульманском Востоке должны были подноситься "в девяти статьях"). Если в отдельных случаях по Средней лестнице проводили христианских послов, это являлось знаком нерасположения к ним со стороны царя.
Важную роль в системе придворного церемониала играли "встречи", отличные по форме и по функциям от "встреч" перед посадом. Их количество колебалось в зависимости от оказываемой посольству "чести", но обычно не превышало трех. Ранг "встречников" повышался по мере приближения послов к дверям приемной палаты, что символизировало подъем по ступеням придворной иерархии и постепенное приближение к государю. Место аудиенции внутри дворца никак не зависело ни от политической обстановки, ни от расположения царя к послам, но важен был прием именно во дворце. Когда Елизавета Английская в 1584 г. беседовала с русским гонцом в саду, это вызвало недовольство в Москве. Королеве пришлось оправдываться, что у нее "огород честной, прохладной", и в нем "нет ни луку, ни чесноку" 26 .
Царский престол стоял с восточной стороны приемной палаты, недалеко от "красного угла" с иконами богоматери и св. Николая. Так же располагался императорский престол в Магнавре, приемной зале византийских императоров. Престол польского короля находился у стены в центре палаты. Трон царя был приподнят над полом на несколько ступеней, образовывавших так называемый "маестат". Уже при Василии III рядом с этими ступенями стояли рынды с топориками, положенными на плечи лезвиями вверх и остриями к залу. Обычно их было четверо, а на менее торжественных приемах - двое. У трона Лжедмитрия I, который всеми способами подчеркивал законность своего восшествия на престол, кроме рынд с топориками стояли еще двое: один с обнаженным мечом, другой-с державой или скипетром. Присутствие вооруженной охраны было удивительно для европейцев тем более, что послы должны были представляться без оружия. Бояре так объясняли Поссевино символический характер этого обыкновения: "Оружники около государей стоят - то государей: чин да и гроза" 27 . Рынды были символом величия и могущества русских государей, и именно поэтому вплоть до конца XVI в. о них не упоминается па приемах крымских послов.
Некоторые иностранцы писали в начале XVII в. о стоявшей рядом с престолом особой пирамиде для знаков царской власти. А Иван Грозный часто вместо этих символов не расставался на посольских приемах со своим любимым посохом из слоновой кости. В 1579 г. на приеме литовского гонца "с левую руку у государя стоял индрогов посох в златом месте" 28 . Справа от царя сидел наследник престола, символизируя собой будущность династии. Возле трона стояли наиболее близкие государю
24 "Донесение о поездке в Москву придворного римского императора Михаила Шиле в 1598 г ". ЧОИДР, 1875, кн. 2, стр. 4 - 5.
25 "Два сватовства иноземных принцев к русским великим княжнам в XVII столетии". ЧОИДР, 1867, кн. 4, стр. 9.
26 Сб. РИО, т. 38, стр. 171.
27 ПДС, т. 10, 1871, стб. 224.
28 ЦГАДА, Дела Польские, кн. 10, л. 507 об.
лица. Посольские дьяки размещались на одном уровне с рындами. Всесильный временщик Годунов вставал рядом с тронем Федора Ивановича, выше рынд, а иногда даже держал "царского чину яблоко золотое".
Русские государи стремились подавить иностранцев также роскошью своего одеяния. Они восседали на троне в "саженых", то есть усаженных золотом и самоцветами шубах, в таких же шапках и с золотыми цепями на груди. Это убранство отдельными деталями напоминало послам-католикам одеяние римского папы. Почти столь же пышно одевались присутствовавшие на приеме бояре. В одном наказе времени Василия III им предписывалось быть одетыми так, "чтобы видети их было цветно" 29 . "Болшее" царское платье было неимоверно тяжелым. Если Иван Грозный еще выдерживал вес обременявших его драгоценностей, то для хилого Федора Ивановича или для Бориса Годунова в последние годы его жизни это было довольно трудной задачей. Поэтому послов просили как можно быстрее говорить свои речи и не затягивать аудиенции. Но заменить такое платье более легким не позволяли соображения престижа.
В "меньшем" платье принимали обычно только гонцов. Правда, в знак траура и печали Грозный надевал "обычнее" платье на приемах послов. Это произошло всего два раза: в 1571 г. после сожжения Москвы Девлет-Гиреем царь в таком костюме принял крымского гонца Девлет-Еильдея и в 1582 г., вскоре после убийства царем своего старшего сына, "обычнее" платье государя наблюдал А. Поссевино 30 . Одежда царя часто выражала определенное политическое содержание. Так, в 1567 г., когда назревала война с Польско-Литовским государством, Иван IV на приеме литовского посланника сидел в доспехах 31 .
В сенях обычно встречал послов окольничий, который должен был с ними "видетись не встречею". Он вводил послов в палату и объявлял, что они государю "челом ударили". Послы при этом кланялись. Когда вызванные из долгой муромской ссылки шведские послы в 1570 г. упали перед Иваном Грозным на колени, тот велел им подняться, заявив: "Я владыка христианский и не хочу, чтобы вы падали наземь передо мною!" 32 . В то же время крымские послы в Москве часто на аудиенции "сидели на коленках". Однако это вовсе не означает унижения крымских дипломатов, а через них и их повелителя. Такая поза была не коленопреклонением в собственном смысле слова, а именно сидением по восточному обычаю на подогнутых под себя коленях. В той же позе располагались на приемах у крымских ханов и русские послы, против чего в Москве решительно начали возражать лишь в начале XVII века.
Европейским послам на приеме ставилась скамья - одна из форм царской милости, которой удостаивались далеко не все. Во время военных действий, например, литовские гонцы выстаивали на ногах всю аудиенцию. "Честь" выражалась не только самим фактом предоставления скамьи, но и близостью ее к царскому трону. Когда в 1517 г. Герберштейн прибыл на аудиенцию вместе с литовскими послами, им была поставлена одна скамья. Она стояла дальше от трона, чем в тех случаях, когда Герберштейн бывал на приеме один, но "того поближь к великому князю, как литовские послы саживались наперед того" 33 . Это соотношение расстояний связывалось с тем, что австрийскому посланнику оказывалась большая "честь", нежели посланцам Сигизмунда I. Прием крымских дипломатов проходил в более обыденной обстановке: особой скамьи им не ставили, но иногда сажали "в лавке от околничего места", шедшей вдоль противоположной от трона стены 34 .
Особую роль в церемониале аудиенции играло целование послами руки царя. Этот поцелуй демонстрировал царскую милость, и потому так важна была последовательность его в ряду других элементов, составлявших церемониал посольских приемов. В Москве лишь в исключительных случаях послам предоставлялась возможность вначале произнести официальные речи, а затем "быть у руки". Обычно все
29 Сб. РИО, т. 95, стр. 94.
30 ЦГАДА, Дела Крымские, кн. 13, л. 402 об.; ПДС, т. 10, стр. 265.
31 Сб. РИО, т. 71, стр. 555.
32 Ф. Аделунг. Критико-литературное обозрение путешественников по России до 1700 г. и их сочинений. Ч. I. М. 1864, стр. 159.
33 ПДС, т. 1, стб. 260.
34 ЦГАДА, Дела Крымские, кн. 21, лл. 102, 327.
шло в обратной последовательности. В то же время русские послы за границей отказывались целовать руку принимавшего их монарха ранее произнесения титула царя. "Не объявя нам царского величества имяни, к руце ходити непригоже!" - говорили в 1595 г. в Вене московские дипломаты 35 . Рукопожатие практиковалось редко. Но и оно осмысливалась как разновидность царской милости. Собственно рукопожатие применялось лишь в отношениях между равными. Послам разрешалось "подержать" царскую руку. Не случайно в 1602 г. датчан предупредили, чтобы они жали руку царя "по-русски, слабо, а не тискали бы, как это делают немцы" 36 . Мусульманские послы царскую руку не целовали. Вместо этого государь возлагал им на голову ладонь. Любопытно, что в 1582 г. Иван Грозный возложил однажды ладонь на голову Поссевино 37 . На других приемах папский посол целовал руку царя, но был лишен этой милости в день известного диспута о вере, когда царь не сдержался и назвал папу римского "волком". В данном случае через нарушение принятого церемониала царь подчеркнул вероисповедные различия.
Если целование царской руки было прежде всего "честью посольской", то обращенный к послам вопрос царя о здоровье приславшего их монарха - "честью государской". Во время военных действий литовских послов звали к руке, но вопроса о здоровье короля не задавали. В мирное время из-за нерасположения государя к послам могла сложиться прямо противоположная ситуация. "Честь государская" и "честь посольская" отнюдь не всегда были идентичны, и часто одна демонстративно проявлялась в ущерб другой. Самый вопрос о здоровье русские государи могли задать в шапке или без нее, стоя, сидя или "приподывся мало". Градация поз государя строго соответствовала его отношению к тому или иному монарху. По сути дела, физическое положение царя при задавании этого вопроса выражало его действительное положение в межгосударственной иерархии. Иван Грозный не признавал "братом" шведского короля, Федор Иванович - грузинского царя, и вопросные слова об их здоровье они произносили, не вставая с места.
Русские государи задавали послам церемониальные вопросы, звали их к "руце", приглашали к столу, однако личных переговоров с иностранными дипломатами не вели. Если при Иване III и Василии III это правило соблюдалось еще не очень строго, то Иван IV через бояр заявил английскому послу Дж. Боусу в 1584 г.: "У нас издавна того не ведетца, что нам, великим государем, самим с послы говорити" 38 . Осознание российской верховной властью возросшего ее значения привело к тому, что личная беседа царя с подданными другого государя стала восприниматься как "убавление царского имяни". Правда, в экстраординарных случаях Иван Грозный позволял себе разговаривать с послами лично. Перед западноевропейскими дипломатами это нарушение нормы никак не рекламировалось, но перед литовскими, прекрасно знакомыми с сущностью данной нормы, пренебрежение ею выставлялось как "подвиг смирения": царь подчеркивал, что говорит с послами, "презрев свою царскую честь" 39 .
При Иване IV наблюдаются отдельные нарушения посольского обычая. Придя в ярость от упорства ливонских послов, царь рвал на себе одежды. А разгневавшись на послов Сигизмунда II Августа, он призвал на аудиенцию шута и заставил его передразнивать изысканные поклоны польских шляхтичей. Шут, очевидно, не сумел выполнить задание достаточно смешно, поскольку царь сам взялся показывать ему, как это нужно делать 40 . Но эти вопиющие нарушения церемониала были вызваны необузданным темпераментом царя. Ни до, ни после него подобные ситуации не повторялись. В целом же с развитием русского посольского обычая его нормы ужесточались. Свободное поведение царя на аудиенции, например, становилось попросту невозможным: слишком велика была символическая нагрузка каждого его жеста или
35 ПДС, т. 2, стб. 330.
36 А. Гюльденстиерне. Путешествие его княжеской светлости герцога Ганса Шлезвиг-Голштинского в Россию. ЧОИДР, 1911, кн. 3, стр. 17.
37 ПДС, т. 10, стб. 308.
38 Сб. РИО, т. 38, стр. 113.
39 Там же, т. 71, стр. 289.
40 "Книга посольская Метрики Великого княжества Литовского". Ч. I. М. 1843, стр. 292.
слова. Государь представал перед иностранцами как живое воплощение высшей власти - почти совершенно неподвижный и хранящий торжественное молчание.
Уже сама аудиенция у государя считалась "честью", которой удостаивались отнюдь не все иностранные дипломаты. Поэтому после нее приставы говорили фон Бухау, что он не может теперь печалиться 41 . В глазах современников церемония приема была священной, поскольку в ней участвовал сам государь. Этим и обусловлена призванная поразить воображение чрезвычайная торжественность и пышность ее, достигшая расцвета к концу XVI века. Собственно дипломатические переговоры велись в так называемой "ответной палате". Царь на них не присутствовал, но в затруднительных ситуациях к нему ходили за советом. В XVII в. в стене палаты был устроен специальный тайник, откуда цари могли следить за ходом переговоров.
Польский политический философ конца XVI в. К. Варшевицкий разработал систему строгого соответствия между личными качествами посла и страной, куда тот должен быть отправлен. В Турцию он советовал посылать людей отважных и не скупых; в Рим - набожных, но лучше светских, чем духовных; послы в Италию должны обладать хорошими манерами, в Германию - упорством, во Францию - быстрым умом, в Англию - достоинством, в Испанию - скромностью. В Москву он советовал посылать людей предусмотрительных и способных вести долгие торги 42 . Действительно, процедура переговоров с польско-литовскими послами напоминала тогда торг. Вначале русские обычно требовали себе назад Киев, Витебск и т. д. Послы, в свою очередь, настаивали на передаче им Новгорода, Пскова и других городов, заведомо принадлежащих Москве. Таковы "высокие речи", знаменовавшие начальный этап переговоров. Постепенно обе стороны "спускали в речех", пока не приходили к "посредствию", то есть к чему-то среднему между первоначальными требованиями, итогу желаемого и возможного. Согласиться же полностью на требование противной стороны считалось "безчестьем". Так, в 1522 г. литовские послы предложили срок перемирия в 10 лет, бояре - в два-три года. Послы назвали новые сроки - от восьми до шести лет, бояре - четыре года. В результате было найдено "посредствие", и перемирие заключили на пять лет 43 .
При ведении переговоров русские дипломаты обращались к документам архивов, летописям, западным хроникам. Кроме того, роль аргументов играли цитаты из священных текстов, с помощью которых политического противника стремились представить и религиозным преступником, а также исторические "притчи". Когда в 1568 г. литовские послы потребовали передачи им Полоцка, освобожденного в 1563 г. русскими войсками, бояре иллюстрировали безрассудность этого требования следующей историей: некий "философ Иустин", вознамерившийся "поискати премудрости свыше всех философ", ехал берегом моря и увидел отрока, копавшего в песке яму; на вопрос философа он ответил, что хочет голыми руками наполнить ее морской водой; философ усмехнулся: "Младенчески еси начал, младенческое и совершаешь!"; на это отрок возразил, что "младенчески" рассуждает сам Иустин, задумавший стать мудрее всех философов; затем загадочный отрок исчез, "и невидимо бысть отроча" 44 . Послы должны были почувствовать очевидное сходство между собственными претензиями на возвращение Полоцка и претензиями незадачливого философа. Порою русские послы прибегали даже к притчеобразным действиям, долженствующим подтвердить их мысль. Так, в 1575 г. на русско-шведском посольском съезде кн. В. И. Сицкий бросил на землю свой посох, заявив, что так же не может изменить что-либо в данном ему царском наказе, как этот посох не может сам собой подняться с земли 45 .
Переговоры венчались составлением документов, оформлявших достигнутую договоренность. Русские государи "договорных грамот" не подписывали, подпись ставил лишь составлявший текст посольский дьяк. "Даже и простые люди, - отмечал на-
41 Ф. Аделунг. Указ. соч., стр. 194.
42 K. Warszewicki. O posle i poselstwach. Warszawa. 1935, str. 193 - 194.
43 Сб. РИО, т. 35, стр. 632.
44 Там же, т. 71, стр. 659 - 660.
45 "К истории сношений России со Швецией при царе Иване IV. (Протокол мирных переговоров, веденных на реке Сестре 3 июля 1575 г.)". ЧОИДР, 1895, кн. 2, стр. 11.
блюдательный Бухау, - обыкновенно предпосылают имена свои письмам, а подписываться считают для себя позорным" 46 . И в дипломатических документах имя и титул государя предшествовали тексту. Подпись, поставленная у нижнего края грамоты, "безчестила" государя. Ведь в этом случае его имя оказывалось написанным после иных упоминавшихся в тексте имен. Даже печати иностранных монархов не должны были находиться выше царского титула. Так, Василию Тюфякину в 1595 г. предписывалось настаивать в Иране, чтобы "нишан бы свой шах велел приложити к докончалной грамоте внизу, а не вверху". Лишь в самом крайнем случае посол мог позволить шаху приложить печать "в стороне, осереди грамоты" 47 . Печать царя являлась символом его власти и на одном документе могла соседствовать лишь с печатью другого государя. В 1532 г. русские не разрешили литовским послам привесить к грамоте свои печати, потому что "против великого князя печати их печатем быти непригоже" 48 .
Печать атрибутировала текст договора, но гарантию выполнения его условий давала только присяга государя, скрепляемая крестным целованием, - "правда". Такая присяга негласно осуждалась церковью. Недаром царские духовники никогда не присутствовали при ней в XVI в., и в отдельные сезоны, связанные с выполнением религиозных заповедей, она была вообще невозможна. "Ныне у нас говенье, - говорил в 1519 г. Василий III крымскому послу, - и мы в свое говенье правды никому не даем" 49 . При совершении крестного целования оба экземпляра договорных грамот складывались вместе на блюде, а сверху возлагался крест. Непосредственно под крестом лежал экземпляр договора, составленный от лица того государя, который приносил присягу. В Москве царь клал "свое слово наверх, а королево - на низ". Польский король складывал грамоты в обратном порядке. Важным было именно физическое взаимодействие креста и текста договора. По сути дела, выполнялся магический обряд, смысл которого заключался в установлении через посредство "высших сил" особой связи между обещанием и личностью дающего обещание. Обряд должен был выполняться по всем правилам: послам предписывалось следить, чтобы присягающий монарх целовал крест "не в подножье и не мимо креста, да и не носом" 50 , а иностранным государям и послам предписывалось приносить присягу "по их вере". Целование креста могло заменяться целованием другого священного символа. Если русские целовали крест "воздвизалный", сделанный из дерева и используемый в праздник Воздвиженья, а польские короли-католики целовали хрустальный крест, то протестанты целовали евангелие. Для большей надежности в 1562 г. русские послы в Дании потребовали даже, чтобы король поцеловал евангелие на той странице, где изображен крест 51 .
Но любой священный предмет должен был соприкасаться с текстом договора, что означало признание истинности текста. Поэтому в те годы, когда в Польско- Литовском государстве не признавали царского титула Ивана Грозного, король старался приносить присягу лишь на одном своем экземпляре договора. В русском экземпляре был написан царский титул, в литовском - нет, и присяга короля на обеих грамотах свидетельствовала бы о признании этого титула. Именно поэтому русские дипломаты были так непреклонны, когда требовали совершения крестного целования королем на обеих грамотах. Как и в случае с красной печатью крымского хана, бессмысленное на первый взгляд упрямство вызвано было не мелочной заботой о сохранении традиции, а радением о престиже государя. За мелочами церемониала вставали проблемы идеологии государства и его политики.
Непременным условием дипломатических сношений в сознании русских людей XVI в. было отправление и получение поминков. Наиболее частыми русскими поминками служили меха и охотничьи птицы. Любопытный подарок отправил в 1488 г.
46 Д. Принц фон Бухов. Указ. соч., стр. 68.
47 "Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией". Т. I. СПБ. 1890, стр. 359.
48 Сб. РИО, т. 35, стр. 857.
49 Там же, т. 95, стр. 661.
50 Там же, т. 71, стр. 771.
51 Ю. Щ[ербачев]. Два посольства при Иоанне IV Васильевиче. "Русский вестник", 1887. N 7. стр. 116.
Иван III Матиашу Корвину, венгерскому королю: "соболь черн, нототки у него золотом окованы, с жемчюги, двадцать жемчюгов новогородцких на всех нотах" 52 . Западные поминки в Москву таковы: различное вооружение (от рогатины, присланной Конрадом Мазовецким в 1493 г., до шпаги с вделанным в эфес пистолетом, которую в 1661 г. прислал Ивану Грозному шведский король Эрик XIV), доспехи, кубки, часы. Иногда в качестве подарков выступали экзотические предметы или животные - привезенная фон Бухау трубка; подаренный австрийским императором попугай; присланный Ивану Грозному слон, о печальной судьбе которого ярко рассказал Штаден. Русские же государи направляли поминки лишь тем правителям, с которыми находились в дружественных отношениях. Например, в русско-литовской дипломатической практике монархи не обменивались поминками с 1549 г., когда литовское посольство не признало царский титул Ивана IV, и до смерти последнего в 1584 году. В то же время послы обеих сторон неизменно подносили подарки "от себя".
Отвержение поминков, направленных от имени государя, являлось признаком обострения политической обстановки, но отказ от посольских даров - лишь знаком нерасположения к самим послам. Нередко в Москве принимали дары иностранных государей, отвергая в то же время посольские, и наоборот. Иногда, однако, подарки послов возвращались дарителям вместе с царским "жалованьем", что было связано с демонстрацией богатств царской казны. Недаром в 1604 г. бояре говорили грузинским послам, что у Бориса Годунова "столко ево царские казны, что Иверскую землю велит серебром насыпать, а золотом покрыть, да и то недорого" 53 . Человеком средневековья (не только русским) щедрость государя воспринималась как существенный признак его "чина", и ответное "жалованье" царя послам непременно должно было превосходить стоимость посольских даров. Когда в 1570 г. один из посольских дипломатов заявил, что дары, присланные ему взамен подаренной царю лошади, малоценны, то Иван Грозный в гневе приказал зарубить эту лошадь 54 . Таким поступком царь не просто оскорбил посла, но и отвел от себя упрек в недостойной государя скупости.
Если для татарских ханов поминки служили статьей государственного дохода, то для русских они были прежде всего формой выражения "чести" государя. Значение имели не поминки сами по себе, а факт преподнесения, всенародная их демонстрация. Поэтому австрийца Шиле посольский дьяк В. Я. Щелкалов заранее снабдил подарками, которые Шиле от своего имени должен был вручить Борису Годунову. Эта операция была проделана в глубочайшей тайне, и мнимые поминки торжественно пронесли по улицам в Кремль три человека в немецком платье, специально для этой цели направленные к австрийскому дипломату 55 .
Посольский обычай Российского государства XVI - XVII вв. прежде всего был направлен на выражение "чести" всех участников дипломатических церемоний 56 . Древнерусская "честь" и современный "почет" - отнюдь не синонимы. Для человека средневековья понятие "чести" носило специфический характер. "Честь" можно определить как соответствие между местом человека в любой искусственной системе (будь то посольская аудиенция, пир или воинский смотр) и местом его в реальной системе международной и внутригосударственной иерархии, причем соответствие должно было соблюдаться и по отношению к символизирующим данного человека предметам. Выполнение норм посольского обычая, призванных обеспечить такое соответствие, не было простой данью традиции, а гарантировало поддержание царского престижа как за рубежом, так и в самой России.
Посольский обычай являлся своебразным средством идеологического воздействия русской государственной власти на иностранцев и собственных подданных. Именно поэтому на Западе возник о нем ряд легенд, так или иначе использовавшихся в антимосковской пропаганде. Источником подобных легенд чаще всего вы-
52 ПДС, т. 1, стр. 171.
53 СРК, стр. 378.
54 Сб. РИО, т. 71, стр. 786.
55 "Донесение о поездке в Москву придворного римского императора Михаила Шиле в 1598 г.", стр. 2 - 3.
56 Н. И. Веселовский. Татарское влияние на русский посольский церемониал в московский период русской истории. СПБ. 1911.
ступало Польско-Литовское государство, что было обусловлено вековым его соперничеством с Москвой из-за западнорусских земель. Поляки и литовцы часто сопровождали западных послов в Россию и служили им переводчиками. Сведения о загадочной Московии, которую один итальянец начала XVI в. уподобил "иным мирам Демокрита", также черпались западноевропейцами обычно из латинских сочинений польских авторов, да и легенды о русском посольском обычае нередко возникали в польско-литовской публицистике, направленной против Российского государства. К их числу относится, в частности, история о том, как Иван Грозный приказал гвоздями прибить шляпу к голове некоего посла, отказавшегося обнажить перед царем голову. Впервые об этом происшествии услышал в 1614 г. при дворе Габсбургов русский посланник Иван Фомин 57 . И не случайно бродячий сюжет о прибитой шляпе, имеющийся, например, в "Повести о Дракуле", был привязан к русской действительности после событий "Смутного времени", когда на Западе обострились антимосковские настроения. Этот анекдот воспринят исследователями нового времени не всерьез.
Больше "повезло" легенде об умывальнике, из которого царь обмывал руку после поцелуя ее послами-католиками. Упоминали о нем только Герберштейн и Поссевино, но ни тот, ни другой этой процедуры не видел. Нетрудно заметить, что МИССИИ, с которыми прибыли в Россию эти два дипломата, схожи. Оба они выступали посредниками в мирных переговорах между Москвой и Польско- Литовским государством. Кроме того, и с сопровождавшими Герберштейна в 1526 г. папскими послами, и с Поссевино римский престол связывал надежду использовать посредничество для обращения русских государей в католичество. Естественно, что в Вильне стремились продемонстрировать неосуществимость этих надежд, склонив посредников к отстаиванию прежде всего литовских интересов. Потому-то в беседах с ними усиленно муссировалась легенда об унизительном для достоинства католиков рукомойнике. На пути осуществления миссионерских планов Поссевино рукомойник стал значительным препятствием, и папский посол письменно попросил Ивана IV отказаться от него. Русские ответили: "Того у нас не ведетца, как живут послы или посланники, и государь бы руки умывал тех для послов, вставя которую нечистоту про государей их; то сам, Антоней, все у государя нашего видел еси и не одинова, как у государя был многижда на посольстве" 58 . Герберштейн же, на которого ссылался Поссевино, писал об умывальнике с чужих слов 59 .
В Литве и Польше стремились принизить значение русских государей, показав несостоятельность их претензий на роль изначально суверенных монархов. Литовские послы часто напоминали русским дипломатам об унизительных временах татарского владычества на Руси. Крымские же ханы, претендовавшие на политическое наследие Золотой Орды, находили в Литве полную поддержку. В 1517 г., например, литовский посол говорил Мухаммед-Гирею: "Помнишь, царь, сам из старины - которой князь великой московской царю братом был? А нынеча князь великой московской и тебе, царю, братом чинится!" 60 . Именно в подобных устремлениях берет начало легенда о церемониале приема в Москве татарских послов. Согласно этой легенде, еще Иван III должен был подносить восседавшим в седле ханским посланцам чашу кумыса и даже слизывать пролитые ими капли с гривы коня. В случае, если подобный церемониал существовал в действительности, крымские ханы, несомненно, делали бы попытки его возрождения. В 1571 г., когда после опустошительного набега Девлет-Гирея на Москву вернулись, казалось, худшие времена золотоордынского ига, крымский гонец Девлет-Кильдей повел себя на аудиенции вызывающе и в качестве поминка привез царю "дар безчестный" - нож. При входе в приемную палату он не ударил царю челом, а Иван Грозный в своей грамоте передал хану не "поклон", как обычно, но "челобитье" 61 . Однако чаша с кумысом была бы на этом приеме все же невероятна. Недаром эта легенда всплывала в периоды обострения русско-литовских отношений, и через сто с лишним лет после поведавшего ее Яна Длугоша Стефан
57 ПДС, т. 2, стб. 1168.
58 Там же, т. 10, стб. 332.
59 С. Герберштейн. Указ. соч., стр. 189.
60 Сб. РИО, т. 95, стр. 360.
61 ЦГАДА, Дела Крымские, кн. 13, лл. 402 об., 411.
Баторий напомнил Ивану IV, что его предки слизывали молочные капли с гривы татарских кобылиц.
Многие иностранцы писали, что русские государи, переодевшись в простое платье и смешавшись с толпой собственных подданных, любят наблюдать пышный церемониал въезда в столицу иностранных посольств. Первая легенда об этом державном маскараде тоже содержится в польском описании посольства Л. Сапеги к Борису Годунову в 1600 году 62 . На первый взгляд она совершенно безобидна. Тем не менее она должна была создать представление о московском дворе как о бедном, ибо самому государю зрелище посольского поезда казалось настолько захватывающим, что заставляло его забыть о собственном достоинстве и "чине". Описания европейцами русского посольского обычая вообще изобилуют неточностями и преувеличениями. Иногда, как у Р. Барберини (1565 г.) или Я. Ульфельдта, они достаточно выразительно демонстрируют недоброжелательность автора к России, высокомерное презрение ко всему русскому и отсутствие желания понять чужую систему взглядов. Но отдельное преувеличение - это еще не устойчивая легенда, кочующая из сочинения в сочинение. Показательны именно легенды, направленные не против посольского обычая как такового, а против того содержания, которое выражалось средствами посольского обычая. Идеологическая насыщенность его норм обусловила возможность использования легенд о русском посольском обычае в антимосковской публицистике.
Посольский обычай отнюдь не был пребывавшей в неизменности, раз и навсегда сложившейся системой церемониала и дипломатических норм. Обслуживая конкретные потребности общества, он изменялся и развивался в тесной взаимосвязи с его идеологией и социальной психологией. Не будучи письменно оформлен и опираясь лишь на условный ряд прецедентов, посольский обычай опосредованно выражал живую политическую реальность. Так, в начале XVII в., когда изменилось соотношение сил между Москвой и Крымским ханством, окончательно исчезли многие унизительные для русских государей элементы былой русско-крымской дипломатической практики. Но когда в третьей четверти XVII в. были заключены первые договоры со Швецией и Речью Посполитой о посольском церемониале, это лишило его способности к саморазвитию при иллюзии неизменности. Данные договоры закрепили уже сложившееся положение: в тот период посольский обычай неуклонно приближался к дипломатическому протоколу нового времени.
В целом посольский обычай Российского государства XVI - начала XVII в. повторил общую судьбу средневекового этикета: из "явления идеологического принуждения" он стал "явлением оформления государственного быта" 63 . Хотя пышность отдельных его элементов и возросла, но семантика их стала более расплывчатой, и в XVII столетии на первый план выступили эстетические, зрелищные моменты.
Однако на протяжении всего XVI в. многие элементы посольских норм и церемониалов в России все еще выражали реальную систему общественных отношений (конечно, в том виде, в каком эта система мыслилась современниками и творцами посольского обычая). Без этого невозможны были бы собственно дипломатические связи. Как православным предписывалось умирать "за едину букву аз", так русские дипломаты даже с риском для себя должны были отстаивать нормы посольского обычая, ибо за условностями церемониала вставали вопросы политики государства, его идеологии, престижа верховной власти.
. YandexИстория посольских обычаев России Со времен Ивана III перед русской дипломатией встали настолько сложные задачи, что для их решения в конце концов потребовалось создание особого дипломатического ведомства. Вначале вопросы внешней политики входили в компетенцию исключительно самого великого князя и Боярской думы. В качестве послов поначалу направлялись преимущественно иностранцы, пребывавшие на московской службе, итальянцы и греки, но уже при Василий III их вытеснили русские. Иван III Василий III Приложение к информационно-историческому проекту «История российской дипломатии»
Иван Грозный В 1549 году Иван Грозный все «посольское дело» передал в ведение подьячего Ивана Михайловича Висковатого. Считается, что этим было положено начало Посольскому приказу как особому учреждению, хотя, как полагают некоторые исследователи, такое ведомство существовало и раньше. Очевидно, в кругу лиц, так или иначе соприкасавшихся с дипломатической деятельностью, и формировались представления о том, каким должен быть посольский обычай. В России XV XVII вв. это был именно обычай, опиравшийся на прецедент и опыт; его нормы не были ни записаны, ни собраны в единый свод, ни тем более утверждены какими-то официальными актами, пусть даже в одностороннем порядке. Они сохранялись в памяти, в передаваемой из поколения в поколение носителями которой были посольские дьяки и подьячие, придворные чины, русские дипломаты и государственные деятели, включая самого государя. О дипломатической этикете московского двора много писали западноевропейские послы и путешественники, посещавшие Россию в XV XVII вв., итальянцы, немцы, англичане, датчане, шведы, поляки. Это были люди разного уровня культуры и разного писательского таланта. Кроме того, общая тональность их записок зачастую зависела от характера приема, оказанного им в Москве, от конкретной политической ситуации. Различной была и судьба их сочинений. Одни многократно переиздавались и были широко известны, другие оказались надолго погребенными в архивах дипломатических канцелярий. Доверять этим сочинениям следует с осторожностью, но как раз о посольском обычае они сообщают сведения чрезвычайно ценные, причем о тех его сторонах, которые русскими источниками не фиксировались. Будучи, как правило, дипломатами, авторы исходили из собственного опыта, описывали события и церемонии с точки зрения участников, непосредственных свидетелей, а не излагали факты, полученные из третьих рук, как-то часто бывало при описании ими других сторон русской жизни.
Торжественное вступление в Москву иностранных посольств, которое наблюдали тысячи москвичей, было увлекательным зрелищем. Сценарий его составлялся заранее, а режиссерами выступали разрядные дьяки и дьяки Посольского приказа. из-под Новгорода писал наместнику о своем подопечном: «Велели есте, господине, ехати в город завтре на третьем часу дни (от восхода солнца) и он, господине, ездит по своему обычаю, вставает на рано».. Они определяли день и время вступления в столицу. Последнее зависело от погоды и времени года, но при небольших колебаниях всегда назначалось на утренние часы. Так было во всех крупных городах, не только в Москве. В 1574 году, например, пристав волошского воевод Богдана, волнуясь, что не сумеет исполнить получение распоряжение, из-под Новгорода писал наместнику о своем подопечном: «Велели есте, господине, ехати в город завтре на третьем часу дни (от восхода солнца) и он, господине, ездит по своему обычаю, вставает на рано».. На последний стан перед Москвой послам присылали лошадей, на которых они должны были прибыть к месту официальной встречи. Иногда лошадей подводили пути следования от ночлега к посаду или вручали непосредственно перед встречей. Лошади предоставлялись породистые, в дорогом убранстве, под расшитыми седлами, часто с парчовыми нашейниками и поводьями, сделанными в виде серебряных или позолоченных через звено цепочек. Эти цепочки особенно удивляли иностранцев. Звенья у них были широкие и длинные, но плоские. Такие же цепочки, только покороче, привешивались иногда и к ногам коней. При движении они издавали звон, который одним казался необычайно мелодичным, другим странным. Итальянец Р. Барберини, бывший в Москве в 1565 году, сообщал, будто роскошно одетые русские дворяне на пышно убранных конях сопровождают послов, которые едут «на самых скверных и убранных в дурную сбрую лошаденках». Это сообщение совершенно не заслуживает доверия, оно стоит в прямой связи с общей недоброжелательностью Барберини к России. Некрасивые лошади никак не могли способствовать «чести» государя, поскольку присылались от его имени, с его конюшен.
Впрочем, от царского имени лошади предоставлялись только самим послам, а свита получала их от лица «ближних людей». Так, в 1593 году Впрочем, от царского имени лошади предоставлялись только самим послам, а свита получала их от лица «ближних людей». Так, в 1593 году Н. Варкочу и его сыну от Федора Ивановича были посланы аргамак и иноходец, а свитские дворяне от Бориса Годунова, царского шурина, получили меринов. Соответственно разнилось и конское убранство. Дипломатам низшего ранга по своему социальному статусу «молодым людям» лошади направлялись не от государя, а от посольских дьяков. Часто гонцы въезжали в столицу и на собственных лошадях, ибо сама церемония их въезда обставлялась не столь торжественно и привлекала гораздо меньше зрителей. Въезжать в город послы должны были непременно верхом, что часто служило причиной ожесточенных споров между ними и русскими приставами. Когда в 1582 году русскому посланнику Ф. И. Писемскому в Англии была предоставлена от Елизаветы I карета, то соответственно и англичанину Дж. Боусу, на следующий год прибывшему в Россию с ответным визитом, Иван Грозный отправил в Ярославль «колымагу». Въезд австрийского посольства в Москву
«Колымага» Тем не менее «колымага» осталась на последнем стане перед Москвой, а для торжественного въезда в город послу привели царского иноходца. Правда, о том, что произошло дальше, посольская книга не сообщает, мы узнаем об этом из записок жившего в то время в России английского купца. Тем не менее «колымага» осталась на последнем стане перед Москвой, а для торжественного въезда в город послу привели царского иноходца. Правда, о том, что произошло дальше, посольская книга не сообщает, мы узнаем об этом из записок жившего в то время в России английского купца.
Такое грубое нарушение церемониальных норм, какое позволил себе Боус, случай уникальный. Посла простили и оставили инцидент без последствий лишь потому, что Грозный в то время надеялся на заключение англо-русского союза. Ни от предоставленной лошади, ни от ее убранства нельзя было отказываться, как и от прочих форм царского «жалованья». Потому что милость, проявленная царем по отношению к послу, должна была быть очевидной, демонстративной. Ни от предоставленной лошади, ни от ее убранства нельзя было отказываться, как и от прочих форм царского «жалованья». Потому что милость, проявленная царем по отношению к послу, должна была быть очевидной, демонстративной. З аносчивому и надменному Боусу показалось, будто присланный ему иноходец не так хорош, как конь под встречавшим его князем И. В. Сицким. Отказавшись сесть на иноходца, Боус пошел пешком, потому что, надо полагать, ехать в карете ему тоже не разрешили. Москвичи, собравшиеся полюбоваться зрелищем посольского шествия, которое на этот раз двигалось со скоростью пешехода, были недовольны. Из толпы раздавались адресованные Боусу насмешливые выкрики: «Карлуха!» Как пишет купец, это означало «журавлиные ноги» Вероятно, английский посол обладал долговязой фигурой, и раздраженные москвичи называли его так в издевку. З аносчивому и надменному Боусу показалось, будто присланный ему иноходец не так хорош, как конь под встречавшим его князем И. В. Сицким. Отказавшись сесть на иноходца, Боус пошел пешком, потому что, надо полагать, ехать в карете ему тоже не разрешили. Москвичи, собравшиеся полюбоваться зрелищем посольского шествия, которое на этот раз двигалось со скоростью пешехода, были недовольны. Из толпы раздавались адресованные Боусу насмешливые выкрики: «Карлуха!» Как пишет купец, это означало «журавлиные ноги» Вероятно, английский посол обладал долговязой фигурой, и раздраженные москвичи называли его так в издевку.
Послам восточным, прежде всего крымским и ногайским, прямо к месту встречи присылались от царя дорогие шубы. В любое время года послы тут же надевали их. В русской дипломатической лексике существовал даже особый термин «встречное жалованье». В отличие от предоставлявшихся западным дипломатам лошадей, эти шубы переходили в полную собственность ханских посланцев и назад в казну не отбирались. Но в какой-то степени эти нормы имеют под собой общую основу: в них публично проявлялись богатство и щедрость государя. Кроме того, крымские послы, ехавшие по улицам Москвы в пожалованных шубах, служили «чести» царя: на Руси одежду мог дарить лишь старший младшему, подчиненному или подданному, и поэтому русским дипломатам за границей строжайше запрещалось показываться на людях в подаренном им чужеземном платье.
После взаимопредставления и произнесения стереотипных церемониальных формул все вновь садились на коней и процессия чинно следовала в город, на указанное подворье. Дьяки Разрядного приказа, в чьи обязанности входил контроль за соблюдением местнических норм, устраивали всех «по местам», в зависимости от рода и звания, следили, чтобы послам никто не переезжал дороги и «задору им не чинил», поскольку на улицах толпились любопытные москвичи, причем полюбоваться зрелищем посольского шествия многие выезжали верхом. По традиции приставы и «встречники» должны были ехать с послами в ряд, справа от них. Правая сторона считалась более почетной, и если послам такой порядок не нравился, а обычно так и случалось, то русские располагались от них по обе стороны: старший ехал справа, остальные слева.
«Корм» посольский С момента встречи иностранных дипломатов всех рангов у рубежа России они переходили на полное государственное обеспечение продовольствием. В Москве такой порядок считали единственно правильной формой содержания посольств, и в 1585 году Л. Новосильцев, будучи в Вене, с удивлением отметил, что испанский и папский послы, живущие при дворе императора, «едят свое, а не царское». Голандец И. Масса в своих записках неоднократно сообщает, что тот или иной посол в Москве был освобожден царем от всех издержек для него это обычай, который заслуживал одобрения и незаслуженно не был принят в Европе. С момента встречи иностранных дипломатов всех рангов у рубежа России они переходили на полное государственное обеспечение продовольствием. В Москве такой порядок считали единственно правильной формой содержания посольств, и в 1585 году Л. Новосильцев, будучи в Вене, с удивлением отметил, что испанский и папский послы, живущие при дворе императора, «едят свое, а не царское». Голандец И. Масса в своих записках неоднократно сообщает, что тот или иной посол в Москве был освобожден царем от всех издержек для него это обычай, который заслуживал одобрения и незаслуженно не был принят в Европе.
Возможно, такая традиция сохранилась на Руси еще со времен междукняжеских съездов монгольского периода, когда их участники содержались за счет того князя, в чьей земле находились. Действительно, если в России иностранные дипломаты получали съестные припасы с момента вступления на территорию и до пересечения ими границы, то в Персии, например, русские начинали получать «корм» лишь после первой аудиенции у шаха. И в Персии, и в Турции продовольствия прекращалась после прощальной аудиенции («отпуска»). Русский посланник – Новосильцев думал, что в Турции к нему должны были относиться так же, как в России относились к турецким. Однако, несмотря на лестное и многообещающее заверение, Новосильцеву, как он отмечает в своем статейном списке: «корму на путь не дали никакого». В Крыму русские и польско-литовские дипломаты питались за свой счет; припасы на обратную дорогу давали далеко не всегда, и то в небольшом количестве. Обычай снабжения послов продовольствием был заимствован из восточной дипломатической практики, но в России он приобрел новые черты.
Корм» выдавался непременно натурой. Когда в 1599 году грузинским послам были выданы на пропитание деньги, хотя мед и пиво продолжали поставляться, это вызвало большое недовольство в Москве. «Корм» выдавался непременно натурой. Когда в 1599 году грузинским послам были выданы на пропитание деньги, хотя мед и пиво продолжали поставляться, это вызвало большое недовольство в Москве. Продовольствие выдавалось в достаточном количестве. И. Кобенцель писал, что содержание, которое определили его посольству, «не только для тридцати, но и для трехсот человек было бы хорошо». Лишь изредка возникали недоразумения из-за качества и ассортимента продуктов. Европейских послов всегда снабжали лучше, чем крымских и ногайских, у которых при Иване III даже отбирали назад шкуры съеденных баранов. Датский посол
«Корм» иностранным дипломатам выдавался в зависимости от их ранга. Здесь, как и во многих других элементах русского посольского обычая, своеобразной единицей измерения служили нормы, принятые в отношении представителей. В XVII в. был принят еще более строгий регламент: посланник получал такое же количество корма, как и третий член «великого» посольства, гонец как «секретариус», а свита посланника в два раза меньше. В 1592 году, например, на 9 день аудиенции у Федора Ивановича польский посол П. Волк, члены его миссии и свита (всего 35 человек) получили следующее продовольствие: 3 баранов,2 тетеревов, 2 утят, 10 кур, 15 калачей «толченых», ведро меда малинового, по 2 ведра меда «боярского», ведро вина, ведро сметаны, пуд масла и 300 яиц. Количество и качество «корма» зависели еще и от почестей, оказывавшихся данному посольству. Количество и качество «корма» зависели еще и от почестей, оказывавшихся данному посольству.
«Убавка корма», а также отказ в отдельных его разновидностях были знаком царского нерасположения, средством воздействия на послов в рамках русского посольского обычая. Но полностью прекратить снабжение продовольствием считалось невозможным, ибо это было уже нарушением самого посольского обычая, многие нормы которого покоились на представлениях о после, как госте государя. «Убавка корма», а также отказ в отдельных его разновидностях были знаком царского нерасположения, средством воздействия на послов в рамках русского посольского обычая. Но полностью прекратить снабжение продовольствием считалось невозможным, ибо это было уже нарушением самого посольского обычая, многие нормы которого покоились на представлениях о после, как госте государя.
Слайд 1
Со времен Ивана III перед русской дипломатией встали настолько сложные задачи, что для их решения в конце концов потребовалось создание особого дипломатического ведомства. Вначале вопросы внешней политики входили в компетенцию исключительно самого великого князя и Боярской думы. В качестве послов поначалу направлялись преимущественно иностранцы, пребывавшие на московской службе, - итальянцы и греки, но уже при Василий III их вытеснили русские. ИванIII ВасилийIII Приложение к информационно-историческому проекту «История российской дипломатии»
Слайд 2
Иван Грозный В 1549 году Иван Грозный все «посольское дело» передал в ведение подьячего Ивана Михайловича Висковатого. Считается, что этим было положено начало Посольскому приказу как особому учреждению, хотя, как полагают некоторые исследователи, такое ведомство существовало и раньше. Очевидно, в кругу лиц, так или иначе соприкасавшихся с дипломатической деятельностью, и формировались представления о том, каким должен быть посольский обычай. В России XV - XVII вв. это был именно обычай, опиравшийся на прецедент и опыт; его нормы не были ни записаны, ни собраны в единый свод, ни тем более утверждены какими-то официальными актами, пусть даже в одностороннем порядке. Они сохранялись в памяти, в передаваемой из поколения в поколение носителями которой были посольские дьяки и подьячие, придворные чины, русские дипломаты и государственные деятели, включая самого государя. О дипломатической этикете московского двора много писали западноевропейские послы и путешественники, посещавшие Россию в XV - XVII вв., - итальянцы, немцы, англичане, датчане, шведы, поляки. Это были люди разного уровня культуры и разного писательского таланта. Кроме того, общая тональность их записок зачастую зависела от характера приема, оказанного им в Москве, от конкретной политической ситуации. Различной была и судьба их сочинений. Одни многократно переиздавались и были широко известны, другие оказались надолго погребенными в архивах дипломатических канцелярий. Доверять этим сочинениям следует с осторожностью, но как раз о посольском обычае они сообщают сведения чрезвычайно ценные, причем о тех его сторонах, которые русскими источниками не фиксировались. Будучи, как правило, дипломатами, авторы исходили из собственного опыта, описывали события и церемонии с точки зрения участников, непосредственных свидетелей, а не излагали факты, полученные из третьих рук, как-то часто бывало при описании ими других сторон русской жизни.
Слайд 3
От посада до подворья
Слайд 4
Торжественное вступление в Москву иностранных посольств, которое наблюдали тысячи москвичей, было увлекательным зрелищем. Сценарий его составлялся заранее, а режиссерами выступали разрядные дьяки и дьяки Посольского приказа. Они определяли день и время вступления в столицу. Последнее зависело от погоды и времени года, но при небольших колебаниях всегда назначалось на утренние часы. Так было во всех крупных городах, не только в Москве. В 1574 году, например, пристав волошского воевод Богдана, волнуясь, что не сумеет исполнить получение распоряжение, из-под Новгорода писал наместнику о своем подопечном: «Велели есте, господине, ехати в город завтре на третьем часу дни (от восхода солнца) и он, господине, ездит по своему обычаю, вставает на рано».. На последний стан перед Москвой послам присылали лошадей, на которых они должны были прибыть к месту официальной встречи. Иногда лошадей подводили пути следования от ночлега к посаду или вручали непосредственно перед встречей. Лошади предоставлялись породистые, в дорогом убранстве, под расшитыми седлами, часто с парчовыми нашейниками и поводьями, сделанными в виде серебряных или позолоченных через звено цепочек. Эти цепочки особенно удивляли иностранцев. Звенья у них были широкие и длинные, но плоские. Такие же цепочки, только покороче, привешивались иногда и к ногам коней. При движении они издавали звон, который одним казался необычайно мелодичным, другим - странным. Итальянец Р. Барберини, бывший в Москве в 1565 году, сообщал, будто роскошно одетые русские дворяне на пышно убранных конях сопровождают послов, которые едут «на самых скверных и убранных в дурную сбрую лошаденках». Это сообщение совершенно не заслуживает доверия, оно стоит в прямой связи с общей недоброжелательностью Барберини к России. Некрасивые лошади никак не могли способствовать «чести» государя, поскольку присылались от его имени, с его конюшен.
Слайд 5
Въезжать в город послы должны были непременно верхом, что часто служило причиной ожесточенных споров между ними и русскими приставами. Когда в 1582 году русскому посланнику Ф. И. Писемскому в Англии была предоставлена от Елизаветы I карета, то соответственно и англичанину Дж. Боусу, на следующий год прибывшему в Россию с ответным визитом, Иван Грозный отправил в Ярославль «колымагу».
Впрочем, от царского имени лошади предоставлялись только самим послам, а свита получала их от лица «ближних людей». Так, в 1593 году Н. Варкочу и его сыну от Федора Ивановича были посланы аргамак и иноходец, а свитские дворяне от Бориса Годунова, царского шурина, получили меринов. Соответственно разнилось и конское убранство. Дипломатам низшего ранга - по своему социальному статусу «молодым людям» - лошади направлялись не от государя, а от посольских дьяков. Часто гонцы въезжали в столицу и на собственных лошадях, ибо сама церемония их въезда обставлялась не столь торжественно и привлекала гораздо меньше зрителей. Въезд австрийского посольства в Москву
Слайд 6
«Колымага» Тем не менее «колымага» осталась на последнем стане перед Москвой, а для торжественного въезда в город послу привели царского иноходца. Правда, о том, что произошло дальше, посольская книга не сообщает, мы узнаем об этом из записок жившего в то время в России английского купца.
Слайд 7
Такое грубое нарушение церемониальных норм, какое позволил себе Боус, - случай уникальный. Посла простили и оставили инцидент без последствий лишь потому, что Грозный в то время надеялся на заключение англо-русского союза. Ни от предоставленной лошади, ни от ее убранства нельзя было отказываться, как и от прочих форм царского «жалованья». Потому что милость, проявленная царем по отношению к послу, должна была быть очевидной, демонстративной. Заносчивому и надменному Боусу показалось, будто присланный ему иноходец не так хорош, как конь под встречавшим его князем И. В. Сицким. Отказавшись сесть на иноходца, Боус пошел пешком, потому что, надо полагать, ехать в карете ему тоже не разрешили. Москвичи, собравшиеся полюбоваться зрелищем посольского шествия, которое на этот раз двигалось со скоростью пешехода, были недовольны. Из толпы раздавались адресованные Боусу насмешливые выкрики: «Карлуха!» Как пишет купец, это означало «журавлиные ноги»Вероятно, английский посол обладал долговязой фигурой, и раздраженные москвичи называли его так в издевку.
Слайд 8
Послам восточным, прежде всего крымским и ногайским, прямо к месту встречи присылались от царя дорогие шубы. В любое время года послы тут же надевали их. В русской дипломатической лексике существовал даже особый термин - «встречное жалованье». В отличие от предоставлявшихся западным дипломатам лошадей, эти шубы переходили в полную собственность ханских посланцев и назад в казну не отбирались. Но в какой-то степени эти нормы имеют под собой общую основу: в них публично проявлялись богатство и щедрость государя. Кроме того, крымские послы, ехавшие по улицам Москвы в пожалованных шубах, служили «чести» царя: на Руси одежду мог дарить лишь старший младшему, подчиненному или подданному, и поэтому русским дипломатам за границей строжайше запрещалось показываться на людях в подаренном им чужеземном платье.
Слайд 9
После взаимопредставления и произнесения стереотипных церемониальных формул все вновь садились на коней и процессия чинно следовала в город, на указанное подворье. Дьяки Разрядного приказа, в чьи обязанности входил контроль за соблюдением местнических норм, устраивали всех «по местам», в зависимости от рода и звания, следили, чтобы послам никто не переезжал дороги и «задору им не чинил», поскольку на улицах толпились любопытные москвичи, причем полюбоваться зрелищем посольского шествия многие выезжали верхом. По традиции приставы и «встречники» должны были ехать с послами в ряд, справа от них. Правая сторона считалась более почетной, и если послам такой порядок не нравился, а обычно так и случалось, то русские располагались от них по обе стороны: старший ехал справа, остальные - слева.
Слайд 10
«Корм» посольский С момента встречи иностранных дипломатов всех рангов у рубежа России они переходили на полное государственное обеспечение продовольствием. В Москве такой порядок считали единственно правильной формой содержания посольств, и в 1585 году Л. Новосильцев, будучи в Вене, с удивлением отметил, что испанский и папский послы, живущие при дворе императора, «едят свое, а не царское» . Голандец И. Масса в своих записках неоднократно сообщает, что тот или иной посол в Москве был освобожден царем от всех издержек - для него это обычай, который заслуживал одобрения и незаслуженно не был принят в Европе.
Слайд 11
Возможно, такая традиция сохранилась на Руси еще со времен междукняжеских съездов монгольского периода, когда их участники содержались за счет того князя, в чьей земле находились. Действительно, если в России иностранные дипломаты получали съестные припасы с момента вступления на территорию и до пересечения ими границы, то в Персии, например, русские начинали получать «корм» лишь после первой аудиенции у шаха. И в Персии, и в Турции продовольствия прекращалась после прощальной аудиенции («отпуска»). Русский посланник – Новосильцев думал, что в Турции к нему должны были относиться так же, как в России относились к турецким. Однако, несмотря на лестное и многообещающее заверение, Новосильцеву, как он отмечает в своем статейном списке: «корму на путь не дали никакого». В Крыму русские и польско-литовские дипломаты питались за свой счет; припасы на обратную дорогу давали далеко не всегда, и то в небольшом количестве. Обычай снабжения послов продовольствием был заимствован из восточной дипломатической практики,но в России он приобрел новые черты.
Слайд 12
«Корм» выдавался непременно натурой. Когда в 1599 году грузинским послам были выданы на пропитание деньги, хотя мед и пиво продолжали поставляться, это вызвало большое недовольство в Москве. Продовольствие выдавалось в достаточном количестве. И. Кобенцель писал, что содержание, которое определили его посольству, «не только для тридцати, но и для трехсот человек было бы хорошо». Лишь изредка возникали недоразумения из-за качества и ассортимента продуктов. Европейских послов всегда снабжали лучше, чем крымских и ногайских, у которых при Иване III даже отбирали назад шкуры съеденных баранов. Датский посол
Слайд 13
«Корм» иностранным дипломатам выдавался в зависимости от их ранга. Здесь, как и во многих других элементах русского посольского обычая, своеобразной единицей измерения служили нормы, принятые в отношении представителей. В XVII в. был принят еще более строгий регламент: посланник получал такое же количество корма, как и третий член «великого» посольства, гонец - как «секретариус», а свита посланника - в два раза меньше. В 1592 году, например, на 9 день аудиенции у Федора Ивановича польский посол П. Волк, члены его миссии и свита (всего 35 человек) получили следующее продовольствие: 3 баранов,2 тетеревов, 2 утят, 10 кур, 15 калачей «толченых», ведро меда малинового, по 2 ведра меда «боярского» , ведро вина, ведро сметаны, пуд масла и 300 яиц. Количество и качество «корма» зависели еще и от почестей, оказывавшихся данному посольству.
Слайд 14
«Убавка корма», а также отказ в отдельных его разновидностях были знаком царского нерасположения, средством воздействия на послов в рамках русского посольского обычая. Но полностью прекратить снабжение продовольствием считалось невозможным, ибо это было уже нарушением самого посольского обычая, многие нормы которого покоились на представлениях о после, как госте государя.
Посмотреть все слайды
Становление Москвы как центра единого государства, его активное вовлечение в мировую жизнь превращало город в центр внешних связей. С середины XVI века международные контакты настолько увеличились и усложнились, что возникла необходимость в организации единой дипломатической службы, и в 1549 году был создан Посольский приказ. Ему надлежало не только вести дела, переписку, отправлять русских послов за границу и принимать в Москве иностранных посланников и торговцев, но и вырабатывать особый посольский церемониал, обустраивать на местное жилье «посольских людей». Однако сами правила дипломатических переговоров, сложились еще до начала XVI века и просуществовали без особых изменений до XVIII века.
Традиционное московское гостеприимство не оставляло равнодушным никого из многочисленных иностранных гостей, посещавших город, и каждый из них стремился оставить свидетельства о способе приема послов и обхождения с ними. Впечатления от посольских церемоний они старались фиксировать в своих путевых записках, дневниках, мемуарах Ключевский В.О. Сказания о Московском государстве. М., 1916. С. 38..
Английские дипломаты познакомились с русским посольским обычаем в середине XVI века, когда Англия стала посылать своих официальных представителей в Московское государство. Успех дипломатической миссии во многом зависел от знания иностранцами тонкостей русского посольского церемониала и точного следования заранее определенным правилам поведения, особенно во время царских приемов, обставлявшихся с особой торжественностью Прокофьева Н.Е. Русско-английские культурные связи: особенности дипломатического этикета второй половины XVI века // Вестник Новгородского государственного университета. 2000. № 16. [электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.admin.novsu.ac.ru/uni/vestnik.nsf/all/18C69FF4B0C4B463C3256AC00021480C/$file/Prokophieva.pdf (дата обращения 20.04.2012)..
Первым английским дипломатом, попавшим в Россию в 1553 г. оказался Ричард Ченслер, который выдал себя за королевского посла. Это требовало немалой смелости и решительности, так как полномочий посла он не имел. В эту первую экспедицию в русские земли англичанам пришлось действовать, полагаясь в основном на свой жизненный опыт, заменявший знание дипломатических тонкостей и уловок.
Ченслер и его спутники были приняты представителями русских властей в соответствии с посольским обычаем того времени. После того, как английские корабли пристали к устью Северной Двины, местные жители сообщили об этом в Холмогоры, где англичане были гостеприимно встречены градоначальником Феофаном Макаровым и земским судьей Филиппом Родионовым. Они же написали царю Ивану IV о прибытии англичан и отправили гонца с письмом в Москву. Англичанин отметил, что пока он вел разговоры о снабжения продовольствием своей команды, русские «…послали тайно гонца к царю, чтобы сообщить о прибытии иностранцев и вместе с тем узнать, как ему угодно поступить с ними» Ченслер Р. Книга о великом и могущественном царе России и князе Московском // Россия XVI века. Воспоминания иностранцев. Смоленск: Русич, 2003. С. 438..
Судя по данным, приведенным Л.А. Юзефовичем, упомянутая англичанином процедура, являлась важной практикой в организации дипломатической службы. По прибытию в Московию иностранных послов воеводы должны были отправить гонца ко двору государя, чтобы известить его об их приезде. Царь должен был отправить распоряжения о дальнейших действиях. Только после этой формальности иностранный дипломат мог продолжить путь к столице Юзефович Л.А. «Как в посольских обычиях ведется…» Русский посольский обычай конца XV - начала XVII вв. М.: Международные отношения, 1988. С. 61..
Из сочинения Ченслера можно сделать вывод, что прием английских послов проходил в торжественной обстановке и отличался пышностью действий: «Когда великий князь занял свое место, толмач пришел за мною во внешние покои, где сидели сто или больше дворян, все в роскошном золотом платье…» Ченслер Р. Указ. соч. С. 57.. Центральной фигурой был сам царь, наряд которого олицетворял силу и могущество власти: «…Сам великий князь сидел <…> на позолоченном сидении в длинной одежде, отделанной листовым золотом, в царской короне на голове и с жезлом из золота и хрусталя в правой руке…» Там же..
Последовательность действий во время приема была определена заранее. После представления посланников царю Ченслер вручил ему письмо английского короля, затем русский «император» задал вопрос о здоровье Эдуарда, вслед за этим англичане вручили царю свои подарки, а в конце приема иностранцы были приглашены на обед, что случалось не всегда и означало особую милость к послам: «Когда я отдал поклон и подал свои грамоты, он обратился ко мне с приветствием и спросил меня о здоровье короля, моего государя» Там же. С. 58..
На английских гостей, видимо, произвело сильное впечатление несколько подавляющее великолепие и богатство зала, где было устроено угощение, и величественность самого обеденного обряда, когда царь дарует каждому гостю хлеб и еду, называя его по имени: «Прежде чем были поданы яства, великий князь послал каждому большой ломоть хлеба…» Там же..
Стоит отметить, что церемониал встречи иностранного дипломата на границе был неодинаков и зависел от ранга дипломата, от того, откуда он прибыл и с какой целью. А сама церемония встречи посла на границе была для Москвы фактически первой возможностью продемонстрировать ту дипломатическую линию, которую она вела по отношению к тому или иному иностранному монарху. Переговоры, которые проходили с иностранными послами, могли быть менее официальны, где допускались отступления от дипломатического этикета, но уже по поведению послов во время первой аудиенции и ответным действиям государя можно было предполагать - будет ли благоприятным исход посольства Семенов И. Посольский обычай Кремля // Родина. 2009. № 11. С. 88, 89, 90..
«Честь», оказанная Ченслеру и его спутникам, была не просто проявлением гостеприимства, а символизировала дружеские взаимоотношения России и Англии; собственно, «честь» воздавалась не посланникам, но английскому королю, «брату» русского царя.
Удачная миссия предыдущего посла и прекрасные перспективы, которые открылись перед Русским государством и Англией, позволили встретить второго английского дипломата с великим почестями. Правительства обоих государств через этого посла надеялись упрочнить торговые, экономические и дипломатические контакты. В своих путевых заметках А. Дженкинсон отметил, что его и экипаж по прибытию уже ожидали и встретили с особой благосклонностью: «Русский посланник со своей свитой в большой радости сошел на берег…» Дженкинсон А. Путешествие из Лондона в Москву (1557-1558) // Иностранные путешественники в Московском государстве в XVI веке. С. 74..
В своем отчете Дженкинсон подробно описывал этот прием, с удовольствием отмечая, что он был допущен к руке царя: «25-го, в день Рождества, я был принят царем и поцеловал его руку» Там же. С. 76., а также то, что «император» сам, а не через бояр, пригласил его на обед: «Когда я поклонился царю, он собственными устами назвал меня по имени и пригласил меня к обеду» Там же. С. 77.. Обряд целования руки царя послами не всегда практиковался и должен был означать особую посольскую честь. Кроме того посол отметил, что царь назвал посла по имени и даже передал ему из своих рук чашу с вином: «… Я получил от царя из его собственных рук несколько кубков с вином медом…» Там же. С. 78.. Видимо, Дженкинсон хорошо разбирался в русских дипломатических обычаях и принимал эти знаки внимания как дань особого уважения к стране и королеве, которых он представлял.
Подобного уважения удостоился и другой английский подданный («Неизвестный англичанин»), который отметил, что каждому иностранному гостю царь передал хлеб и напитки со словами: «Царь и Вел.[икий] Князь жалует тебя сегодня хлебом», «Царь и Вел.[икий] Князь, жалует тебя питьем» Описание России Неизвестного англичанина служившего зиму 1557 - 1558 годов при царском дворе [электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.vashaktiv.ru/texts/n/neizv_angl.php.
Принцип взаимности позволял московским дипломатам требовать от иностранного монарха предоставление таких же знаков внимания к послу и в его лице к государю, его направившему, какой бы оказан ранее послу этого монарха в Москве, и наоборот. Нарушение таких принципов в любых церемониальных нюансах рассматривалось как демонстративный жест, свидетельствующий об изменении в ту или иную сторону отношения к послу лично, либо к государю его направившего. Русские посланники внимательно следили за исполнением этих требований и записывали в свои статейные списки все до мельчайших подробностей. Они оставляли описания аудиенций и торжественных обедов, протоколы переговоров, перечни подарков, реестры поставленного продовольствия и многое другое.
В статейном списке Федор Писемский сообщил, что его встретили с большими почестями. Естественно это делалось для того, чтобы подчеркнуть исключительность положения русского государя. Посла приветствовали самые лучшие и высокопоставленные люди Елизаветы I: «… как Федор и Неудача под скрабом из судов вышли, и тут встретил их тово городка урядник местер Пекот да с ним посадцкие лутчие люди; и розппрося у толмоча Елизара про Федора и Неудачу, дали им двор, а к воеводе того городка послали с вестию» Писемский Ф.А. Посольство Федора Писемского в Англию // Записки русских путешественников XVI - XVII веков.- М.: Современная Россия, 1988. С. 224..
Кроме того дипломат в своем статейном списке упоминал о том, что до королевского двора их доставляли на карете: «…И туто была от королевны встреча с колымагами…» Писемский Ф.А. Указ. соч. С. 242.. По английскому посольскому этикету положено было украсить шествие иностранного дипломата его въездом в карете. Возник такой обычай по причине того, что английские и русские путешественники прибывали морским путем, и у них не всегда возможность держать при себе хороших лошадей, чтобы украсить собой посольское шествие Юзефович Л.А. Указ. соч. С. 68..
Другого русского посла встретили еще более пышно и торжественно. Прием Григория Микулина отличался особой помпезностью: «А как Григорий и Ивашко вышли из судов на берег, и встретил Григория и Ивашка королевнин дворовой воевода, лорд Хаберт, Пентброк, а с ними князья, и дворяне, и дети боярские, и алдерманы, и гости на жеребцах, на конех, в наряде и золотых цепях, человек с триста; и пешие многие люди, да королевнинных дворовых людей дробантов человек со сто, с рогатинами з золотченными и з корды <…>, а на платье у дробантов шиты королевнины печати золотом» Микулин Г.И. Статейный список Г. И. Микулина // Путешествие русских послов XVI - XVII вв. Статейные списки. М.-Л.: Изд. Академия Наук СССР, 1954. С. 158.. Однако не стоит забывать, что эта «честь» воздавалась не послу, а Борису Годунову, за его покровительственное отношение к англичанам. Русскому посланнику в Англии, как и английским дипломатам в России, пришлось дожидаться пока королеву известят о его приезде: «…А мне деи поставя вас на подворье, ехати наперед вас в Лунду, чтоб деи государыне нашей, Елисавет-королевне, про ваш приезд известно было» Там же..
Послы бдительно следили и за тем, чтобы русского государя на приемах именовали «братом». Об этом непременно сообщали в статейных списках, передавая разговор, который проходил между ними и королевой Елизаветой I или ее подданными. Микулин с особым удовольствием отметил это правило, записывая послание английской королевы, переданное лордом Хабертом: «… И велела вас спросити про любительного своего брата, про великого вашего, царя и великого князя Бориса Федоровича» Там же. С. 160..
Не изменилась процедура встречи послов и в XVII веке, хотя стали появляться досадные недоразумения, ставившие под вопрос дальнейший ход переговоров. В феврале 1664 г. в Москву было отправлено посольство родственника короля графа Карлейла, однако, как свидетельствовал шотландский майор Патрик Гордон, посол простоял два дня: «Из-за ошибки гонцов, сновавших по Тверской дороге, откуда обычно прибывают послы всех стран и где с обеих сторон были расставлены иноземная и русская пехота и кавалерия <…> послу не удалось совершить въезд (в Москву), пришлось с великими неудобствами ночевать в деревеньке Прутки, что весьма его возмутило» Гордон П. Указ. соч. С. 139-140.. Посол потребовал извинений, которые русское правительство обещало удовлетворить. Как подчеркивал Гордон позже Карлайлу оказали «самый блестящий прием с обычными церемониями» Там же. С. 140..
Английские дипломаты непременно отмечали в записках о торжественности въезда в Москву, сценарий которого разрабатывался заранее дьяками Посольского приказа. Они определили день и время вступления в столицу иностранных гостей. Нередко улицы города наполнялись толпой зевак, а иностранных гостей встречали большое количество приближенных ко двору людей Юзефович Л.А. Русский дипломатический обычай // Международная жизнь. 1988. Август. С. 124..
Споры и препирательства по вопросам дипломатических обычаев возникло в ходе посольства Дж. Боуса. Въезд посла в Москву наблюдал английский купец Джером Горсей: «Как было назначено, около 9 часов в этот день улицы заполнились народом и тысячи стрельцов <…> стояли на всем пути от его двери до дворца царя» Горсей Дж. Записки о России XVI - начало XVII века. М.: МГУ, 1990. С. 82.. Однако, по свидетельству Горсея, английского посланника с самого начала не устроил прием. Ему не понравилась лошадь, присланная ему царем: «...Он был недоволен тем, что его конь хуже, чем у князя, отказался ехать верхом и отправился пешком, сопровождаемый своими слугами…» Там же.. Ему показалось, что «иноходец не так хорош, как конь под встречавшим его князем И.В. Сицким» Там же..
С момента встречи иностранные послы переходили на полное государственное обеспечение продовольствием и пожалованиями. Отказ от отдельных разновидностей продовольствия мог привести к негодованию царской особы и нарушению посольского обычая Юзефович Л.А. Указ. соч. С. 80, 84.. Английские дипломаты и русские послы также не могли оставить это без внимания. Хотя не всегда в своих отчетах послы объективно освещали данный обычай. Из-за того, что переговоры Боуса продвигались плохо, и он не мог добиться поставленных перед ним задач, он стремился всячески опорочить русское правительство в глазах английской королевы. А надменность и строптивость посланника стали причиной нарушения русского посольского обычая. Как отмечал Дж. Горсей, посол жаловался на то, что ему давали плохой корм: «Король (the Kinge), чествовал посла; большие пожалования делались ему ежедневно продовольствием; все это ему позволялось, но однако, ничто его не удовлетворяло, и это вызывало недовольство» Горсей Дж. Указ. соч. С. 84..
Английское правительство также старалось обеспечить русских послов продовольствием. Писемский записал, что «…и как ему про Федора и про Неудачю сказали, и он велел дать двор и корм» Писемский Ф.А. Указ. соч. С. 225..
Еще одной отличительной особенностью посольского обычая было то, что иностранные дипломаты непременно привозили подарки («поминки») и получали их взамен. Дары означали знак особого расположения царских особ друг к другу. Помимо ценных вещей в список «поминок» часто входили ценные птицы и породы животных Семенов И. «Живые поминки. Охотничьи подарки в посольском обычае Кремля // Родина. 2008. №9. С. 113..
С особой гордостью Дж. Горосей повествовал о подарках, которые он преподнес от Елизаветы I Федору Ивановичу, когда тот вступил на русский престол: «[Первым шел] прекрасный белый бык, весь в природных черных пятнах, его зоб висел до самых колен, у него были поддельно позолоченные рога и ошейник из зеленого бархата, украшенным красным шнурком <…> Двенадцать псарей провели двенадцать огромных бульдогов, украшенных бантами, ошейниками и проч., затем привезли двух львов в клетках…» Горсей Дж. Указ. соч. С. 103.. Наличие таких богатых подарков говорило об особом расположении к русскому государю и желании сохранить прежние дружеские отношения между Россией и Англией.
По свидетельству Дж. Горсея, вернувшегося из Москвы в 1586 г. и привезшего драгоценные подарки от Федора Ивановича и Бориса Годунова: «Королева смотрела из окна на двух белых кречетов, свору собак, ловчих соколов и на двух ястребов; она приказала лорду Кемберленду и сэру Генри Ли заботиться и хорошо ухаживать за ними. Ее величество указала в окно и сказала, что это действительно редкий и настоящий царский подарок» Там же. С.113.
Русские посланники, отправляясь с дипломатическими миссиями, также брали с собой дары для английской королевы не только от царствующей особы, но и от себя лично. Ф. Писемский отмечал: «… Федор и Неудача явили королевне от себя поминков: Федор сорок соболей, да пару соболей, а Неудача сорок соболе, да толмач Роман Бекман пару соболей» Писемский Ф.А. С. 233.. Поминки русских государей в Европу отсылались мехами, а чаще всего соболями. Иногда отсылали кречетов и соколов, еще реже - детали конского убранства, преимущественно восточной работы Юзефович Л.А. Указ. соч. С. 47.. Подношение английской королеве встречаем и в статейном списке Г. Микулина: «И после того Григорий явил королевне сорок соболей да две пар» Микулин Г.И. Указ. соч. С. 167..
Первым, кто позволил себе нарушить этот обычай, стал Дж. Боус. 12 августа 1583 г., едва вступив на палубу английского корабля, дипломат избавился от царских грамоты и подарков («поминки» предназначались королеве и состояли из соболиных мехов): «Когда он прибыл в бухту св. Николая и погрузился на корабль, он [дал волю] несдержанности, грубости в адрес того дворянина, который его провожал, изрезал всех соболей и порвал письма в клочья, наговорил много высокомерных слов в адрес царя и его совета» Горсей Дж. Указ. соч. С. 90..
В XVII веке в царствование Алексея Михайловича произошел подобный схожий случай. Посол Карлейль, раздосадованный исходом переговоров с русским царем, покинул Москву ни с чем. Его гнев был настолько велик, что он, по свидетельству Гордона, даже отказался от подарка - соболей, заявив, что «ему не пристало извлекать никакой выгоды для себя, ибо в деле своего повелителя, ради коего явился, он не получил удовлетворения» Гордон П. Указ. соч.. С. 146..
Охота еще один элемент посольского обычая, который использовался в различных дипломатических целях, либо с целью продемонстрировать послу благорасположение принимающей стороны, либо, наоборот, для создания предлога для уклонения от общения с нежелательным послом, везшим неприятные вести или предложения. К XVII в. охота все прочнее входит в обиход церемониального общения московского правительства с приезжими дипломатами. Позднее охота с участием послов стала организовываться не царем, а его приближенными боярами и даже провинциальными воеводами Семенов И. «Оленей бити и зайцев травити» // Родина. 2008. № 8. С. 129, 130..
Первое упоминание об охоте содержится в записях Дж. Горсея. Английского посланника на охоту вблизи Москвы пригласил Борис Годунов. При выезде за Кремлевскую стену их окружала небольшая группа сокольников и слуг, а вблизи ехало «еще около пятисот всадников из молодой знати и придворных, якобы для оказания ему почестей» и с тем, чтобы полюбоваться на любимую царскую забаву - охоту кречетов на журавлей, цапель и диких лебедей»Горсей Дж. Указ. соч. С. 102.
В статейных списках русских послов всего несколько раз упоминается о приглашении от зарубежных монархов принять участие в королевской охоте. Английская королева Елизавета I обычно приглашала русских послов на охоту «в свои заповедные островы оленей бити и зацев травити». Ф. Писемский первый, кого пригласили принять участие в этой забаве: «Королева вас жалует любячи брата своего а вашего государя, и хотя с ним добрые дела; а то де и мы ведаем, что у васнечил говейно: вы мяса не едите, него де мы мясо едим; а не поехати де вами с нами, и королевне бу за вас досадно» Писемский Ф. Статейный список Ф. Писемского // Путешествие русских послов XVI - XVII вв. Статейные списки. - Москва-Ленинград: Изд. Академия Наук СССР, 1954.С. 119..
Подобного же приглашения удостоился дворянин Григорий Микулин. Встречавший их королевский ловчий, сославшись на приказ Елизаветы, говорил: «Государыня велела вас тешить в своих заповедных островеях. Где сама тешитца; а в те деи островы нихто не въезжает, ни князи, ни бояре, и иных государств послы и посланники; а то де королевна делает, любя брата своего, великого государя вашего, а вас жалуючи» Микулин Г. Указ. соч. С. 197..
Подводя итоги, можно с уверенностью сказать, что русской дипломатической практике XVI - XVII вв. была свойственна строгость в отстаивании посольских норм. Всякое правило этикета отражало заботу о престиже государства и служило охранению «государевой» чести. Русские дипломаты упорно отстаивали право придерживаться собственного посольского «чина», заставляя иностранцев выполнять все положенные церемонии. Англичанам, относившимся к посольскому церемониалу значительно проще, было трудно привыкнуть к строгим русским правилам, которые казались им унизительными и ненужными. Но при этом английские дипломаты сами часто вступали в споры по поводу этикета, в упорстве не уступая русским. Кроме того правители использовали во внешнеполитических целях охоту и природные дары, которые служили знаками царского внимания.
