Я все еще в Москве. Путешествие на Родину есть самый главный путь (отсюда - «путевые заметки»), который освобождает от ненужной, неправильной суеты. Зачем, в таком случае, я мотаюсь по белу свету? Хороший вопрос, но риторический. Привычка, возможно и глупая, но что ж поделаешь: женщины вообще не вполне умны - так уж распорядилась природа.И здесь самое время о женщинах вспомнить, поговорить и поспорить на их счет, например… с самим Владимиром Набоковым. Его лекция об «Анне Каренине» стала для меня откровением, если не потрясением. Читаю и не верю своим глазам: "Анна не обычная женщина, не просто образец женственности, это натура глубокая, полная сосредоточенного и серьезного нравственного чувства, все в ней значительно и глубоко, в том числе ее любовь". Или: "Анна наказана не за свой грех (она могла бы жить с мужем и дальше), не за нарушение общественных норм, весьма временных, как все условности, и не имеющих ничего общего с вневременными, вечными законами морали…" (!?) Неужто Набоков это о слезливом, истеричном создании, истязающем своей нелепой ревностью несчастного любовника (думаю, связавшего себя с ней не от большого ума). Ну, была влюбленность, кто же против? Более того, я считаю, что жизнь без этого чувства есть медленное самоубийство. Но разве это повод для откровенной подлости? Анне, видишь ли, уши мужа перестали нравиться! Оказывается, все остальное - суть невероятная красота его души - оказалось скрытым от нее за семью печатями. Ну, хорошо, пусть страсть оправдывает многое, это болезнь, опрокидывающая человека навзничь. Но страсть не должна приводить нормальную женщину к утрате материнского инстинкта. Сколько каких-то противных, ненастоящих слез пролито Анной из-за любимого, брошенного ею сына Сережи! - А ведь по сути это слезы предчувствия, приближения того, что станет для нее истинным несчастьем - разлуки со слепленным из ничего, из пустоты кумиром - любовником. Ах, как это характерно для большинства женщин - принести себя в жертву придуманному глиняному идолу, в то время как самому-то идолу, то есть просто мужчине, жертва и не нужна вовсе. Более того, в этой жертвенности он видит для себя ловушку, капкан: что может быть страшнее этой любовной неволи? Когда женщина теряет чувство превосходства над мужчиной - это конец ее «я» как женщины и как человеческой особи в принципе: так и будет всю жизнь бежать за своим недосягаемым идолом. Вот Вронский - просто мужчина: поверхностный, недалекий, но чувственный, чем для Анны весьма соблазнителен. Он охотник - преследует жертву, догонит - вцепится, пожует, понадкусывает, да и выплюнет, потому как скучно, скучно… Ему бы женщину постоянно ускользающую, уплывающую из рук, способную создать ощущение мнимого обладания ею. Только ведь не каждый мужчина заслуживает этакого счастья, а женщин таких вообще единицы. Вот и мыкается он с наскучившей любовницей, пытаясь в силу врожденной аристократической порядочности убедить себя в существовании некой почти кармической близости с Анной. Судя по всему, Толстой никак не мог определиться, как с Вронским поступить после гибели Карениной. Чтобы хоть как-нибудь снять налет светского идиотизма с образа ветреного любовника, он отправляет его на русско-турецкую войну, ведь театр боевых действий - это что-то такое очень героическое. Но вернемся к Анне. "Мне отмщение и аз воздам". Анна, чистопородная женщина, обронившая где-то чувство собственного достоинства, надменно отвергающая дар, который ей коленопреклоненно преподносит судьба, отомстила. Отомстила ли она Вронскому? - Безусловно, нет. Таких людей невозможно уязвить - от их жизнерадостности отскакивает любое горе. Анна отомстила горячо любимому сыну, оставив его сиротой. Сделала она это лишь потому, что Сережа в течение всей этой любовной вакханалии стоял живым укором перед ее мысленным взором. Мешал то есть очень. А еще, и прежде всего, она отомстила собственному мужу. Отомстила за его любовь к ней, за свою нелюбовь к нему." Алексей Александрович Каренин милосерден и человеколюбив. И он прощает, прощает и вновь прощает. Однако есть и иное мнение насчет персонажа, на мой взгляд, горячо любимого самим Толстым. Набоков: "Конечно, нельзя забыть о Каренине, муже главной героини, сухом, добропорядочном господине, жестоком в своих холодных добродетелях, идеальном государственном служащем, косном бюрократе, лицемере и тиране, охотно принимающем поддельную мораль своего круга. В иные минуты он способен на добрые порывы, на широкий жест, но быстро забывает об этом и ради них не может поступиться своей карьерой." - Какой-то учебник по литературе времен застоя. Ну-ну, а Анна значит:"одна из самых привлекательных героинь мировой литературы… молодая, прекрасная женщина, очень добрая, глубоко порядочная, но совершенно обреченная". Не скрою, для меня эти суждения из набоковской лекции - одно из главных разочарований последнего времени. Что ж, каждый имеет право на «размышления по поводу»… Простите за некоторое неуважение к мнению великого Набокова. Соглашусь с ним, однако, в следующем: "Законы общества временны, Толстого же интересуют вечные проблемы. И вот его настоящий нравственный вывод: любовь не может быть только физической, ибо тогда она эгоистична, а эгоистичная любовь не созидает, а разрушает. Значит, она греховна. Толстой-художник с присущей ему силой образного видения сравнивает две любви, ставя их рядом и противопоставляя друг другу: физическую любовь Вронского и Анны (бьющуюся в тисках сильной чувственности, но обреченную и бездуховную) и подлинную, истинно христианскую (как ее называет Толстой) любовь Левина и Кити, тоже чувственную, но при этом исполненную гармонии, чистоты, самоотверженности, нежности, правды и семейного согласия." Но это уже совсем другая история о любви...
Анна Каренина. Не божья тварь
роман о романе,
сценарий-эссе
Посвящается
Московской городской клинической психиатрической больнице №4
имени П.Б. Ганнушкина;
Институту социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского;
трамвайной остановке «Клиника П.П. Кащенко» на Загородном шоссе.
Обращение к дуракам
Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.
Введение. Мифы о Карениной
Мне всегда было интересно узнать, каким местом думают литературные критики, а также писатели, а также поэты, а по большому счету и литературоведы всех мастей в момент написания какой-нибудь своей критико-литературоведческой статьи или на худой конец какой-нибудь броской фразы типа довлатовской: "Самое большое несчастье моей жизни – гибель Анны Карениной ". Такой пошлой фразы от Довлатова я не ожидала. Ну да, допился человек чуть ли не цирроза печени, а вот нет у него других несчастий в жизни, кроме как гибель Карениной!..
Или взять «Лекции по русской литературе» Владимира Набокова. Каким же надо было быть поверхностным читателем, чтобы увидеть в романе Толстого «Анна Каренина» все с точностью до наоборот! А то и того хуже… Но я подробно остановлюсь на Набокове позже, а пока продолжу риторически восклицать: так чем же они думают, эти любители пустых лекций и эффектных фраз?
С некоторых пор я знаю печальный ответ: они думают глазами. Они прочитывают только то, что легче всего прочитать – то есть то, что нарочно положено автором на самую поверхность, а потом выдают продукт своего элементарного зрительного процесса за некий интеллектуальный креатив.
Вот скажет, к примеру, герой какой-нибудь пьесы: «Как я ненавижу сосиски!» – а потом на протяжении двухсот страниц будет с удовольствием эти сосиски поедать. И что же напишут критики и лекторы в одном лице? Они напишут, что герой ненавидел сосиски. Почему? Потому что герой так сказал. Вот и весь аргумент.
Или, к примеру, наоборот: «Я обожаю сосиски! – громко заявит героиня какого-нибудь романа. – Без сосисок нет жизни, нет счастья!» – а потом сама же эти сосиски и выбросит с гадливым выражением лица. Но критики этого гадливого выражения даже не заметят! И ни за что не догадаются, что громкие слова о любви к сосискам крайне противоречат поступкам героини, что с любимыми так не поступают, и значит, героиня лжет – и значит, автор очень хочет, чтобы читатели это все-таки поняли.
Но автор зря волнуется. Читатели этого тоже не поймут. Потому что читатели анализируют произведение тем же органом, что и критики с литературоведами – глазами. При этом они видят только то, что в глаза бросается само – бросается намеренно, и даже слишком намеренно, чтобы, по тонкому замыслу автора, как раз и возбудить в читателе недоверие, чтобы как раз и побудить читателя заглянуть поглубже, чтобы как раз и пробудить в читателе мысль.
Разница между создателем и потребленцем огромна. Это пропасть, перешагнуть через которую практически невозможно. Создатель творит – он мыслит, он мучается, он прилаживает одно к другому, он изменяет, отсекает лишнее, выискивает недостающее, переписывает снова и снова в поисках того эликсира жизни, который сделает его роман сначала живым, а потом и бессмертным. Потребленец же ничего не создает. Он просто приходит, просто смотрит в меню и просто ест. Его мозги ничего не производят, поэтому ему всегда скучно: сначала ему скучно давно, а потом ему становится скучно заранее. Эликсир жизни, над которым так мучительно бился писатель, для потребленца всего лишь соус, о котором он никогда не знает сам – хорош ли. Потребленец ждет, когда ему скажут. И ему обязательно скажут – и он это обязательно повторит.
Именно с такими лжекритиками и лжелитературоведами я столкнулась при чтении их откровенно поверхностных «суждений» о «Дневнике» Марии Башкирцевой и пьесы Шекспира «Гамлет». И, как я убедилась, точно так же обстоит дело и с «Анной Карениной». И даже хуже.
Когда смысл романа для меня окончательно уяснился, и более того: когда поступки главной героини, как раз и составляющие смысл всей ее жизни и единственную причину ее смерти, окончательно вышли из сумрака противоречий и лжи, я наконец просмотрела критику, посвященную роману, и пришла в ужас. Все буквально в один голос талдычили как заведенные только то, что первым выхватил глаз и что на самом деле являлось вовсе не истиной, а лишь поводом к поиску ее.
Отличить истину от предлога к поиску истины не сумел ни один из них. Хотя истина настолько автором не скрывалась, что помимо косвенных фактов – помимо всех этих примет и зарубок, т.е. всей этой пищи к необходимым размышлениям – была даже и прямо им высказана. Беда только, что прямо высказана эта истина была им лишь однажды и в самом-самом конце – вот критики и пропустили…
В итоге и пой сей день благополучно блуждают в умах читателей пустейшие мифы, которые продолжают неспешно взращивать и дальше школьные учителя и преподаватели высших учебных заведений. Вот эти бредовые мифы:
Анна несчастна в браке с Карениным.
Анна не любит мужа, потому что его невозможно любить.
Анна любит Вронского.
Анна жертвует своим положением в обществе ради любви.
Она пожертвовала ради Вронского вообще всем.
Она смело решается отстаивать свое право на любовь.
Она гибнет под влиянием бездушного света, не пожелавшего позволить ей любить.
Анна любит сына.
Анна несчастна в разлуке с сыном.
Анна – глубоко чувствующая натура.
Анна – крайне совестливая личность, имеющая глубокую нравственную природу.
Вронский – пошлый эгоист, которому важнее развлекаться, чем думать об Анне, которая ради него пожертвовала всем.
Каренин – бездушное холодное существо, которое иногда почему-то способно на высокие поступки.
Каренин не способен на любовь.
Каренину глубоко плевать на Анну.
Каренин озабочен только своим положением в свете, а больше его ничего не интересует.
Все это ложь от первого до последнего пункта – ложь, порожденная леностью ума и скудостью литературного чутья создавших ее. Я была буквально потрясена, когда, освежив память, весь этот бред сивой кобылы обнаружила в учебнике русской литературы для 9-го класса средней школы (издание 15-е, доработанное; Москва, изд. " Просвещение", 1982 г ., составители М.Г. Качурин, Д.К. Мотольская).
И в этом учебнике – в этом аж пятнадцатом переиздании! – черным по белому было написано, что «Анна Каренина – один из обаятельнейших женских образов русской литературы. Ее ясный ум, чистое сердце, доброта и правдивость притягивают к ней симпатии лучших людей в романе – сестер Щербацких, княгини Мягкой, Левина», а также прочая муть, которую я непременно разберу ниже.
Но особенно постарался Набоков. Меня кидало в дрожь возмущения, когда я читала в его лекции, что Анна, по мнению Набокова, «очень добрая, глубоко порядочная» женщина, что «честная несчастная Анна» «обожает своего маленького сына, уважает мужа» – и так далее и тому подобная ложь.
И ладно бы это еще говорил какой-нибудь рядовой читатель, с которого и спрос небольшой, но доктор французской и русской литературы в Кембриджском университете… но профессор русской и европейской литературы в Корнельском университете… Как он мог не увидеть сто раз сказанного Толстым ни об Анне, ни о ее муже, а взять только самый поверхностный слой, только те реплики, те косвенно произнесенные слова, которые вовсе не являются авторской характеристикой, а принадлежат самой Анне – и выдать ее слова за истину?!
Как можно было полностью исключить, буквально не заметить и никоим образом не проанализировать вполне ясную причинно-следственную связь ее поступков и поступков ее мужа?! Поразительно.
На протяжении всего романа Анна только и делает, что совершает одну подлость за другой, при этом то и дело оправдывая себя и обвиняя других, как делает всякий негодяй, но Набоков этого словно и не замечает и с умилением повествует о том, что Анна Каренина – «натура глубокая, полная сосредоточенного и серьезного нравственного чувства».
Впрочем, в одном месте Набоков почти проговорился… «Двойственная природа Анны просвечивает уже в той роли, которую она играет при первом появлении в доме брата, когда своим тактом и женской мудростью восстанавливает в нем мир и в то же время, как злая обольстительница, разбивает романтическую любовь молодой девушки».
Я сейчас даже не буду говорить о том, что ни такт, ни женская мудрость в природе Анны даже не ночевали, а помирить супругов ей помогли фамильные хитрость и лживость, а вот на злую обольстительницу внимание обращу. Потому что в первом варианте фраза звучала несколько иначе: « «Нужно отметить, что Анна, с такой мудростью и тактом помирившая поссорившихся супругов, одновременно приносит зло, покорив Вронского и разрушив его помолвку с Кити».
Согласитесь: одно дело «как злая обольстительница», тут силен эффект допущения (как), помноженный на снисходительный смысл обольстительницы, а другое дело «приносит зло» – здесь категоричность и никакого смягчения. Видимо, по этой причине данный вариант и был вычеркнут Набоковым…
Вообще поверхностность его прочтения, доведенная до неприличия, заставляла меня буквально таращить глаза. Вот, например, что пишет Набоков о той сцене, где задавило сторожа и Вронский дал его вдове 200 рублей: « Вронский хладнокровно помогает семье покойного лишь потому, что Анна беспокоится о ней. Замужние великосветские дамы не должны принимать подарков от незнакомых мужчин, а Вронский делает Анне этот подарок».
Эта набоковская пошлость, это профессорское жеманство, это литературоведческое покачивание бедрами меня шокировало. Что значит «хладнокровно помогает»? Я бы еще поняла употребление этого эпитета при описании убийства и прочих зверств, но хладнокровно помогать?.. Надо же было так вывернуть фразу коленками внутрь… И что значит «делает этот подарок»?! Где, в каком контексте он выкопал эту дешевку?! Во-первых, Вронский по натуре чувствителен и жалостлив – и он всегда был таким. Именно эти его природные черты и заставили его дать денег вдове погибшего сторожа. Именно эти черты позже заставят его оставаться с Анной даже тогда, когда она превратит их совместную жизнь в окончательный ад для Вронского – Вронский, на тот момент страстно мечтая избавиться от нее, будет глубоко ее жалеть, а потому продолжит приносить себя в жертву своей жалости к Анне.
Но это всего лишь во-первых. А во-вторых, в романе все было вообще не так. Никакой этой пошлости – этого безобразного, выдуманного Набоковым подарка – там не было. А было вот что.
Задавило сторожа. Вронский со Стивой побежали узнавать, что случилось. Анна и мать Вронского вошли в вагон и все узнали еще раньше мужчин от дворецкого. Мужчины вернулись. Стива стал ахать и охать, на его глазах слезы. Вронский же «молчал, и красивое лицо его было серьезно, но совершенно спокойно».
Значит ли это, что Вронский бесчувственный монстр, а Стива образец сострадания? Да вовсе не значит! Стива, обожающий поплакать, любит только себя и абсолютно равнодушен к другим. Спокойное же выражение Вронского может говорить о его нежелании выносить свои эмоции на всеобщее обозрение.
Далее Стива громко убивается из-за несчастья, Каренина взволнованно спрашивает, а нельзя ли что-нибудь сделать для семьи. Услышав это, Вронский словно очнулся, для него эти слова прозвучали как напоминание о необходимом действии, которое не то чтобы не пришло ему в голову без этого напоминания, а просто в минуту настоящего потрясения происшедшим это выпало у него из головы. «Вронский взглянул на нее и тотчас же вышел из вагона». Причем, заметим, вышел молча, никому ничего не объясняя. Потом он вернулся, и так бы никто ничего и не узнал, если бы не случайность – Вронского догнал начальник станции с вопросом, кому передать деньги.
Кстати, когда Вронский вернулся, жалостливый Стива, еще десять минут назад убивающийся по погибшему сторожу, «уже разговаривал с графиней о новой певице»…
Кстати, Вронский и еще раз захочет пожертвовать деньги – бедному художнику Михайлову. И даже постарается сделать это тактично – заказав ему портрет Анны.
Так вот, разве вся эта история с деньгами для вдовы была со стороны Вронского каким-то пошлым подарком, как облизал его поступок Набоков? Нет, конечно. Это был обычный поступок доброго человека, укладывающийся в кодекс чести Вронского. Представьте себе, что это вы пожертвовали деньги умирающему от рака человеку – разве не омерзительно было бы выдавать этот нормальный человеческий поступок за какой-то там подарок своей любимой? Вот и я о том же.
И, кстати, Толстой, уделяющий огромное внимание деталям, ни словом не показал нам реакцию самой Анны на этот поступок Вронского. Про Стиву он не забыл – реакция Стивы была расписана Толстым как по нотам. А вот про Анну – тишина. Ни взгляда, ни слова. Как будто он хотел этим сразу дать читателям понять, что Анне было вообще все равно, что Вронский кому-то там помог.
Однако профессор Набоков ничего этого даже и не заметил.
Точно такую же вопиюще пошлую гадость Набоков позволяет себе еще дважды: в характеристике самоубийства Анны, и в характеристикепопытки Вронского покончить с собой.
Утверждая, что глава, в которой описана эта попытка Вронского, «неубедительна с художественной точки зрения, с точки зрения структуры романа» (полная чушь), Набоков преспокойно сообщает, что данная попытка Вронского покончить с собой – это всего лишь «незначительное событие», которое зачем-то неудобно «вклинивается в тему сна-смерти» и тем самым «стилистически нарушает красоту и глубину самоубийства Анны».
Увидеть в самоубийстве «красоту», а в попытке самоубийства другого человека «незначительное событие» способен только очень равнодушный и лживый человек – под стать самой Карениной.
После этого мне перестала быть удивительна его фальшивая пустая лекция об этом романе, в которой Набоков убедительно доказал, что «роман состоит из 8 частей, а каждая часть - в среднем из 30 коротких глав по 4 страницы».
Мне перестал казаться странным даже тот факт, что в этой лекции Набоков вдруг с восторгом обнаружил, что в своем романе «Анна Каренина» гениальный Толстой использовал «жесты» героев, а также «эпитеты», а также «яркие комедийные черты», «поэтические сравнения», «вспомогательные сравнения», «примеры изобразительного мастерства», «уподобления и метафоры» и даже «морально-практические сравнения». Да, Набокову удалось проделать огромную мертвую работу и при этом так и не увидеть главного.
А между тем истина – простая, холодная, не скрываемая автором истина заключается в том, что Анна не любила никого и никогда. Ни Вронского, ни сына, ни мужа, ни дочь. Она вообще лишена этого чувства – она не умеет любить, и более того: она и не желает любить. А любовь, направленная не на нее, и вовсе раздражает ее, она не может спокойно ее наблюдать, она ее бесит, ее от нее воротит.
В сущности, эта красивая женщина – подчеркну: сногсшибательно красивая женщина – всего лишь обычный манипулятор. Подлый, разумеется, как и все манипуляторы, и опасный – если верить его вранью, но довольно простой и безвредный – если знать его законы и если обращать внимание не на слова, а на поступки манипулятора.
На красоту Карениной – откровенно противопоставляемой некрасивости Долли – в романе обращается огромное внимание, и это не случайно. Ее красота – это приманка и одновременно ловушка, скрывающая под собой ненасытного злобного высокомерного манипулятора, одержимого жалостью к себе, бесом превосходства и жаждой безоговорочной власти над жертвой.
Собственно, превосходство над всеми и безоговорочная власть над жертвой – это и есть единственная жизненная цель Карениной. Это все, что ее интересует и к чему она стремится по-настоящему.
Разумеется, подобная цель порождает подобные поступки, а они, в свою очередь, нуждаются в оправдании – и тут помощником Карениной становится жалость к себе.
Жалость к себе – единственное искреннее чувство Карениной, все остальные ее переживания фальшивы. Она буквально одержима жалостью к себе – и полным отсутствием жалости к другим. Ей не жаль никого, даже сына. Жалость к себе позволяет ей бесконечно оправдывать себя – бесконечно обвиняя других и намеренно вызывая в них устойчивое чувство вины. По неизменному мнению Карениной, во всех ее несчастьях всегда виноваты все, кроме нее. Она вообще делает всё, чтобы избежать ответственности за свои собственные поступки и при первой же возможности сваливает эту ответственность на другого – того, кто по доверчивости имел неосторожность полюбить ее или по врожденной порядочности взялся ей помочь.
Порядочные доверчивые люди – питательная среда любого манипулятора. И Каренина здесь не исключение – она играет на лучших человеческих чувствах, таких как доброта, доверчивость, искренность, порядочность и способность сострадать.
Порядочным людям можно очень долго внушать чувство вины и чувство долга по отношению к манипулятору. Особенно если этот манипулятор – красивая женщина.
Некрасивым манипуляторам в этом смысле, конечно, намного трудней – уродливая женщина-манипулятор вынуждена то и дело утомительно убеждать своих жертв в том, что у нее богатый духовный мир, медленно завоевывая жертву, тогда как красивой женщине-манипулятору трудоемкая демонстрация богатого духовного мира совершенно ни к чему, ей достаточно легкой универсальной приманки – красоты.
Кроме приманки красота в жизни Карениной исполняет и еще две важные (для любого манипулятора) функции – ее красота вынуждает жертву видеть в каждой примитивной подлости Карениной большой духовный смысл, а при раскрытии этих подлостей снова и снова всё ей прощать.
Таким образом, манипулятор может водить жертву за нос достаточно долго. Но однажды жертва неминуемо прозревает… Тогда манипулятор находит себе другую жертву. Или гибнет, если все жертвы исчерпаны. Другого финала ни у одного манипулятора нет.
Весьма определенным – и, разумеется, не случайным образом выведены в романе и родственники Анны. Брат, Степан Аркадьич Облонский, такой же никчемный человек, не способный ни к зарабатыванию денег, ни к их удержанию, ни к выгодной сделке. Все, чем он занят, это кутежи и любовницы, на это уходит не только его жалованье, но и приданое Долли (из чего можно сделать вывод, что женился Стива без гроша за душой).
Тетка Анны, княжна Варвара Облонская, имеет в свете весьма дурную репутацию приживалки, которая за деньги готова составить компанию кому угодно, даже тем, кого давно уже не принимают в приличных домах.
Еще одна тетка Анны, вырастившая ее, известна тем, что путем хитроумных комбинаций заставила Алексея Александровича Каренина чуть ли не шантажом жениться на племяннице – дело было обставлено так, что поведение Каренина, не совершившего ни одного неприличного поступка в отношении Анны, было намеренно выставлено в двусмысленном свете.
Неслучайна и еще одна параллель: Анна достигает своих целей посредством профессионального использования своей красоты, а ее родной брат – посредством все того же профессионального использования своего обаяния.
Таким образом, все представители семейства Облонских, к которому принадлежит и Анна, выставлены Толстым в весьма специфическом свете, не оставляющим ни малейших сомнений на их счет. Нечистоплотность методов, корыстолюбие, мотовство, неспособность к самостоятельному заработку и разгульный образ жизни – визитная карточка всех представителей семейства Облонских.
И так же не случайно все Облонские являются полной противоположностью семейству Щербацких. Некрасивая Долли и пышущая очарованием юности Кити не идут ни в какое сравнение с выхоленной красотой Карениной. Однако что бы она была без своей красоты, что бы она без нее делала, кому была бы нужна? Тогда как и Долли и Кити способны произвести на человека самое глубокое, самое теплое впечатление, которое не исчезнет с годами, а станет только сильней. В отличие от Карениной. От которой по прошествии недолгого времени Вронскому уже нестерпимо хочется избавиться, и в этом он уже почти готов признаться даже вслух.
Итак, роман «Анна Каренина» – это роман о женщине-манипуляторе, о ее жизни и смерти, триумфе и падении, а также о двух ее жертвах, муже и любовнике, которых она – сначала в силу своих личностных порочных наклонностей, а потом и находясь под постоянным разрушительным воздействием страшного наркотика (Анна была законченной морфинисткой), – старательно увлекала за собой в свою гибельную воронку. И если ее первой изрядно покалеченной жертве все-таки удалось остаться в живых – благодаря своевременному постороннему вмешательству, то вторая жертва, очутившись в полной духовной изоляции и уже не умея самостоятельно из нее выйти, оказалась полностью деморализованной и находящейся в абсолютной, хотя на тот момент уже и посмертной, власти манипулятора.
Удивительно, что все эти трагические результаты – дело рук одной неумной и пустой женщины. Неумной – потому что всего лишь из жажды хоть маленькой, хоть сиюминутной, но власти над жизнью другого человека она несколько раз отказывается от наивыгоднейших для нее сделок. В своей одержимости высокомерием у нее не хватает ума предоставлять любовнику хотя бы передышку в бесконечной цепи скандалов и провокаций, необходимых ей всего лишь для демонстрации своей непререкаемой власти. Из пустого тщеславия она умудряется испортить отношения со всеми, кто мог бы оказать ей поддержку и помощь.
Пустая же она потому, что ее в жизни не интересует вообще ничего – кроме желания соблазнять. И все. На этом ее интересы заканчиваются. Таким образом, ее жизнь в соответствии с этим единственным интересом должна представлять собой бесконечную цепочку все новых и новых воздыхателей. Если новый воздыхатель не сыскался – день прожит зря.
Тут можно возразить, что желание соблазнять, доведенное до единственного смысла всей жизни, и есть настоящее предназначение красивой женщины. Не буду спорить. Но, на мой взгляд, это все равно что посвятить жизнь бесконечному хождению по ресторанам с утра до вечера.
Умение соблазнять доведено Карениной до совершенства. До чистого математического расчета. Ибо увлеченность ею никогда не происходит сама по себе – это всегда продукт ее сознательного воздействия. Для чего ей это нужно? Соблазненный управляем. А жизнь соблазненного – в руках соблазнителя. То есть соблазнять – значит управлять, властвовать. Каренина же очень хочет властвовать. Она хочет, чтобы чужая жизнь зависела исключительно от нее, чтобы только в ее праве было казнить и миловать. Ей доставляет удовольствие видеть, как покой и счастье другого человека уничтожаются одним взмахом ее прелестной руки. Она наслаждается своей безнаказанной способностью отнимать у другого все, что ему дорого, и разрушать все, что приносит другому радость.
Разумеется, все это явлено в романе – четко и выпукло. И, разумеется, критики, литературоведы и профессора этого не заметили… Мне страшно подумать, скольким поколениям прямо со школьной скамьи и до последнего курса института вбивались в голову эти 16 пунктов фальшивок – ведь читали же роман сами учителя и профессора! Так почему же они с такой готовностью верили всяким неумным господам, только и способным ухватиться за самый поверхностный слой – поверхностней не бывает?
А режиссеры? Как они могли – читая роман и вовсю проникаясь, так сказать, психологией героев в расчете на будущий кинематографический шедевр – как они-то могли остаться на том же примитивном до жгучей пошлости уровне восприятия?
Не без душевного трепета открыла я статью Ф. Достоевского «Анна Каренина» как факт особого значения», боясь и там не обнаружить того, что с такой ясностью увиделось мне в романе. С огромным облегчением я прочла там то, что полностью соответствовало моим представлениям о Карениной:
«…душа человеческая останется та же <…> ненормальность и грех исходят из нее самой <…>в конце романа, в мрачной и страшной картине падения человеческого духа, прослеженного шаг за шагом, в изображении того неотразимого состояния, когда зло, овладев существом человека, связывает каждое движение его, парализирует всякую силу сопротивления, всякую мысль, всякую охоту борьбы с мраком, падающим на душу и сознательно, излюбленно, со страстью отмщения принимаемым душой вместо света, – в этой картине столько назидания для судьи человеческого, для держащего меру и вес, что, конечно, он воскликнет, в страхе и недоумении: «Нет, не всегда мне отмщение и не всегда аз воздам…»
Ненормальность и грех – вот что такое Каренина. Существо человека, которым овладело зло и связало каждое его движение. И зло взращивается им сознательно – «излюбленно». Такие люди есть и доныне. Они живут среди нас, они хитроумно воздействуют на нас, чтобы отнять у нас все, высосать из нас все, всю жизнь и всю душу – по капле до капли. И иногда им это вполне удается.
Далее - по 34-ю главку.
До начала спектакля вопрос к постановщику:
- Марк Григорьевич, почему вы решили соединить Толстого и его великий роман с Набоковым?
Делать очередную инсценировку не хотелось - их множество, как и экранизаций, причём удачных хватает. Когда я заново прочитал лекции по русской литературе Набокова, мгновенно подумал - хорошо бы скрестить лучшие сцены из романа с его размышлениями, всегда такими индивидуальными, оригинальными. Он, я бы сказал, капризный великий литератор, не признавал многих из своих коллег, а тут я увидел его влюбленность в Толстого.
Ещё бы, Толстого он сравнивал со светом, а Пушкина - всего лишь со свечой. Как-то обидно мне - за любимого Пушкина.
В 28-м году Набоковым было даже написано стихотворение, которое так, кажется, и называлось - Толстой, где Набоков выражает свои читательские восторги Льву Николаевичу. Он разделял публицистику Толстого с его художественным гением, многократно в своей лекции говорил, что не надо обращать внимание на Толстого-мыслителя, обличителя, а надо смаковать каждое слово его прозы. Меня тут спросили: "Ты против Набокова?" Нет, спектакль этот - мой скромный читательский диалог с великим Набоковым, который великого Толстого нам преподносит.
Но вот третий звонок. Зал полон: кто-то пришёл на "Анну Каренину", а гурманы - на Набокова, удивительно трактующего Толстого, совсем не как "зеркало русской революции". Что даст такое сведение на сцене двух гениев? А на новой сцене Никитских ворот - огромные, метра по три каждый шесть профилей фигур из оргстекла, мужских и женских - жёсткие цилиндры, ветреные кринолины... Они будут легко вращаться (потому что на колесиках) в светском обществе. Немые свидетели грехопадения красавицы Анны.
Надо сказать, что идея режиссера вывести в качестве соавтора спектакля великого Набокова оценивается с первых же сцен и несёт свет знаний зрителю. В цивильном костюме, очках лектор (Денис Юченков) ведёт читателя по страницам романа, как по лабиринту, акцентирует его внимание на ключевых моментах, разматывает причинно-следственные связи разыгрывающейся трагедии. А Розовский, как на следственном эксперименте выводит сцену за сценой: брат Анны - Стива Облонский (Владимир Давиденко), уличённый в связи с гувернанткой, надеется, что все обойдётся, Левин (Александр Чернявский) представлен Кити (Афанасьева-Шевчук), которая не сводит глаз с Вронского (Максим Заусалин), а тот в свою очередь... Входит Анна (Наталья Троицкая-Кунгурова), стройная блондинка с гибким станом - хороша. Комментатор от лица Набокова излагает свою версию событий. Не лекция, а детектив, в котором напряжение нарастает с каждой минутой. И где мне особенно жалко чиновника Каренина, блестяще сыгранного Александром Масаловым. Постановщик Розовский переводит литературоведческий язык на язык театра - легко, со свойственной ему ироничной отстранённостью, но при этом чувственно.
Продолжение разговора по окончанию спектакля.
Марк Григорьевич, все больше возникают споры вокруг "Анны Карениной". Новому поколению с другим отношением к вопросу семьи и брака непонятно из-за чего трагедии: ну изменила, ну ушла от мужа - в чем проблема?
Должен сказать, что при подготовке спектакля я столкнулся с тем, что многие, особенно женщины, относятся к Анне Карениной как к живой женщине, а не как к персонажу или образу. В интернете они ведут с ней некую полемику. Я тут прочитал омерзительный, я бы сказал, клеветнический донос некой госпожи Воронцовой-Юрьевой - он называется "Анна Каренина - не божья тварь". Автор Анну оскорбляет, как на коммунальной кухне, да и многие женщины имеют свой взгляд на Каренину.
- Больше негативный или позитивный?
Одни её резко осуждают, видят в ней чуть ли не проститутку, другие стараются понять. Собственно, они ведут себя как то общество, которое описано Толстым, и это общество, между прочим, сегодняшнего дня. Мне хотелось, чтобы у каждой личности толстовского мира в спектакле было своё оправдание. Но самопознание ведёт одна Анна, отчего и после грехопадения происходит падение её меж колёс поезда. Симпатии Набокова, конечно, на стороне Анны: у неё единственная правота - она любит. Но весь мир против неё. "Наш развратный Вавилон" - , как пишет Толстой.
Я не встречала, чтобы так конкретно делался акцент на развратном Вавилоне - он у вас в пластике и на экране в эротических картинках Бердслея.
Об этом же говорит и Набоков: роман нравственный, а все люди... Грех был сам брак Анны - без большой любви, и роман с Вронским. Тоже греховен. Долли - та олицетворение любой нашей семьи, где если узнается о грехе, то чемодан не выкидывается на улицу. Наоборот- острые углы сглаживаются, все сохраняется, и люди живут по принципу Долли и Стивы. Таких пар миллионы, а благополучие их мнимое.
Так что когда Анну сегодня обзывают не божьей тварью, во мне кипит желание дать пощёчину за оскорбление, если бы такое сказал мужчина.
Эпитеты.
Среди самых изумительных отметим такие: «шлюпающие и шершавые
» - прилагательные, великолепно передающие скользкую внутренность и грубую поверхность выбранных Облонским устриц...
тюлево-ленто-кружевно-цветное , описывающее толпу дам на балу.
Княгиня Щербацкая называет вялых стареющих завсегдатаев клубов шлюпиками - детское словцо, обозначающее крутое яйцо, ставшее совсем мягким и рыхлым от слишком долгого катания во время пасхальных игр, где яйца катаются и стукаются друг об друга.
Жесты.
Анна, разговаривая с Долли о «способности все забыть», «делает жест перед лбом».
Анна: «Помню и знаю этот голубой туман, вроде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает все в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь все уже и уже...» (Глава 20.)
Самое удивительное в стиле Толстого то, что какие бы сравнения, уподобления или метафоры он ни употреблял, большинство из них служит этическим, а не эстетическим целям. Иными словами, его сравнения утилитарны, функциональны, автор воспользовался ими не для усиления образности, не для открытия нового угла зрения на ту или иную сцену, но для того чтобы подчеркнуть свою нравственную позицию. Поэтому я называю их толстовскими этическими метафорами или сравнениями .
Комментарии
Все смешалось в доме Облонских
Слово дом (в доме, домочадцы, дома) повторяется восемь раз в шести предложениях. Этот тяжеловатый и торжественный повтор дом, дом, дом, звучащий как погребальный звон над обреченной семейной жизнью (одна из главных тем книги), - откровенный стилистический прием.
Еще сырую утреннюю газету
По старой системе, принятой в России и во всем мире, хорошая печать требовала пропитывать бумагу влагой. Поэтому только что отпечатанная газета была сырой (с. 28).
Княгиня Щербацкая [князь Щербацкий] называет вялых стареющих завсегдатаев клубов шлюпиками - детское словцо, обозначающее крутое яйцо, ставшее совсем мягким и рыхлым от слишком долгого катания во время пасхальных игр, где яйца катаются и стукаются друг об друга.
У воспитанных русских людей наиболее распространенная и нейтральная форма обращения не имя, а имя-отчество: Иван Иванович или Нина Ивановна. Крестьянин может окликнуть другого Иваном или Ванькой, но вообще только кровные родственники, друзья детства или люди, служившие в одном полку, называют друг друга по имени. Я знал многих русских, с которыми дружил десятилетиями, но никогда бы не рискнул называть их иначе, чем Иван Иванович или Борис Петрович; поэтому та легкость, с которой степенные американцы становятся друг для друга Гарри или Биллами после двух стаканов виски, кажется бывшему Ивану Ивановичу совершенно немыслимой. <...>
Облонский с несколькими друзьями, в том числе Вронским и, вероятно, Алабиным, дает обед в честь знаменитой певицы (см. прим. 75); эти приятные планы окутывают его сон и переплетаются с последними газетными новостями: он большой любитель политической мешанины.
Граф Бейст, как слышно, проехал в Висбаден...
Облонский прочел о путешествии Бейста в Англию через Висбаден в пятницу, и единственная подходящая пятница - 11/23 февраля 1872 г. - день, с которого начинается роман.
Некоторые из вас, наверное, все еще недоумевают, почему мы с Толстым упоминаем подобные пустяки. Чтобы магия искусства, художественный вымысел казались реальными, художник иногда помещает их в особую историческую систему отсчета, ссылаясь на какой-либо факт, который можно легко проверить в библиотеке, этой цитадели иллюзий. Случай с графом Бейстом может служить великолепным примером в споре о так называемой реальной жизни и так называемом вымысле. С одной стороны, имеется исторический факт: некий фон Бейст, государственный деятель и дипломат, оставил два тома воспоминаний, где он с большой обстоятельностью перечисляет все остроумные реплики и политические каламбуры, придуманные им за долгие годы его политической карьеры. С другой стороны, перед нами Стива Облонский, с головы до пят созданный Толстым, - и встает вопрос: кто же из них более живой, более реальный, более достоверный - настоящий, невыдуманный граф Бейст или вымышленный князь Облонский? Несмотря на свои мемуары - многословные, тягучие, полные избитых клише, милейший Бейст так навсегда и остался ненатуральной и условной фигурой; между тем как никогда не существовавший Облонский - бессмертный, живой человек. Скажу больше: сам Бейст слегка оживает, попадая в толстовский вымышленный мир.
Часовщик
В домах русских господ часовщики (здесь это немец) приходили раз в неделю, обычно по пятницам, чтобы проверить и завести настольные, настенные и дедовские часы. В этом отрывке назван день недели, когда начинается действие. Для романа, где время играет столь важную роль, часовщик - самое подходящее лицо, чтобы на свой лад «завести» действие.
Молодые женщины из окружения Кити никогда не выходили на улицу без гувернантки или матери. Их можно было увидеть в определенный светский час на определенном модном бульваре, и тогда за ними следовал лакей - для защиты и для престижа.
Назвав мужа Натали Щербацкой, дипломата с исключительно изысканными манерами, Львовым, Толстой пользуется производным именем от «Льва», тем самым подчеркивая другую сторону своей собственной личности, особенно юношеское стремление быть совершенно comme il faut .
Лиловые и красные нижние юбки и чулки пользовались большим успехом у молодых парижанок приблизительно в 1870 г. - и московские модницы, конечно, подражали парижской моде. У Кити, вероятно, были полотняные или кожаные полусапожки на пуговках.
Сын Толстого, Сергей Львович, в своих записках об «Анне Карениной» говорит: «Дамы особенно дорожили мазуркой: на нее кавалеры приглашали тех дам, которые им больше нравились».
счет... Этот литературный обед стоит двадцать шесть рублей, включая «чаевые», поэтому доля Левина составила 13 рублей (примерно 10 долларов в то время). Двое мужчин взяли две бутылки шампанского, немного водки и по крайней мере одну бутылку белого вина (с. 62).
князь... Манера обращения княгини Щербацкой к мужу - старомодный «московизм». Заметьте также, что князь называет своих дочерей «Катенька» и «Дашенька» на старый русский лад, не прибегая к англизированным новомодным сокращениям «Кити» и «Долли».
«Знаменитый канкан... всего лишь кадриль, которую танцуют полные люди». (Аллен Додворт. «Танцы и их связь с образованием и общественной жизнью», Лондон, 1885)
Пробежал и начальник станции в своей необыкновенного цвета фуражке. Очевидно, что-то случилось необыкновенное...
На самом деле никакой связи между двумя прилагательными нет, но повторы характерны для стиля Толстого с его неприятием фальшивых красивостей и готовностью допустить любую тяжеловесность, лишь бы она напрямую вела к сути. Сравните похожее сочетание слов «неторопливый» и «торопливо», которые встречаются через пятьдесят страниц. Фуражка начальника станции была ярко-красного цвета.
Тютьк
и
Этим существительным множественного числа грубоватый князь называет молодых вертопрахов, недалеких и фатоватых. Оно не очень подходит к Вронскому, которого, по-видимому, имеет в виду отец Кити; Вронский, возможно, тщеславен и фриволен, но кроме того он честолюбив, умен и настойчив. Читатель услышит любопытное эхо этого причудливого слова в фамилии парикмахера («Тютькин-куафер
»): проезжая перед смертью по улицам Москвы, Анна скользит рассеянным взглядом по вывеске с этим именем, ее поражает нелепое несоответствие русской комической фамилии чопорному французскому существительному «куафер», и в следующее мгновение она уже думает о том, что может развлечь Вронского этой шуткой.
Чтобы понять некоторые важные обстоятельства ночного путешествия Анны, читатель должен отчетливо представлять себе вот что: Толстой без разбора называет плюшевые сиденья в вагоне то «диванчиками», то «креслами». Оба названия правильны - диван с каждой стороны купе делился на три кресла. Анна сидит, повернувшись лицом к северу в правом углу у окна, и может видеть окна слева напротив. Слева от нее сидит ее горничная Аннушка (которая путешествует в том же вагоне, а не вторым классом, как во время поездки в Москву). С другой стороны, еще восточнее, у самого прохода в левой части вагона, восседает толстая старуха, испытывающая неудобства от смены жары и холода. Прямо напротив Анны старая больная дама укладывается спать, две другие занимают места напротив, и Анна обменивается с ними краткими репликами.
фонарик
В 1872 г. этот фонари к для путешествий - примитивное приспособление со свечой внутри, рефлектором и металлической ручкой, которую можно было прикрепить к подлокотнику железнодорожного кресла.
Долли и Кити Щербацкие и их родители сочетают традиционную обрядовую сторону религии со старомодной добродушной верой, которую одобряет Толстой. В 70-е гг., сочиняя роман, он еще не проникся жгучей ненавистью к обрядовой стороне православия.
зубы Вронского... На протяжении всего романа Толстой несколько раз возвращается к чудесным, правильным зубам Вронского. Когда он улыбается, сплошные зубы образуют ровный ряд цвета слоновой кости, но перед его исчезновением со страниц романа, в восьмой части, его создатель, наказывая Вронского, вернее - его великолепную внешность, награждает его мастерски описанной зубной болью.
В каждом человеке в той или иной степени противодействуют две силы: потребность в уединении и жажда общения с людьми, - которые принято называть «интроверсией», то есть интересом, направленным в себя, к внутренней жизни духа и воображения, и «экстраверсией» - интересом, направленным на внешний мир людей и осязаемых ценностей.
Отсюда уже рукой подать до проблем, занимавших Толстого, в ком художник боролся с проповедником, великий интроверт - с сильным экстравертом.
Толстой, конечно, осознавал, что в нем, как и во многих других писателях, происходит борьба между желанием творческого уединения и стремлением слиться со всем человечеством, борьба между книгой и обществом. По толстовскому определению, к которому он пришел, уже закончив «Анну Каренину», творческое уединение равноценно эгоизму, самоупоению, то есть греху.
И наоборот, идея растворения во всечеловеческом для Толстого означала Бога - Бога-в-людях и Бога-всеобщую-любовь. Толстой призывал к самоотречению во имя всемирной божественной любви. Иными словами, по мысли Толстого, в личной борьбе между безбожным художником и богоподобным человеком победить должен последний, если он хочет быть счастливым. Нужно отчетливо представлять себе эти духовные реальности, чтобы понять философский смысл рассказа «Смерть Ивана Ильича »
.
Иван, конечно же, - русский вариант древнееврейского имени Иоанн, что в переводе означает: «Бог благ, Бог милостив». Ильич - сын Ильи; это русский вариант имени «Илия», которое переводится с древнееврейского как «Иегова есть Бог». <...>
Во-первых, я считаю, что это история жизни, а не смерти Ивана Ильича. Физическая смерть, описанная в рассказе, представляет собой часть смертной жизни, всего лишь ее последний миг. Согласно философии Толстого, смертный человек, личность, индивид, человек во плоти физически уходит в мусорную корзину Природы, дух же человеческий возвращается в безоблачные выси всеобщей Божественной Любви, в обитель нирваны - понятия, столь драгоценного для восточной мистики. Толстовский догмат гласит: Иван Ильич прожил дурную жизнь, а раз дурная жизнь есть не что иное, как смерть души, то, следовательно, он жил в смерти. А так как после смерти должен воссиять Божественный свет жизни, то он умер для новой жизни, Жизни с большой буквы.
Во-вторых, надо помнить, что рассказ написан в марте 1886 г., когда Толстому было около 60-ти и он твердо уверовал в толстовское положение, утверждавшее, будто сочинять шедевры литературы - греховно. Он твердо решил, что если когда-нибудь и возьмется за перо после великих грехов своих зрелых лет, «Войны и мира» и «Анны Карениной», то будет писать лишь простодушные рассказы для народа, благочестивые поучительные истории для детей, назидательные сказки и тому подобное.
В «Смерти Ивана Ильича» то и дело попадаются не вполне чистосердечные попытки такого рода, породившие образцы псевдонародного стиля, но в целом побеждает художник. Этот рассказ - самое яркое, самое совершенное и самое сложное произведение Толстого.
Возможно, и даже наверняка, вам попадались чудовищные учебники, написанные не педагогами, а демагогами - людьми, которые разглагольствуют о книге, вместо того чтобы раскрыть ее душу. Вероятно, они уже втолковали вам, что главная цель великого писателя и, конечно же, главный ключ к его гению - простота. Предатели, а не преподаватели.
Читая экзаменационные сочинения сбитых с толку студентов обоего пола о том или ином авторе, я часто натыкался на подобные фразы - возможно, запавшие им в память в самом нежном возрасте: «Его стиль прелестен и прост», или: «У него простой и изысканный слог», или «Стиль его прост и совершенно очарователен». Запомните: «простота» - это вздор, чушь. Всякий великий художник сложен. Прост «Сэтердей ивнинг пост». Прост журналистский штамп. Прост «Эптон Льюис». Просты пищеварение и говорение, особенно сквернословие. Но Толстой и Мелвилл совсем не просты
.
У толстовского стиля есть одно своеобразное свойство, которое можно назвать «поиском истины на ощупь». Желая воспроизвести мысль или чувство, он будет очерчивать контуры этой мысли, чувства или предмета до тех пор, пока полностью не удовлетворится своим воссозданием, своим изложением. Этот прием включает в себя так называемые художественные повторы, или плотную цепочку повторяющихся утверждений, следующих одно за другим, - каждое последующее выразительней, чем предыдущее, и все ближе к значению, которое вкладывает в него Толстой. Он продвигается на ощупь, разрывает внешнюю оболочку слова ради его внутреннего смысла, очищает смысловое зерно предложения, лепит фразу, поворачивая ее и так и сяк, нащупывает наилучшую форму для выражения своей мысли, увязает в трясине предложений, играет словами, растолковывает и растолстовывает их. Другая особенность его стиля - яркость, свежесть детали, сочные, живописные мазки для передачи естества жизни. Так в 80-е гг. в России не писал никто.
Вешая гардину и упав с лестницы, он [Иван Ильич] смертельно повредил левую почку (это мой диагноз, в результате у него, вероятно, начался рак почки), но Толстой, не жаловавший врачей и вообще медицину, намеренно темнит, выдвигая другие предположения: блуждающая почка, желудочная болезнь, даже слепая кишка, которая уж никак не может быть слева, хотя она упоминается несколько раз. Позже Иван Ильич мрачно шутит, говоря, что на этой гардине он, как на штурме, потерял жизнь.
Заметная особенность рассказа - то, что когда начинается повествование, Иван Ильич уже мертв. Однако между мертвым телом и людьми, обсуждающими эту смерть и оглядывающими покойника, разница невелика, поскольку, с точки зрения Толстого, существование этих людей равноценно смерти заживо, а не жизни. В самом начале мы обнаруживаем одну из многочисленных тем рассказа - бесчувственную пошлость, бессмысленность и бездушность жизни городского чиновничества, в которой сам Иван Ильич совсем недавно принимал живое участие.
Эгоизм, фальшь, лицемерие и прежде всего тупая заведенность жизни - наиболее характерные ее свойства. Эта тупая заведенность ставит человека на уровень неодушевленных предметов, поэтому неодушевленные предметы тоже включаются в повествование, становясь действующими лицами рассказа.
Владимир Набоков. "Лекции по русской литературе"
Набоков подробно разбирает хронологию "Анны Карениной". Сочетание двух деталей - сообщения в газете, которую читает Облонский, о том что граф граф Бейст проехал в Висбаден, и того, что этот день - пятница, когда немец приходит заводить часы, - дает возможность однозначно определить первый описанный в романе день - 11 (23) февраля 1872 г. Событиям этого дня посвящены первые 16 глав романа, и потом еще 24 и 25 глава.
То, что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему все прежние желания; то, что для Анны было невозможною, ужасною и тем более обворожительною мечтою счастия, - это желание было удовлетворено.
"Почти целый год" означает, что это происходит поздней осенью или зимой 1872/73 гг, что красносельские скачки происходят летом 1873 г., и именно тогда Анна сообщает Вронскому о беременности, а Каренину - о Вронском.
Между тем, все остальные события романа, и даже взаимоотношения Вронского и Анны легко укладываются в более сжатую схему.
Сцена приема у кн. Бетти Тверской заканчивается словами:
<Вронский> поехал домой, счастливый сознанием того, что в нынешний вечер он приблизился к достижению своей цели более, чем в два последние месяца.
Из этой фразы можно сделать два вывода: что прием происходил через 2 месяца после знакомства Вронского с Анной - то есть в середине апреля 1872 г., скорее всего, после Пасхи, которая в 1872 г. была 19 апреля. Анна, среди прочего, рассказывает Вронскому, что Китти заболела, но не говорит о том, что они уехали за границу, а они уехали "великим постом". И второй вывод - что Вронский "приблизился к достижению своей цели". Если верить фразе про год, ему осталось приближаться еще 10 месяцев.
Гораздо естественнее предположить, что фраза про год - преувеличение, что Вронский достиг своей цели вскоре после того приема, тем более, что в мае Каренин уезжает на 3 месяца за границу и возвращается за две недели до скачек, когда Анна живет на даче. Между прочим, красносельские скачки в июле 1872 г. были первыми - естественно предположить, что они и описаны, тем более, что там описывается и высокий травматизм, и недовольство государя, и споры о том, нужны ли такие скачки вообще. Получается, что Анна рассказывает Каренину о Вронском вскоре после его возвращения из-за границы.
Тогда все события разворачиваются в логичную цепь: Левин объясняется с Китти 11 февраля, 12-го уезжает домой, в течение февраля еще раз наезжает в Москву и уговаривает брата Николая ехать за границу, в середине мая принимает у себя Облонского, а в конце мая - Кознышева, 25 июня (воскресенье, Петров пост) навещает Долли, в конце июля видит Китти, которая вернулась из-за границы (где она пробыла с начала апреля) и едет к Долли. После 30 сентября он принимает у себя вернувшегося из-за границы брата Николая и едет за границу.
Каренина, кстати, встречает не только известие об измене жены, но о серьезные служебные неприятности: в течение его отсутствия, 2 июня, заседала инспирированная его врагами комиссия об орошении Зарайской губернии. Каренин переходит в контратаку, и 17 августа заседает комиссия об устройстве инородцев (по общему мнению комментаторов, речь идет о башкирах). Каренин едет в дальние губернии и по дороге оказывается в Москве, и в воскресенье его зазывает к себе Облонский. Когда это происходит, легко понять: там же, у Облонских, происходит объяснение Кити и Левина, а назавтра Левин делает официальное предложение.
Княгиня Щербацкая находила, что сделать свадьбу до поста, до которого оставалось пять недель, было невозможно, так как половина приданого не могла поспеть к этому времени; но она не могла не согласиться с Левиным, что после поста было бы уже и слишком поздно, так как старая родная тетка князя Щербацкого была очень больна и могла скоро умереть, и тогда траур задержал бы еще свадьбу. И потому, решив разделить приданое на две части, большое и малое приданое, княгиня согласилась сделать свадьбу до поста.
Таким образом, объяснение было за пять недель до поста. Рождественский пост начинается 16 ноября, и тогда объяснение происходит 10 октября 1872 г. Поездка Левина за границу и медвежья охота в Тверской губернии никак не помещаются в 10 дней, так что остается предположить, что речь идет о Великом посте, и, стало быть, объяснение за 5 недель до него: 23 января 1873 г.
Каренин в разговоре с Долли рассказывает об измене, но не упоминает беременности. Каренин возвращается из командировки в середине февраля 1873 и узнает, что Анна родила.
(Набоковская хронология обрекает всех героев на годичное неописанное безделье, а Анну - на полгода, в течение которых она обманывает мужа, не находящегося за границей)
