Николай Семенович Лесков
Христос в гостях у мужика
Рождественский рассказ
Посвящается христианским детям
Настоящий рассказ о том, как сам Христос приходил на Рождество к мужику в гости и чему его выучил, – я слышал от одного старого сибиряка, которому это событие было близко известно. Что он мне рассказывал, то я и передам его же словами.
* * *Наше место поселенное, но хорошее, торговое место. Отец мой в нашу сторону прибыл за крепостное время и России, а я тут и родился. Имели достатки по своему положению довольные и теперь не бедствуем. Веру держим простую, русскую. Отец был начитан и меня к чтению приохотил. Который человек науку любил, тот был мне первый друг, и я готов был за него в огонь и в воду. И вот послал мне один раз Господь в утешение приятеля Тимофея Осиповича, про которого я и хочу вам рассказать, как с ним чудо было.
Тимофей Осипов прибыл к нам в молодых годах. Мне было тогда восемнадцать лет, а ему, может быть, с чем-нибудь за двадцать. Поведения Тимоша был самого непостыдного. За что он прибыл по суду на поселение – об этом по нашему положению, щадя человека, не расспрашивают, но слышно было, что его дядя обидел. Опекуном был в его сиротство да и растратил, или взял, почти все его наследство. А Тимофей; Осипов за то время был по молодым годам нетерпеливый, вышла у них с дядей ссора, и ударил он дядю оружием. По милосердию создателя, грех сего безумия не до конца совершился – Тимофей только ранил дядю в руку насквозь. По молодости Тимофея большего наказания ему не было, как из первогильдейных купцов сослан он к нам на поселение.
Именье Тимошино хотя девять частей было разграблено, но, однако, и с десятою частью еще жить было можно. Он у нас построил дом и стал жить, но в душе у него обида кипела, и долго он от всех сторонился. Сидел всегда дома, и батрак да батрачка только его и видели, а дома он все книги читал, и самые божественные. Наконец мы с ним познакомились, именно из-за книг, и я начал к нему ходить, а он меня принимал с охотою. Пришли мы друг другу по сердцу.
* * *Родители мои попервоначалу не очень меня к нему пускали. Он им мудрен казался. Говорили: «Неизвестно, какой он такой и зачем ото всех прячется. Как бы чему худому не научил». Но я, быв родительской воле покорен, правду им говорил, отцу и матери, что ничего худого от Тимофея не слышу, а занимаемся тем, что вместе книжки читаем и о вере говорим, как по святой воле Божией жить надо, чтобы образ создателя в себе не уронить и не обесславить. Меня стали пускать к Тимофею сидеть сколько угодно, и отец мой сам к нему сходил, а потом и Тимофей Осипов к нам пришел. Увидали мои старики, что он человек хороший, и полюбили его, и очень стали жалеть, что он часто сумрачный. Воспомнит свою обиду, или особенно если ему хоть одно слово про дядю его сказать, – весь побледнеет и после ходит смутный и руки опустит. Тогда и читать не хочет, да и в глазах вместо всегдашней ласки – гнев горит. Честности он был примерной и умница, а к делам за тоскою своею не брался. Но скуке его Господь скоро помог: пришла ему по сердцу моя сестра, он на ней женился и перестал скучать, а начал жить да поживать и добра наживать, и в десять лет стал у всех в виду как самый капитальный человек. Дом вывел, как хоромы хорошие; всем полно, всего вдоволь и от всех в уважении, и жена добрая, а дети здоровые. Чего еще надо? Кажется, все прошлое горе позабыть можно, но он, однако, все-таки помнил свою обиду, и один раз, когда мы с ним вдвоем в тележке ехали и говорили во всяком благодушии, я его спросил:
– Как, брат Тимоша, всем ли ты теперь доволен?
– В каком, – спрашивает, – это смысле?
– Имеешь ли все то, чего в своем месте лишился?
А он сейчас весь побледнел и ни слова не ответил, только молча лошадью правил. Тогда я извинился.
– Ты, – говорю, – брат, меня прости, что я так спросил… Я думал, что лихое давно… минуло и позабылось.
– Нужды нет, – отвечает, – что оно давно… минуло – оно минуло, да все-таки помнится…
Мне его жаль стало, только не с той стороны, что он когда-нибудь больше имел, а что он в таком омрачении: Святое Писание знает и хорошо говорить о вере умеет, а к обиде такую прочную память хранит. Значит, его святое слово не пользует.
Я и задумался, так как во всем его умнее себя почитал и от него думал добрым рассуждением пользоваться, а он зло помнит… Он это заметил и говорит:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
То есть герой принадлежит к староверам.
Николай Семенович Лесков Христос в гостях у мужика Date: 26 ноября 2007 Изд: Лесков Н.С. "Час воли Божией: легенды и сказки (Русь православная)", М., "ТЕРРА -- Книжный клуб", 2004 OCR: Адаменко Виталий ( [email protected])
ХРИСТОС В ГОСТЯХ У МУЖИКА
Рождественский рассказ
Посвящается христианским детям
Настоящий рассказ о том, как сам Христос приходил на Р ождество к мужику в гости и чему его выучил, -- я слышал от одного старого сибиряка, которому это событие было близко известно. Что он мне рассказывал, то я и передам его же словами.* * *
Наше место поселенное, но хорошее, торговое место. Отец мой в нашу сторону прибыл за крепостное время и России, а я тут и родился. Имели достатки по своему поло-жению довольные и теперь не бедствуем. Веру держим про-стую, русскую * . Отец был начитан и меня к чтению приохо т ил. Который человек науку любил, тот был мне первый друг, и я готов был за него в огонь и в воду. И вот послал мне один раз Господь в утешение приятеля Тимофея Осиповича, про которого я и хочу вам рассказать, как с ним чудо было. (* То есть герой принадлежит к староверам.) Тимофей Осипов прибыл к нам в молодых годах. Мне было тогда восемнадцать лет, а ему, может быть, с чем-нибудь за д вадцать. Поведения Тимоша был самого непостыдного. За что он прибыл по суду на поселение -- об этом по нашему положению, щадя человека, не расспрашивают, но слышно было, что его дядя обидел. Опекуном был в его сиротство да и растратил, или взял, почти все его наследство. А Тимофей; Осипов за то время был по молодым годам нетерпеливый , в ышла у них с дядей ссора, и ударил он дядю оружием. По милосердию создателя, грех сего безумия не до конца совер-шился -- Тимофей только ранил дядю в руку насквозь. По молодости Тимофея большего наказания ему не было, как из пе рвогильдейных купцов сослан он к нам на поселение. Именье Тимошино хотя девять частей было разграбле-но, но, однако, и с десятою частью еще жить было можно. Он у нас построил дом и стал жить, но в душе у него обида кипела, и долго он от всех сторонился. Сидел всегда дома, и батрак да батрачка только его и видели, а дома он все книги читал, и самые божественные. Наконец мы с ним познако-мились, именно из-за книг, и я начал к нему ходить, а он меня принимал с охотою. Пришли мы друг другу по сердцу.* * *
Родители мои попервоначалу не очень меня к нему пус-кали. Он им мудрен казался. Говорили: "Неизвестно, какой он такой и зачем ото всех прячется. Как бы чему худому не научил". Но я, быв родительской воле покорен, правду им говорил, отцу и матери, что ничего худого от Тимофея не слышу, а занимаемся тем, что вместе книжки читаем и о вере говорим, как по святой воле Божией жить надо, что-бы образ создателя в себе не уронить и не обесславить. Меня стали пускать к Тимофею сидеть сколько угодно, и отец мой сам к нему сходил, а потом и Тимофей Осипов к нам пришел. Увидали мои старики, что он человек хоро-ший, и полюбили его, и очень стали жалеть, что он часто сумрачный. Воспомнит свою обиду, или особенно если ему хоть одно слово про дядю его сказать, -- весь побледнеет и после ходит смутный и рук и опустит. Тогда и читать не хо чет, да и в глазах вместо всегдашней ласки -- гнев горит. Честности он был примерной и умница, а к делам за тоскою своею не брался. Но скуке его Господь скоро помог: пришла ему по сердцу моя сестра, он на ней женился и перестал скучать, а начал жить да поживать и добра наживать, и в десять лет стал у всех в виду как самый капитальный чело-век. Дом вывел, как хоромы хорошие; всем полно, всего вдоволь и от всех в уважен ии, и жена добрая, а дети здоро вые. Чего еще надо? Кажется, все прошлое горе позабыть можно, но он, однако, все-таки помнил свою обиду, и один раз, когда мы с ним вдвоем в тележке ехали и говорили во всяком благодушии, я его спросил: -- Как, брат Тимоша, всем ли ты теперь доволен? -- В каком, -- спрашивает, -- это смысле? -- Имеешь ли все то, чего в своем месте лишился? А он сейчас весь побледнел и ни слова не ответил, толь-ко молча лошадью правил. Тогда я извинился. -- Ты, -- говорю, -- брат, меня прости, что я так спрос и л... Я думал, что лихое давно... минуло и позабылось. -- Нужды нет, -- отвечает, -- что оно давно... минуло -- оно минуло, да все-таки помнится... Мне его жаль стало, только не с той стороны, что он когда-нибудь больше имел, а что он в таком омрачении: Св ятое Писание знает и хорошо говорить о вере умеет, а к обиде такую прочную память хранит. Значит, его святое слово не пользует. Я и задумался, так как во всем его умнее себя почитал и от него думал добрым рассуждением пользоваться, а он зло помнит... Он это заметил и говорит: -- Что ты теперь думаешь? -- А так, -- говорю, -- думаю что попало. -- Нет: ты это обо мне думаешь. -- И о тебе думаю. -- Что же ты обо мне, как понимаешь? -- Ты, мол, не сердись, я вот что про тебя подумал. Пи с ание ты знаешь, а сердце твое гневно и Богу не покоряется. Е сть ли тебе через это какая польза в Писании? Тимофей не осерчал, но только грустно омрачился и лице и отвечает: --Ты святое слово проводить не сведущ. -- Это, -- говорю, -- твоя правда, я не сведущ. -- Не сведущ, -- говорит, -- ты и в том, какие на свете обиды есть. Я и в этом на его сдание * согласился, а он стал говорить, что есть таковые оскорбления, коих стерпеть нельзя, -- и рассказал мне, что он не за деньги на дядю своего столь гн евен, а за другое, чего забыть нельзя. (* Сдание -- ответ, возражение.) -- Век бы про это молчать хотел, но ныне тебе, -- гово-рит, -- как другу моему откроюсь. Я говорю: -- Если это тебе может стать на пользу -- откройся. И он открыл мне, что дядя смертно огорчил его отца, св ел горем в могилу его мать, оклеветал его самого и при старости своих лет улестил и угрозами понудил одних людей выдать за него, за старика, молодую девушку, которую Тимоша с детства любил и всегда себе в жену взять распо лагал. -- Разве, -- говорит, -- все это можно простить? Я его в жизнь не прощу. -- Ну да, -- отвечаю, -- обида твоя велика, это правда, а что Святое Писание тебя не пользует, и то не ложь. А он мне опять напоминает, что я слабже его в Писании, и начинает доводить, как в Ветхом Завете святые мужи сами беззаконников не щадили * и даже своими руками зак-лали. Хотел он, бедняк, этим совесть свою передо мной оп-равдать. (* См.: Евангелие. Деяния Святых апостолов, 2:23.) А я по простоте своей ответил ему просто. -- Тимоша, -- говорю, -- ты умник, ты начитан и все знаешь, и я против тебя по Писанию отвечать не могу. Я что и читал, откроюсь тебе, не все разумею, поелику я человек грешный и ум имею тесный. Однако скажу тебе: в Ветхом Завете все ветхое и как-то рябит в уме двойственно, а в Но-вом -- яснее стоит. Там надо всем блистает. "Возлюби, да прости" * , и это всего дороже, как злат ключ, который вся-кий замок открывает. А в чем же прощать, неужели в некоей малой провинности, а не в самой большой вине? (* См.: Евангелие от Матфея, 5:44.) Он молчит. Тогда я положил в уме: "Господи! Не угодно ли воле Тво-ей через меня сказать слово душе брата моего?" И говорю, как Христа били, обижали, заплевали и так учредили, что одному Ему нигде места не было, а Он всех простил. -- Последуй, -- говорю, -- лучше сему, а не отомстительному обычаю. А он пошел приводить большие толкования, как кто писал, что иное простить яко бы все равно что зло приумно-жить. Я на это упро в ергать не мог, но сказал только: -- Я-то опасаюсь, что "многие книги безумным тя тво-рят" * . Ты, -- говорю, -- о полчись на себя. Пока ты зло по мнишь -- зло живо, -- а пусть оно умрет, тогда и душа твоя в покос жить станет. (* Цитата из Библии в древнерусском переводе (Екклезиаст, 12:12).) Тимофей выслушал меня и сильно сжал мне руку, но о бш ирно говорить не стал, а сказал кратко: -- Не могу, оставь -- мне тяжело. Я оставил. Знал, что у него болит, и молчал, а время шло, и убыло еще шесть лет, и во все это время я за ним наблюдал и видел, что все он страдает и что если пустить его на всю свободу да если он достигнет где-нибудь своего дядю, -- забудет он все П исание и поработает сатане мстите льному. Но в сердце своем я был покоен, потому что ви-делся мне тут перст божий. Стал уже он помалу показывать-ся, ну так, верно, и всю руку увидим. Спасет Господь моего д руга от греха гнева. Но произошло это весьма удивительно.* * *
Теперь Тимофей был у нас в ссылке шестнадцатый год, и прошло уже пятнадцать лет, как он женат. Было ему, стало б ыть, лет тридцать семь или восемь, и имел он трех детей и жил прекрасно. Любил он особенно цветы розаны и имел их у себя много и на окнах, и в палисаднике. Все место пе-ред домом было розанами покрыто, и через их запах был в есь дом в благовонии. И была у Тимофея такая привычка, что, как близится солнце к закату, он непременно выходил в свой садик и сам о хорашивал свои розаны и читал на скамеечке книгу. Боль-ше, сколь мне известно, и то было, что он тут часто молился. Таким точно порядком пришел он раз сюда и взял с со бо ю Евангелие. Пооглядел розаны, а потом присел, раскрыл книгу и ста л читать. Читает, как Христос пришел в гости к фарисею * и Ему не подали даже воды, чтобы омыть ноги. И стало Тимофею нестерпимо обидно за Господа и жаль Его . Так жаль, что он заплакал о том, как этот богатый хозяин обошелся со святым гостем. Вот тут в эту самую минуту и случилося чуду начало, о котором Тимоша мне так говорил: -- Гляжу, -- говорит, -- вокруг себя и думаю: какое у меня в сего изобилие и довольство, а Господь мой ходил в такой ценности и унижении... И наполнились все глаза мои слеза ми и никак их сморгнуть не могу; и все вокруг меня стало розовое, даже самые мои слезы. Так, вроде забытья или обморока, и воскликнул я: "Господи! Если б ты ко мне при-шел -- я бы тебе и себя самого отдал". (* См.: Евангелие от Луки, 7: 36,44.) А ему вдруг в ответ откуда-то, как в ветерке в розовом, дохнуло: -- Приду! Тимофей с трепетом прибежал ко мне и спрашивает: -- Как ты об этом понимаешь: неужели Господь ко мне может в гости прийти? Я отвечаю: -- Это, брат, сверх моего понимания. Как об этом, мож-но ли что усмотреть в Писании? А Тимофей говорит: В Писании есть: "Все тот же Христос ныне и вовеки" * , -- я не смею не верить. (* Евангелие. Послание к евреям Святого апостола Павла.) -- Что же, -- говорю, -- и верь. -- Я велю что день на столе ему прибор ставить. Я плечами пожал и отвечаю: -- Ты меня не спрашивай, смотри сам лучшее, что к его воле быть может угодное, а впрочем, я и в приборе ему оби-ды не считаю, но только не гордо ли это? -- Сказано, -- говорит, -- "сей грешники приемлет и с мытарями ест" * . (* См.: Евангелие от Матфея, 9: 11, от Марка, 2: 16, от Луки, 5:30.) -- А и то, -- отвечаю, -- сказано: "Господи! Я не достоин, чтобы ты взошел в дом мой" * . Мне и это нравится. (* Евангелие от Матфея, 8: 8.) Тимофей говорит: -- Ты не знаешь. -- Хорошо, будь по-твоему.* * *
Тимофей велел жене с другого же дня ставить за столом лишнее место. Как садятся они за стол пять человек -- он, да жена, да трое ребятишек, -- всегда у них шестое место и конце стола почетное, и перед ним большое кресло. Жена любопытствовала: что это, к чему и для кого? Но Т имофей ей не все открывал. Жене и другим он говорил то лько, что так надо по его душевному обещанию "для пер вого гостя", а настоящего, кроме его да меня, никто не знал. Ждал Тимофей Спасителя на другой день после слова и розовом садике, ждал в третий день, потом в первое вос-кресенье -- но ожидания эти были без исполнения. Долго д невны и еще были его ожидания: на всякий праздник Ти-мофей все ждал Христа в гости и истомился тревогою, но не ослабевал в уповании, что Господь свое обещание сдер-жит -- придет. Открыл мне Тимофей так, что "всякий день, го ворит, я молю: "Ей, гряди, Господи!" -- и ожидаю, но не слышу желанного ответа: "Ей, гряду скоро!"" * (* Евангелие. Откровение Святого Иоанна Богослова, 22:20.) Разум мой недоумевал, что отвечать Тимофею, и часто я думал, что друг мой загордел и теперь за то путается в на-прасном обольщении. Однако Божие смотрение о том было иначе.* * *
Наступило Христово Рождество. Стояла лютая зима. Тимофей приходит ко мне на сочельник и говорит: -- Брат любезный, завтра я дождусь Господа. Я к этим речам давно был безответен, и тут только спросил: -- Какое же ты имеешь в этом уверение? -- Ныне, -- отвечает, -- только я помолил: "Ей, гряди, Гос поди!" -- как вся душа во мне всколыхнулася и в ней сл овно трубой вострубило: "Ей, гряду скоро!" Завтра его свя тое Рождество -- и не в сей ли день он пожалует? Приди ко мне со всеми родными, а то душа моя страхом трепещет. Я говорю: -- Тимоша! Знаешь ты, что я ни о чем этом судить не умею и Господа видеть не ожидаю, потому что я муж грешник, но ты нам свой человек -- мы к тебе придем. А ты если упо в ательно ждешь столь великого гостя, зови не своих д ру з ей, а сделай ему угодное товарищество. -- Понимаю, -- отвечает, -- и сейчас пошлю услужаю-щих у меня и сына моего обойти села и звать всех ссыль-ных -- кто в нужде и в бедствии. Явит Господь дивную ми-лость -- пожалует, так встретит все по заповеди. Мне и это слово его тоже не нравилось. -- Тимофей, -- говорю, -- кто может учредить все по за-поведи? Одно не разумеешь, другое забудешь, а третье ис-полнить не можешь. Однако если все это столь сильно "тру-бит" в душе твоей, то да будет так, как тебе открывается. Если Господь придет, он все, чего недостанет, пополнит, и если ты кого ему надо забудешь, он недостающего и сам приведет. Пришли мы в Рождество к Тимофею всей семьей, по-позже, как ходят на званый стол. Так он звал, чтобы всех дождаться. Застали большие хоромы его полны людей вся-кого нашенского, сибирского, засыльного роду. Мужчины и женщины и детское пок оление, всякого звания и из раз ных мест -- и российские, и поляки, и чухонской веры. Ти-мофей собрал всех бедных поселенцев, которые еще с при-бытия не оправились на своем хозяйстве. Столы большие, крыты скатертями и всем, чем надобно. Батрачки бегают, квасы и чаши с пирогами расставляют. А на дворе уже смеркалося, да и ждать больше было некого: все послы домой возвратилися и гостям неоткуда больше быть, потому что на дворе поднялась мятель и вьюга, как светопреставление. Одного только гостя нет и нет -- который всех дороже. Надо было уже и огни зажигать да и за стол садиться, потому что совсем темно понадвинуло, и все мы ждем в сумраке при одном малом свете от лампад перед иконами. Тимофей ходил и сидел, и был, видно, в тяжкой тревоге. Все упование его поколебалось: теперь уже видное дело, что не бывать "великому гостю". Прошла еще минута, и Тимофей вздохнул, взглянул на меня с унылостью и говорит: -- Ну, брат милый, вижу я, что либо угодно Господу ос-тавить меня в посмеянии, либо прав ты: не умел я собрать всех, кого надо, чтоб его встретить. Будь о всем воля Божия: помолимся и сядем за стол. Я отвечаю: -- Читай молитву. Он стал перед иконою и вслух зачитал: "Отче наш, иже е си на небеси", а потом: "Христос рождается, славите, Хри стос с небес, срящите * , Христос на земли..." (* Срящите -- встречайте.) И только он это слово вымолвил, как внезапно что-то так страшно ударило со двора в стену, что даже все зашата л ось, а потом сразу же прошумел шум по широким сеням, и вдруг двери в горницу сами вскрылися настежь.* * *
Все люди, сколько тут было, в неописанном страхе ша-рахнулись в один угол, а многие упали, и только кои всех смелее на двери смотрели. А в двери на пороге стоял ста-рый-престарый старик, весь в худом рубище, дрожит и, что-бы не упасть, обеими руками за притолки держится; а из-за н его из сеней, где темно было, -- неописанный розовый свет светит, и через плечо старика вперед в хоромину выхо-дит белая, как из снега, рука, и в ней длинная глиняная плошка с огнем -- такая, как на беседе Никодима пишет-ся... Ветер с вьюгой с надворья рвет, а огня не колышет... И светит этот огонь старику в лицо и на руку, а на руке в глаза бросается заросший старый шрам, весь побелел от стужи. Тимофей как увидал это, вскричал: -- Господи! Вижду и прим у его во имя твое, а ты сам не в ходи ко мне: я человек злой и грешный. -- Да с этим и поклонился лицом до земли. А с ним и я упал на землю от радости, что его настоящей христианской покорностью тронуло; и воскликнул всем вслух: -- Вонмем * : Христос среди нас! (* Вонмем -- слушайте (буквально: восслушаем).) А все отвечали: -- Аминь, -- то есть истинно.* * *
Тут внесли огонь; я и Тимофей восклонились от полу, а белой руки уже не видать -- только один старик остался. Тимофей встал, взял его за обе руки и посадил на первое место. А кто он был, этот старик, может быть, вы и сами догадаетесь: это был враг Тимофея -- дядя, который всего его разорил. В кратких словах он сказал, что все у него про-шло прахом: и семьи, и богатства он лишился, и ходил дав-но, чтобы отыскать племянника и просить у него проще-ния. И жаждал он этого, и боялся Тимофеева гнева, а в эту мятель сбился с пути и, замерзая, чаял смерти единой. -- Но вдруг, -- говорит, -- кто-то неведомый осиял меня и сказал: "Иди, согрейся на моем месте и поешь из моей чаши", взял меня за обе руки, и я стал здесь, сам не знаю отколе. А Тимофей при всех отвечал: -- Я, дядя, твоего провожатого ведаю: это Господь, кото-рый сказал: "Аще алчет враг твой -- ухлеби его, аще жаждет -- напой его" * . Сядь у меня на первом месте -- ешь и пей во славу его, и будь в дому моем во всей воле до конца жизни. (* Евангелие. Послание к римлянам Святого апостола Павла, 12:20.) С той поры старик так и остался у Тимофея и, умирая, благословил его, а Тимофей стал навсегда мирен в сердце своем.* * *
Так научен был мужик устроить в сердце своем ясли для рожденного на земле Христа. И всякое сердце может быть такими яслями, если оно исполнило заповедь: "Любите врагов ваших, благотворите обидевшим вас" * . Христос при-дет в это сердце, как в убранную горницу, и сотворит себе там обитель. (* Из заповедей Христа, обращенных к апостолам и народу Иудеи (Евангелие от Матфея, 5:44, и от Луки, 6:27).)Ей, гряди, Господи; ей, гряди скоро!
1881Главному герою было 18 лет, в то время когда к ним в деревню приехал Тимофей Осипович. Человек этот был замкнутым в себе, почти не выходил из дома, а виделись с ним в основном слуги. По округе пошли слуги, что приехал этот человек сюда из-за того, что его дядя опекун украл все у его семьи. Главный герой начал заходить в гости к Тимофею, после чего выяснилось, что он прочитывает большое количество книг. Со временем загадочный сосед и герой сдружились, - постоянно обсуждая разные книги, дискутировали о разных вещах.
Через некоторое время, Тимофей сроднился с семьей повествователя и влюбился в его сестру. По истечению 10 лет, у Тимофея сложилась отлична жизнь. Появились дети, дела развивались, а окружающие люди уважали его. Но стоит упомянуть речь о дяде Тимофея, он моментально злым и переставал общаться с тем человеком.
Главный герой спросил его, зачем же он прочитывает столько много книг, если не может простить поступка своего дяди. Но Тимофей не желал слушать.
Прошло еще около 6 лет. В своем собственном саду Тимофей Осипович читал и проводил молебны Библию. В один неожиданный момент, после того, как он прочитал притчу о том, как Иисус приходил к Фарисею и ем там даже не дали воды, Тимофей услышал голос, который сказал ему, что вскоре к нему явится Христос. Он стал ждать, рассказав об этом главному герою. За столом сделали специальное место для удивительного и божественного гостя.
Тимофей много ожидал своего гостя, и наконец, в праздник Рождества Христова, он позвал к себе на праздник всех тех людей, которые нуждаются в Иисусе. Пришло довольно - таки много людей, но заветного гостя еще не было. Тимофей сказал всем присутствующим помолиться, в тот же момент как они закончили, по стене постучали. Дверь открылась сама по себе, и около нее стоял весь в снегу и потрепанный старик. Это был дядя. На нем был солнечный свет и все люди, кто там находились, поняли, что это был удивительный гость, и в тот же момент было ясно, кто его прислал.
Картинка или рисунок Христос в гостях у мужика
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Лесков Пигмей
В рассказе поднимается проблема безразличия одного человека к другому человеку, пока не вскроется хоть какая-нибудь выгода.
- Краткое содержание Лихачев Письма о добром и прекрасном
В данной книге трудно выделить какой-то сюжет, есть только своего рода наставления и поучения автора. Состоит она из нескольких подзаголовков, в каждом из которых раскрывается проблематика того или иного нравственного вопроса.
- Краткое содержание Ерофеев Москва-Петушки
Повествование данного рассказа ведётся об интеллигентном человеке, сильно злоупотребляющим спиртные напитки, а имя этого персонажа Веничка. По жизни он привык мерить всё в граммах
- Краткое содержание Казаков Оленьи рога
После долгой болезни героиня попадает в дом отдыха. Понятно, что она измучена, несмотря на свои шестнадцать. Например, она сидит и грустно смотрит, как прыгают по деревьям белки. Кто бы смог смотреть на такое забавное зрелище без улыбки?
- Краткое содержание Платонов В прекрасном и яростном мире
Героем рассказа Андрея Платонова является молодой и талантливый водитель пассажирского паровоза Мальцев. Этот молодой и амбициозный юноша, которому около тридцати лет, уже занимает должность машиниста высшего класса
Посвящается христианским детям
Настоящий рассказ о том, как сам Христос приходил на Рождество к мужику в гости и чему его выучил, – я слышал от одного старого сибиряка, которому это событие было близко известно. Что он мне рассказывал, то я и передам его же словами.
* * *
Наше место поселенное, но хорошее, торговое место. Отец мой в нашу сторону прибыл за крепостное время и России, а я тут и родился. Имели достатки по своему положению довольные и теперь не бедствуем. Веру держим простую, русскую . Отец был начитан и меня к чтению приохотил. Который человек науку любил, тот был мне первый друг, и я готов был за него в огонь и в воду. И вот послал мне один раз Господь в утешение приятеля Тимофея Осиповича, про которого я и хочу вам рассказать, как с ним чудо было.
Тимофей Осипов прибыл к нам в молодых годах. Мне было тогда восемнадцать лет, а ему, может быть, с чем-нибудь за двадцать. Поведения Тимоша был самого непостыдного. За что он прибыл по суду на поселение – об этом по нашему положению, щадя человека, не расспрашивают, но слышно было, что его дядя обидел. Опекуном был в его сиротство да и растратил, или взял, почти все его наследство. А Тимофей; Осипов за то время был по молодым годам нетерпеливый, вышла у них с дядей ссора, и ударил он дядю оружием. По милосердию создателя, грех сего безумия не до конца совершился – Тимофей только ранил дядю в руку насквозь. По молодости Тимофея большего наказания ему не было, как из первогильдейных купцов сослан он к нам на поселение.
Именье Тимошино хотя девять частей было разграблено, но, однако, и с десятою частью еще жить было можно. Он у нас построил дом и стал жить, но в душе у него обида кипела, и долго он от всех сторонился. Сидел всегда дома, и батрак да батрачка только его и видели, а дома он все книги читал, и самые божественные. Наконец мы с ним познакомились, именно из-за книг, и я начал к нему ходить, а он меня принимал с охотою. Пришли мы друг другу по сердцу.
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Николай Семенович Лесков
Христос в гостях у мужика
Рождественский рассказ
Посвящается христианским детям
Настоящий рассказ о том, как сам Христос приходил на Рождество к мужику в гости и чему его выучил, – я слышал от одного старого сибиряка, которому это событие было близко известно. Что он мне рассказывал, то я и передам его же словами.
* * *
Наше место поселенное, но хорошее, торговое место. Отец мой в нашу сторону прибыл за крепостное время и России, а я тут и родился. Имели достатки по своему положению довольные и теперь не бедствуем. Веру держим простую, русскую . Отец был начитан и меня к чтению приохотил. Который человек науку любил, тот был мне первый друг, и я готов был за него в огонь и в воду. И вот послал мне один раз Господь в утешение приятеля Тимофея Осиповича, про которого я и хочу вам рассказать, как с ним чудо было.
Тимофей Осипов прибыл к нам в молодых годах. Мне было тогда восемнадцать лет, а ему, может быть, с чем-нибудь за двадцать. Поведения Тимоша был самого непостыдного. За что он прибыл по суду на поселение – об этом по нашему положению, щадя человека, не расспрашивают, но слышно было, что его дядя обидел. Опекуном был в его сиротство да и растратил, или взял, почти все его наследство. А Тимофей; Осипов за то время был по молодым годам нетерпеливый, вышла у них с дядей ссора, и ударил он дядю оружием. По милосердию создателя, грех сего безумия не до конца совершился – Тимофей только ранил дядю в руку насквозь. По молодости Тимофея большего наказания ему не было, как из первогильдейных купцов сослан он к нам на поселение.
Именье Тимошино хотя девять частей было разграблено, но, однако, и с десятою частью еще жить было можно. Он у нас построил дом и стал жить, но в душе у него обида кипела, и долго он от всех сторонился. Сидел всегда дома, и батрак да батрачка только его и видели, а дома он все книги читал, и самые божественные. Наконец мы с ним познакомились, именно из-за книг, и я начал к нему ходить, а он меня принимал с охотою. Пришли мы друг другу по сердцу.
* * *
Родители мои попервоначалу не очень меня к нему пускали. Он им мудрен казался. Говорили: «Неизвестно, какой он такой и зачем ото всех прячется. Как бы чему худому не научил». Но я, быв родительской воле покорен, правду им говорил, отцу и матери, что ничего худого от Тимофея не слышу, а занимаемся тем, что вместе книжки читаем и о вере говорим, как по святой воле Божией жить надо, чтобы образ создателя в себе не уронить и не обесславить. Меня стали пускать к Тимофею сидеть сколько угодно, и отец мой сам к нему сходил, а потом и Тимофей Осипов к нам пришел. Увидали мои старики, что он человек хороший, и полюбили его, и очень стали жалеть, что он часто сумрачный. Воспомнит свою обиду, или особенно если ему хоть одно слово про дядю его сказать, – весь побледнеет и после ходит смутный и руки опустит. Тогда и читать не хочет, да и в глазах вместо всегдашней ласки – гнев горит. Честности он был примерной и умница, а к делам за тоскою своею не брался. Но скуке его Господь скоро помог: пришла ему по сердцу моя сестра, он на ней женился и перестал скучать, а начал жить да поживать и добра наживать, и в десять лет стал у всех в виду как самый капитальный человек. Дом вывел, как хоромы хорошие; всем полно, всего вдоволь и от всех в уважении, и жена добрая, а дети здоровые. Чего еще надо? Кажется, все прошлое горе позабыть можно, но он, однако, все-таки помнил свою обиду, и один раз, когда мы с ним вдвоем в тележке ехали и говорили во всяком благодушии, я его спросил:
– Как, брат Тимоша, всем ли ты теперь доволен?
– В каком, – спрашивает, – это смысле?
– Имеешь ли все то, чего в своем месте лишился?
А он сейчас весь побледнел и ни слова не ответил, только молча лошадью правил. Тогда я извинился.
– Ты, – говорю, – брат, меня прости, что я так спросил… Я думал, что лихое давно… минуло и позабылось.
– Нужды нет, – отвечает, – что оно давно… минуло – оно минуло, да все-таки помнится…
Мне его жаль стало, только не с той стороны, что он когда-нибудь больше имел, а что он в таком омрачении: Святое Писание знает и хорошо говорить о вере умеет, а к обиде такую прочную память хранит. Значит, его святое слово не пользует.
Я и задумался, так как во всем его умнее себя почитал и от него думал добрым рассуждением пользоваться, а он зло помнит… Он это заметил и говорит:
– Что ты теперь думаешь?
– А так, – говорю, – думаю что попало.
– Нет: ты это обо мне думаешь.
– И о тебе думаю.
– Что же ты обо мне, как понимаешь?
– Ты, мол, не сердись, я вот что про тебя подумал. Писание ты знаешь, а сердце твое гневно и Богу не покоряется. Есть ли тебе через это какая польза в Писании?
Тимофей не осерчал, но только грустно омрачился и лице и отвечает:
– Ты святое слово проводить не сведущ.
– Это, – говорю, – твоя правда, я не сведущ.
– Не сведущ, – говорит, – ты и в том, какие на свете обиды есть.
Я и в этом на его сдание согласился, а он стал говорить, что есть таковые оскорбления, коих стерпеть нельзя, – и рассказал мне, что он не за деньги на дядю своего столь гневен, а за другое, чего забыть нельзя.
– Век бы про это молчать хотел, но ныне тебе, – говорит, – как другу моему откроюсь.
Я говорю:
– Если это тебе может стать на пользу – откройся.
И он открыл мне, что дядя смертно огорчил его отца, свел горем в могилу его мать, оклеветал его самого и при старости своих лет улестил и угрозами понудил одних людей выдать за него, за старика, молодую девушку, которую Тимоша с детства любил и всегда себе в жену взять располагал.
– Разве, – говорит, – все это можно простить? Я его в жизнь не прощу.
– Ну да, – отвечаю, – обида твоя велика, это правда, а что Святое Писание тебя не пользует, и то не ложь.
А он мне опять напоминает, что я слабже его в Писании, и начинает доводить, как в Ветхом Завете святые мужи сами беззаконников не щадили и даже своими руками заклали. Хотел он, бедняк, этим совесть свою передо мной оправдать.
А я по простоте своей ответил ему просто.
– Тимоша, – говорю, – ты умник, ты начитан и все знаешь, и я против тебя по Писанию отвечать не могу. Я что и читал, откроюсь тебе, не все разумею, поелику я человек грешный и ум имею тесный. Однако скажу тебе: в Ветхом Завете все ветхое и как-то рябит в уме двойственно, а в Новом – яснее стоит. Там надо всем блистает. «Возлюби, да прости» , и это всего дороже, как злат ключ, который всякий замок открывает. А в чем же прощать, неужели в некоей малой провинности, а не в самой большой вине?
Он молчит.
Тогда я положил в уме: «Господи! Не угодно ли воле Твоей через меня сказать слово душе брата моего?» И говорю, как Христа били, обижали, заплевали и так учредили, что одному Ему нигде места не было, а Он всех простил.
– Последуй, – говорю, – лучше сему, а не отомстительному обычаю.
А он пошел приводить большие толкования, как кто писал, что иное простить яко бы все равно что зло приумножить.
Я на это упровергать не мог, но сказал только:
– Я-то опасаюсь, что «многие книги безумным тя творят» . Ты, – говорю, – ополчись на себя. Пока ты зло помнишь – зло живо, – а пусть оно умрет, тогда и душа твоя в покос жить станет.
Тимофей выслушал меня и сильно сжал мне руку, но обширно говорить не стал, а сказал кратко:
– Не могу, оставь – мне тяжело.
Я оставил. Знал, что у него болит, и молчал, а время шло, и убыло еще шесть лет, и во все это время я за ним наблюдал и видел, что все он страдает и что если пустить его на всю свободу да если он достигнет где-нибудь своего дядю, – забудет он все Писание и поработает сатане мстительному. Но в сердце своем я был покоен, потому что виделся мне тут перст божий. Стал уже он помалу показываться, ну так, верно, и всю руку увидим. Спасет Господь моего друга от греха гнева. Но произошло это весьма удивительно.
* * *
Теперь Тимофей был у нас в ссылке шестнадцатый год, и прошло уже пятнадцать лет, как он женат. Было ему, стало быть, лет тридцать семь или восемь, и имел он трех детей и жил прекрасно. Любил он особенно цветы розаны и имел их у себя много и на окнах, и в палисаднике. Все место перед домом было розанами покрыто, и через их запах был весь дом в благовонии.
И была у Тимофея такая привычка, что, как близится солнце к закату, он непременно выходил в свой садик и сам охорашивал свои розаны и читал на скамеечке книгу. Больше, сколь мне известно, и то было, что он тут часто молился.
Таким точно порядком пришел он раз сюда и взял с собою Евангелие. Пооглядел розаны, а потом присел, раскрыл книгу и стал читать. Читает, как Христос пришел в гости к фарисею и Ему не подали даже воды, чтобы омыть ноги. И стало Тимофею нестерпимо обидно за Господа и жаль Его. Так жаль, что он заплакал о том, как этот богатый хозяин обошелся со святым гостем. Вот тут в эту самую минуту и случилося чуду начало, о котором Тимоша мне так говорил:
– Гляжу, – говорит, – вокруг себя и думаю: какое у меня всего изобилие и довольство, а Господь мой ходил в такой ценности и унижении… И наполнились все глаза мои слезами и никак их сморгнуть не могу; и все вокруг меня стало розовое, даже самые мои слезы. Так, вроде забытья или обморока, и воскликнул я: «Господи! Если б ты ко мне пришел – я бы тебе и себя самого отдал».
А ему вдруг в ответ откуда-то, как в ветерке в розовом, дохнуло:
– Приду!
Тимофей с трепетом прибежал ко мне и спрашивает:
– Как ты об этом понимаешь: неужели Господь ко мне может в гости прийти?
Я отвечаю:
– Это, брат, сверх моего понимания. Как об этом, можно ли что усмотреть в Писании?
А Тимофей говорит:
В Писании есть: «Все тот же Христос ныне и вовеки» , – я не смею не верить.
– Что же, – говорю, – и верь.
– Я велю что день на столе ему прибор ставить. Я плечами пожал и отвечаю:
– Ты меня не спрашивай, смотри сам лучшее, что к его воле быть может угодное, а впрочем, я и в приборе ему обиды не считаю, но только не гордо ли это?
– Сказано, – говорит, – «сей грешники приемлет и с мытарями ест» .
– А и то, – отвечаю, – сказано: «Господи! Я не достоин, чтобы ты взошел в дом мой» . Мне и это нравится.
Тимофей говорит: – Ты не знаешь.
– Хорошо, будь по-твоему.
* * *
Тимофей велел жене с другого же дня ставить за столом лишнее место. Как садятся они за стол пять человек – он, да жена, да трое ребятишек, – всегда у них шестое место и конце стола почетное, и перед ним большое кресло.
Жена любопытствовала: что это, к чему и для кого? Но Тимофей ей не все открывал. Жене и другим он говорил только, что так надо по его душевному обещанию «для первого гостя», а настоящего, кроме его да меня, никто не знал.
Ждал Тимофей Спасителя на другой день после слова и розовом садике, ждал в третий день, потом в первое воскресенье – но ожидания эти были без исполнения. Долгодневны и еще были его ожидания: на всякий праздник Тимофей все ждал Христа в гости и истомился тревогою, но не ослабевал в уповании, что Господь свое обещание сдержит – придет. Открыл мне Тимофей так, что «всякий день, говорит, я молю: «Ей, гряди, Господи!» – и ожидаю, но не слышу желанного ответа: «Ей, гряду скоро!»«
Разум мой недоумевал, что отвечать Тимофею, и часто я думал, что друг мой загордел и теперь за то путается в напрасном обольщении. Однако Божие смотрение о том было иначе.
* * *
Наступило Христово Рождество. Стояла лютая зима. Тимофей приходит ко мне на сочельник и говорит:
– Брат любезный, завтра я дождусь Господа.
Я к этим речам давно был безответен, и тут только спросил:
– Какое же ты имеешь в этом уверение?
– Ныне, – отвечает, – только я помолил: «Ей, гряди, Господи!» – как вся душа во мне всколыхнулася и в ней словно трубой вострубило: «Ей, гряду скоро!» Завтра его святое Рождество – и не в сей ли день он пожалует? Приди ко мне со всеми родными, а то душа моя страхом трепещет.
Я говорю:
– Тимоша! Знаешь ты, что я ни о чем этом судить не умею и Господа видеть не ожидаю, потому что я муж грешник, но ты нам свой человек – мы к тебе придем. А ты если уповательно ждешь столь великого гостя, зови не своих друзей, а сделай ему угодное товарищество.
– Понимаю, – отвечает, – и сейчас пошлю услужающих у меня и сына моего обойти села и звать всех ссыльных – кто в нужде и в бедствии. Явит Господь дивную милость – пожалует, так встретит все по заповеди.
Мне и это слово его тоже не нравилось.
– Тимофей, – говорю, – кто может учредить все по заповеди? Одно не разумеешь, другое забудешь, а третье исполнить не можешь. Однако если все это столь сильно «трубит» в душе твоей, то да будет так, как тебе открывается. Если Господь придет, он все, чего недостанет, пополнит, и если ты кого ему надо забудешь, он недостающего и сам приведет.
Пришли мы в Рождество к Тимофею всей семьей, попозже, как ходят на званый стол. Так он звал, чтобы всех дождаться. Застали большие хоромы его полны людей всякого нашенского, сибирского, засыльного роду. Мужчины и женщины и детское поколение, всякого звания и из разных мест – и российские, и поляки, и чухонской веры. Тимофей собрал всех бедных поселенцев, которые еще с прибытия не оправились на своем хозяйстве. Столы большие, крыты скатертями и всем, чем надобно. Батрачки бегают, квасы и чаши с пирогами расставляют. А на дворе уже смеркалося, да и ждать больше было некого: все послы домой возвратилися и гостям неоткуда больше быть, потому что на дворе поднялась мятель и вьюга, как светопреставление.
Одного только гостя нет и нет – который всех дороже.
Надо было уже и огни зажигать да и за стол садиться, потому что совсем темно понадвинуло, и все мы ждем в сумраке при одном малом свете от лампад перед иконами.
Тимофей ходил и сидел, и был, видно, в тяжкой тревоге. Все упование его поколебалось: теперь уже видное дело, что не бывать «великому гостю».
Прошла еще минута, и Тимофей вздохнул, взглянул на меня с унылостью и говорит:
– Ну, брат милый, вижу я, что либо угодно Господу оставить меня в посмеянии, либо прав ты: не умел я собрать всех, кого надо, чтоб его встретить. Будь о всем воля Божия: помолимся и сядем за стол.
Я отвечаю:
– Читай молитву.
Он стал перед иконою и вслух зачитал: «Отче наш, иже еси на небеси», а потом: «Христос рождается, славите, Христос с небес, срящите , Христос на земли…»
И только он это слово вымолвил, как внезапно что-то так страшно ударило со двора в стену, что даже все зашаталось, а потом сразу же прошумел шум по широким сеням, и вдруг двери в горницу сами вскрылися настежь.
* * *
Все люди, сколько тут было, в неописанном страхе шарахнулись в один угол, а многие упали, и только кои всех смелее на двери смотрели. А в двери на пороге стоял старый-престарый старик, весь в худом рубище, дрожит и, чтобы не упасть, обеими руками за притолки держится; а из-за него из сеней, где темно было, – неописанный розовый свет светит, и через плечо старика вперед в хоромину выходит белая, как из снега, рука, и в ней длинная глиняная плошка с огнем – такая, как на беседе Никодима пишется… Ветер с вьюгой с надворья рвет, а огня не колышет… И светит этот огонь старику в лицо и на руку, а на руке в глаза бросается заросший старый шрам, весь побелел от стужи.
Тимофей как увидал это, вскричал:
– Господи! Вижду и приму его во имя твое, а ты сам не входи ко мне: я человек злой и грешный. – Да с этим и поклонился лицом до земли. А с ним и я упал на землю от радости, что его настоящей христианской покорностью тронуло; и воскликнул всем вслух:
– Вонмем : Христос среди нас!
А все отвечали:
– Аминь, – то есть истинно.
* * *
Тут внесли огонь; я и Тимофей восклонились от полу, а белой руки уже не видать – только один старик остался.
Тимофей встал, взял его за обе руки и посадил на первое место. А кто он был, этот старик, может быть, вы и сами догадаетесь: это был враг Тимофея – дядя, который всего его разорил. В кратких словах он сказал, что все у него прошло прахом: и семьи, и богатства он лишился, и ходил давно, чтобы отыскать племянника и просить у него прощения. И жаждал он этого, и боялся Тимофеева гнева, а в эту мятель сбился с пути и, замерзая, чаял смерти единой.
– Но вдруг, – говорит, – кто-то неведомый осиял меня и сказал: «Иди, согрейся на моем месте и поешь из моей чаши», взял меня за обе руки, и я стал здесь, сам не знаю отколе.
А Тимофей при всех отвечал:
– Я, дядя, твоего провожатого ведаю: это Господь, который сказал: «Аще алчет враг твой – ухлеби его, аще жаждет – напой его» . Сядь у меня на первом месте – ешь и пей во славу его, и будь в дому моем во всей воле до конца жизни.
С той поры старик так и остался у Тимофея и, умирая, благословил его, а Тимофей стал навсегда мирен в сердце своем.
* * *
Так научен был мужик устроить в сердце своем ясли для рожденного на земле Христа. И всякое сердце может быть такими яслями, если оно исполнило заповедь: «Любите врагов ваших, благотворите обидевшим вас» . Христос придет в это сердце, как в убранную горницу, и сотворит себе там обитель.
...Ей, гряди, Господи; ей, гряди скоро!
